Разноцветные шары желаний. Сборник рассказов

И вот теперь, проведя два долгих года, что называется, у окошка, мечтая, как женится вернувшийся сын, «нарожает» детишек, и будет шумен и полон игрушек их дом, она получила это письмо.

Назавтра у Людмилы наступал день рождения, и это добавляло в её рыдания трагичных нот. Снова справлять свой день рождения самой с собой мерещилось невыносимым.

Избавление пришло с неожиданной стороны. Позвонила жена директора (а работала Людмила на крошечной фирмочке кладовщицей) и сказала, что они приедут, если Людмила не возражает. Людмила не возражала, не поняв, правда, кто это – они, и сколько их будет.

Утром следующего дня стол был накрыт на шестерых (по количеству тарелок в сервизе). К водочке в хрустальном графине подавались холодные закуски: грибочки собственноручной засолки (исключительно опята); маринованные огурцы; помидорчики в собственном соку; холодец (боялась, что не застынет, два раза ночью бегала проверять на балкон); селёдка под шубой и, конечно, салат «Столичный» (почти, как оливье, но с курицей, а не с колбасой).

И, хотя гостей приехало двое: жена директора Ольга и Татьяна – главный бухгалтер, Людмила смущалась и робела. Но девчонки оказались мировыми. В какой-то момент Людмила расплакалась-таки, жалуясь на одиночество. Гостьи уважительно помолчали, а потом Ольга вдруг сказала:

– А если жениха тебе найдём, замуж пойдёшь?

– Отчего ж не пойти, – отвечала Людмила, с силой вытирая глаза.

И через неделю, этот, как представлялось Людмиле, ничего не значащий разговор, получил своё продолжение. Жена директора разворачивала перед изумлённой Людмилой брачные объявления в различных газетах, расспрашивала о том, каким должен быть жених, требовала фотографий в выигрышном ракурсе. Позже давала Людмиле читать письма от мужчин – много писем! Но Людмила никак не помогала, лишь смотрела, изумляясь, на весь этот спектакль, где главная роль выпала ей. В конце концов, жена директора махнула рукой на бездействующую Людмилу и всё делала сама. Через два месяца от начала «манёвров» со смешком сказала:

– Ну на свидание за тебя я не пойду, – и положила на стол фотографию: мужчина, как мужчина, – не красавец, но вполне приятный. Карие глаза смотрели строго и немного устало.

– Тоже намыкался бедный, – предположила Людмила. Прочитав в письме имя – Амирам – и представив почему-то перо на пурпурном берете, как у мушкетёра (Сама удивилась: при чём тут мушкетёры?) спросила:

– Нерусский, что ли?

Ответить Ольга не могла, и Людмила тут же спохватилась:

– Да какая разница?

На первом свидании Амирам Людмиле не понравился: суховат, мрачен, молчалив. Правда, очень опрятен и в одежде, и в еде, что Людмиле, в общем-то, вполне импонировало.

Она смеялась его шуткам, коих почти и не произносилось, и вообще, всячески показывала расположение и симпатию, помня наставления своей «свахи» – жены директора:

– Даже если не понравится, дай жениху шанс на второе свидание, – говорила она, – пойми, что ему тоже непривычна и неловка эта ситуация.

Вот Людмила и давала шанс, и второе свидание закончилось у Амирама в квартире.

Квартира поразила высокими потолками, просторной кухней, чистотой. А утром, когда Людмила позвала Амирама завтракать:

– Мир, иди кушать, всё на столе (овсяная каша, блинчики с мёдом, бутерброды с колбасой и сыром), – застыл, не притронувшись к еде, как будто сказать что-то хотел, но никак не решался.

Людмила гладила Амираму рубашку, почти не смотря на утюг (конечно, он всё сам отлично делает, но и ей не трудно). И Амирам, не сводя глаз с этого самого утюга, сглотнув, пробормотал:

– Людмила, выходи за меня, – и добавил не к месту: – Хотя на маму ты совсем не похожа.

Стали жить вместе. Суховат, мрачен и молчалив – как был, так и остался, ни второе свидание его не изменили, на даже жизнь под одной крышей. Иногда на Людмилин хохоток отзывался слабой улыбкой, а так и не поймёшь за его карими, почти чёрными глазами – что на уме. Но, решила Людмила, раз замуж позвал, и живут они в его квартире, значит – так и быть тому. И почему его так те дела восхищали, которые она делала, как говорится, не глядя? Иногда тесто месит, а сама в это время анекдот рассказывает, сама же веселится, на Амирама оборачивается – какая реакция? А он на руки её глядит неотрывно, как будто и нет его здесь, в поднебесье где-то витает.

