Сказания о недосказанном. Том I

Не утерпел Мурад.

– Ти смотри, Кола ещё не отошёл. Его отпустили, он еле уговорил. К выставке нужно готовиться. Больной таким диагноз лежит три недели, месяц, а ты умер, готовились, ти что?!

Но Толика понесло.

Вспомнил, как однажды зашёл спор об экстрасенсах, тогда шли с обеда с благодушным настроением, а он, представь, говорит.

– Коля – экстрасенс, люди, все больные, особенно жёны, и если ещё мужья приносят две три сотни зарплату всё – больны безнадёжно. И вот мы и основную, и халтуру, домой и на салоне что сдашь, всё домой и ты думаешь они рады или довольны тобой? Дудки. Вот я лечил жену, не помогает, болеет. Ушёл к другой жене, запаска у меня. Через полтора года выздоровела и пошла на работу. Стала следить за собой. А то была вон в ту дверь, что кара заезжает, не втолкнуть, и не пропихнуть, ни носом ни кормой ледокола.

… Он вошёл в роль. Он был в ударе. Такие слушатели и он блистал…

– И вот представь себе Коля, да что там Джуна или Леви! Если бы напечатали, что он видит руками пять цветов, потом предсказывает судьбу, передвигает бутылки из магазина в мастерскую, не прикасаясь к ним. И абракадабр оккультных наук… Йог, на ушах и голове стоит. Видит и желудок и сердце. Лечит даже лень, ну, эти – неврозы и рак. Вечером у мастерской уже бы толпа из Севастополя. Утром уже бы узнали в Бахчисарайском районе, а таам, и дальний Восток. Коля сидел бы в позе герцога или Людовика или Петра первого.

Витя валялся бы у его ног. Об него вытирали ноги, входящие и страждущие. А я стоял бы и открывал двери. Мурад с Антипом, ходили бы вокруг мастерской и рыдали…Им так хочется работать, а тут,у их родной, кровной мастерской, столпотворение. Все скандируют, Коля, Коля…

– А тестюша, Колин, просит слёзно, у меня болит мочевой пузырь, пережрал вчерась, плохого вина, пустите, я его знаю. Пустите, это мой зять! Но Коля непоколебим, он показывает пальцем, как царским перстом, на Витину машину, и советует, золотые монеты сыпать туды его мать, а червонцы, да что червонцы, туда, вон бочка, в бочку, и смотрите мне!

Долго бы ещё Толик извлекал такой смрад своих острот, но заскрипели тормоза, и вот он, завод, который греет и кормит всех нас и своих и пришлых.

… И ругал тебя за дым, огонь и смрад, и обжигает, а дым, как из трубы паровоза, за шликер, что прилипает, когда его не просят, а тут так хотелось теперь, что – то делать. Работать. Ох, как надоело ходить по всем углам больничным. Ходить, почти ползать по этим газончикам больничным, где только стоны, но не *аромат степу*– вино такое было.

Вот и пошло рабочее воскресение, как обычно, набивали пласты. Вдруг прибежала охранник, дежурившая у ворот, сказала, что приехали родственники. У проходной машина, приехали за ним, нужно ехать домой что то помогать свояку. Не договорились. Требуют, просят, только, когда им нужно, а в больницу, не знали, да и не хотели. Отказ. Не могу и точка. Так и сейчас, как всегда.

Поняли – толку нет, укатили.

*

Жарко, душно, тяжело. И голова ещё напоминает, о том, что рано выписался, не долечился, не окреп. Хорошее эхо того отравления.

Больничный лист, в деревне своей не закрыли, сказали, чтоб поехал туда, они не имеют такого права. Пришлось. Приехал. Зашёл в инфекционную.

Больничный пробует оформить.

А за окном, видно с кабинета, по скверам, утоптанными стёжками дорожками ходили выздоравливающие. В детском отделении шумно чирикали малыши, и дети разных возрастов. Не видно было только собачек. Верные спутники этих счастливчиков, выздоравливающих.