И не рассказывает ничего. Людмила-то – душа нараспашку – всю свою жизнь выложила ему на ладошку. И про детство в деревне, и про мужа непутёвого сам-себя сгубившего, и про ЗИЛ, и про то, как после перестройки, когда завод на глазах сыпаться стал, работу никак не могла найти и впроголодь жила. Да, так многие тогда жили – чего интересного?

Всё, да не всё рассказала Людмила. О главном умолчала. О сыне. То ли обида сказывалась, что решил он по-своему, её не спросясь и даже не сказав сколь-нибудь заранее; то ли решила для себя, что сыночек – отрезанный ломоть – возможно, больше и не появится. Наездишься разве из Находки?

Так или иначе, но молчала Людмила про сына, как будто и не существовало его вовсе. В квартиру свою редко, но наведывалась, пыль вытирала, за свет платила. Про квартиру Мир знал – вон и ключи на гвоздике в передней висят, не прятала. Адресом не интересовался, а Людмиле это и на руку. Как поженились, с работы она ушла. Амирам сказал, мол, хватит моей зарплаты нам с лихвой. И как будто дверь Людмила в прошлую жизнь закрыла, плотно-плотно. Там, за дверью, всё и осталось: и квартира, и работа, и сын. Писем он не писал (ящик почтовый Людмила проверяла), по телефону не звонил. Амирамка ей трубку купил сразу, как вместе жить стали, дорогую, «Эриксон» называется. Да трубка Людмиле без надобности: сын не звонит (номер сразу ему отправила), Мир тоже не позвонил ни разу. А ему зачем звонить? Он без Людмилы только на работу ходил, а с работы возвращался всегда без задержки – можно часы по нему проверять. Муж на порог, а у Людмилы – всё горячее. Пока он руки моет, как раз на тарелку положить. Но и ошибок не прощал. Да какие ошибки? Людмила однажды вилку на стол не положила, что в голове?! Главное, и хлеб на маленькой тарелочке, и соус в соуснике, и соль-перец – всё есть, и жаркое «По-милански» на подогретой тарелке. И нож, как полагается, с правой стороны посвёркивал, а вилку выпустила из внимания. Рассказывала Амираму что-то смешное. Он, ничего не сказав, поднялся, к шкафчику подошёл, да и взял вилку-то. А почему-то холодком махнуло, как от ёлки, когда её под Новый год с мороза в дом внесёшь. Обдаст прохладой самую толику, а потом нагреется ель, и хвоёй заблагоухает. Так и Амирам. Уж так напрягся, что вилки на месте нет, а взял её и успокоился, как будто последний кусочек пазла на место положил. Что-то, наверное, с вилкой этой не на месте связано, Людмила решила, и больше такого не допускала.

А тут – вот уж, поистине, как снег на голову – сын объявился. И не просто позвонил, а приехал. И как теперь Амираму, такому аккуратисту, про сына сказать?

На второй день, едва дождалась, когда за мужем дверь закроется, полетела к сыночку. А как же? Ломоть, отрезанный, а болит. Погостить приехал или навсегда? Ох, не нравилось Людмиле, что один пожаловал. Неспроста это.

Приехала, дверь, конечно, своим ключом открыла, неужто в звонок звонить к себе-то домой?

Матушка родная, что делается? Бутылки валяются, лужа какая-то на паркете высохла – подошвы прилипают, на газете, на полированный журнальный столик положенной, скелеты рыбные воняют, и уж мухи над ними. Когда поспел-то? Сам спит на диване одетый, глянула, и зашлось сердце: вылитый отец его! Опухший, жёлтый. Батюшки-светы, только не это! Виктор, пусть и обидел её, но всё-таки жизнь устроил: и женился, и ребёночка завёл. И что ж, что в Находке остался? И там люди живут, главное, чтоб ему хорошо. Теперь, когда в её жизни всё так ладно и неожиданно устроилось, Людмила и думать забыла, как заходилась над сыновним письмом. Растворившись полностью в Амираме, считала, что невозвращение сына – аванс, залог счастья в новой жизни. Так самая больная болячка на здоровом организме отмирает, в конце концов, и на её месте нарастает ранимая и непрочная новая кожа, всё более уплотняясь.

– Может, только с возвращения с друзьями набрался? – утешала себя Людмила, хотя складывая в кулёк всё: и то, что не писал, и то, что один приехал, и то, что, зная о её приезде, не встал и не прибрался, понимала, что не случайно всё это. Вот чем она заплатит за свой счастливый брак: несчастьем с сыном.