… А в углу двора, около второго отделения, – маленький полуподвальчик, ступеньки, холодильник. Там стояли две женщины в чёрных платочках.

Цыганка гадала

Лечил, спасал врач, он же был и главный. Когда к нему я пришёл и пытался объяснить, что больничный нужно, он пригласил коллегу и никого не велел пускать к нему.

Сидели. Все трое. Она, которая не могла до сих пор поверить, что по их анализам, причина,– трупный яд.

Откуда?

Нет. Такого ещё в их практике не было.

Второе.

После, практически клинической, он, этот художник, выжил и через день, сказал эту фразу, от которой они почти ошалели, от непонятного, сказанного им за столом уже в столовой.

Его спросили, какой стул.

Он, художник, криво, но улыбнулся и пропел, но, чётко, сказал.

– Какой стол такой и стул.

Все были в непонятном состоянии. Чуть не ушёл к своей прабабушке, а уже говорит так.

Стол номер один,– это чай, маленький сухарик, и хрен тебе, а не кашка.

А, он, уже так шутит.

Тогда этот художник рассказал, но уже в кабинете главного.

… Они с коллегами,– грузин – Мурад, и Антип,– хохол, встречали самолёт, который пролетел меж облаков пол шарика. Им с того света, ну, с той стороны нашего земного шара, который рядом с Японией, передали друзья рыбки. Встретили самолёт. Вручили им посылочку. Прибыли почти в Балаклаву, речка там протекает. Сели на лужайку. Достали балычёк. Выпили. Закусили. Поговорили, порадовались и приехали в Балаклаву.

А там, у костра. Они…

…Тут доктор перебил речь и спросил рыбу ели все? Долго беседовали. А та, которая коллега, просила подробно вспомнить, что и как ели, закусывали.

И, тогда, он, художник вспомнил, и ему пожали руку сразу и главный и его помощница. Художник мыл овощи в речушке, а потом, уже после трапезы промывал посуду, свою, грузин Мурад, увидел, что в кустах валялась голова барана, азиаты видимо, отмечали свой праздник… увидел в речушке, за кусты веток болтались внутренности почившего барана.

– Воот, откуда трупные, и как же он выжил.

Только потом рассказал о системе Йогов и что серьёзно усвоил дыхание. Вот и выжил, вот она, реанимация.

И я рассказал ещё историю, пред историю.

Они были в шоке.

… Я, оказывается, должен был умереть и воскреснуть…

… Жили мы тогда на Арабатке. Тогда проходил науки пятиклассника, сельской школы. Как то, однажды, ходила цыганка с дочерью и гадала. Она была старая, плохо слышала и почти слепая. Её дочь переводила и кричала на ухо то, что люди говорили, просили о помощи. И вот рассказала маме, что у неё двое штаников,– это я и брат, – мальчики. И, что она, мама живёт грешно с чужим мужем. Они, с отчимом не были расписаны в сельсовете, вот уже много лет.

… Ещё сказала, что я в расцвете лет уйду в мир иной, но, по линии жизни на руке, очень тонкая, прервалась, и потом, опять, пошла – чёткая, ясная. Наука! Загадка…

Но дочь очень долго слушала её, они почти спорили, и потом пытались поправить дело, оказалось, что такое у неё первый раз за всю долгую практику. Она, мать, видно было, сильно волновалась. Испуг, в её лице и, казалось, она стала меньше ростом, согнулась и затихла…

… Ты будешь в здравии, говорили они, большая голова, это значит достигну вершин в делах рук твоих и голове.

Как верить цыганской правде.

Что то, могли рассказать соседи, а вот остальное…

… Её выгоняли из домов, когда она говорила то, чего и слушать было страшно. Ну как мог сынок начальника карьера заболеть чахоткой, она кашляла, показывала на маленького пацана рукой, стучала кулаком по своей груди, и, потом продолжала, что скоро его засыплют землёй…

… Её вытолкали за дверь и больше никого не разрешили посещать.