***

Амирам дома любил сидеть: чай пить, разговаривать, книжки читать, но Людмила к путешествиям его пристрастила, до коих сама охоча, сначала в теории – по большой карте ползала, пальцем по дорогам и тропинкам водила, а как машину купили – то и к реальным. Выбрала турбазу на Чебоксарском водохранилище в посёлке со смешным названием Хыркасы. Амирам подготовился: купил ружьё для подводной охоты, две удочки, крючки, блёсны. Поехали.

Путешествие началось сразу за порогом дома. Шестьсот пятьдесят километров, десять часов за рулём, но Амираму не страшно, он к однообразному труду привычный. После перестройки их КИППиА самостоятельно работать начал, и Амирам там – не последний человек. Поначалу вообще на нём всё держалось, потом расширяться начали, молодёжи набрали. И приборы в институте по-прежнему чинили, и компьютеры стали собирать, это тогда много денег приносило.

Людмила взяла большой термос с чаем для Амирама, маленький с кофе – для себя, бутерброды в фольге.

– Горячее – в обед, – сказал Амирам. Людмила не возражала. Выехали рано, и не зря: дорога пустынна, в оврагах плавает туман, солнце вспыхивает в росистой траве тут и там. Людмила болтала без умолку, смеялась. Амирам, давно привыкший к её шумливости и шуткам, улыбался, хотя привычно недоумевал: как его угораздило на такой хохотушке жениться? Совсем не похожа на маму!

В Нижнем сделали большую остановку. Город не осматривали, решили на обратном пути непременно походить-побродить по улицам, посидеть на набережной, пожалуй, даже покататься на катере. Пообедали на краю города, в небольшом кафе у дороги. Амирам заказал им обоим борщ, котлеты с картошкой, компот. Очень аппетитно выглядели пирожки с капустой, и Амирам купил и их. Вкусные, конечно, но Людмилины лучше. Дальше поехали медленнее, становилось жарко, вялая послеобеденная сытость оборачивалась сонливостью, и здесь очень пригодился Людмилин чай из термоса. Амирам даже отхлебнул кофе для бодрости, в очередной раз удивившись: как Людмила пьёт эту горькую гадость?

Чем ближе к месту, тем более созвучными ему становились названия: Рыкакасы, Калайкасы, Шобашкасы… Людмила смеялась, а Амирам удовлетворённо отмечал путь на карте: ехали правильно.

Разместившись в номере и вкусно поужинав в столовой, завалились спать после дороги. Всё им нравилось: и номер хорош, несмотря на то, что с двумя маленькими кроватями вместо одной большой. Конечно, Людмила не соглашалась спать в одиночестве, и прижала Амирама к стене на узенькой кроватке своим мягким тёплым телом, легла головой на его руку. Амирам, поворчав для порядка, накрыл её другой рукою.

Чуть свет Амирам пошёл на разведку. Погода испортилась, над водохранилищем носились тучи. Отдыхающие ещё не высыпали на берег, лишь местные рыбаки раскладывали свежий улов на продажу. С высокого берега открывался величественный вид: Волга, разлёгшаяся, как море, не видать берегов. Чёрная вода, тяжёлые волны, километрах в десяти угадывается другой берег.

– Надо туда сплавать, – подумал Амирам, – Людмиле понравится. Завтра, сегодня больно волны высоки.

Но когда Людмилу останавливали волны и прочие опасности? Загадали так: если лодочник лодку выдаст – поплывут, нет – значит, в другой раз.

Лодочник подивился:

– На тот берег? – Но лодку выдал.

Амирам самостоятельно надел на Людмилу спас-жилет, затянул-застегнул все ремешки. Та, по обыкновению, хохотала:

– Мир, ты ж меня вытащишь, если что? Я плавать не умею!

«Мир» – так она его называла, и Амираму это имя очень нравилось, также как «Амка», которым когда-то окликала его мама.

Лодку Амирам тоже выбрал сам. Абсолютно сухая внутри – значит, не подтекает, без ржавчины – новая. Хороший цвет – тёмно-зелёный, хотя цвет – дело десятое. Людмила настаивала на оранжевом, Амирам почти согласился, но Людмила быстро уступила:

– Зелёный – тоже хорошо. Не хватало ещё, по пустякам спорить.

Лодочник оттолкнул лодку, прокричал что-то вдогонку, типа «осторожней», и они поплыли. Людмила попросилась на вёсла. Амирам сидел на носу, спиной по движению лодки. Из-за низких туч выглянуло солнце, зажёгшись нимбом в волосах Людмилы, кудрявившихся на висках.

«Святая, как есть – святая!» – в который раз уверился Амирам, но вслух сказал другое: