Сказания о недосказанном. Том II

– Пойдём теперь на улицу. Пойдём, там собачки, посмотрим, может погладим. -Их нашли мужики с интерната, кормят, погладим, как дома побываем.

– Я плохо вижу. Я совсем плохо вижу. Я совсем скоро ослепну. Темно в глазах.

– Ничего, на свежем воздухе хорошо, лучше будет. Пойдём. Видишь и дверь вон.

– Хорошо, по ступенечкам, хорошо. Вот смотри солнышко.

– Нет, днём ещё что-то вижу. А ночью скоро совсем.

– Смотри, смотри, собачки видишь? Вот они.

– Вижу, ну вот и молодец. Пошли к речке.

– Нагулялись. Пошли домой.

Подошли, держат друг друга за руки. Смотрят роспись.

– Ну, милая, смотри, смотри белым глазиком.

– Что совсем не видишь, водит пальчиком посильнее, по стене. Вот смотри. Совсем. Совсем. Ну ладно. Давай вторым. На, платочек мягонький, протри маленько, только легонечко. Вот, поморгай. Теперь смотри тихонечко, смотри.

– А! А! Вот, вижу!

– Петушок! Вижу!!!

– Большой петух. Взрослый, не петушок, большой. Вижу!!!

– Да, умница, петушок… Большой. Умница, прозрела! Петуха увидела. Сейчас год петуха.

– Вон, видишь, художник рисует. Видишь?

– Пройдёт теперь, будет ещё лучше.

– Умнички твои глазки. И второй откроется…

– Врач сказал, даст ещё пилюли.

Взялись за руки как школьницы и, и пошли потихонечку в палату.

– Видишь, а говорила слепая, ослепну!

– Петушка увидела…

– А красивый.

– Петушок!

– А, гребешок горит красным маком, цветком весенним…

– Художник, на стенке, рисует, ну надо же…

– Лето.

– Я молодая.

– И светит яркое весеннее солнце.

– Солнышко.

– Петушок.

– Вижу!

– Вижу…

– Я, вижу!

Кулёмка

В кабинете директора был отмечен вторник, а среда праздник – он едет домой. Домой, скорее домой и не возвращаться больше сюда совсем, никогда. Директором ему ещё не приходилось работать, да и работа ли это была?

Валосердин, валокардин, он и названий этих никогда не знал, ни ведал, но после очередного крупного совещания, в управлении культуры, и не только, он принимал эти успокаивающие душу и тело капли.

Но было и то, что там, даже в пору развала страны, можно получить деньги для самого необходимого. Можно добиться и щедрые обещания от самого мэра города. Но вот чего здесь никогда здесь не было – так это в культуре – культуры.

Он несколько раз уже приезжал трамвайчиком на вокзал. Долго стоял на перроне и, когда видел на пассажирском, скором поезде, голубую стрелу с чайками на занавесочках, и самое красивое, самое солнечное слово – Севастополь, невольно наворачивались слёзы. И он проулками, окраинами, чтоб хоть немного успокоиться, пешком возвращался в город, в свой кабинет…

Понимал, что там, дома, ещё хуже. Ещё труднее. Здесь первый раз за три месяца, но выдали скромную получку, а там вообще нет, ни работы и, конечно зарплаты. А его дочь окончила школу, сын тоже на подходе. Куда им и за что учить…

И он, директор, художник, высшей творческой категории, международник… оказался не у дел.

Был там, дома, в Крыму, огромный художественный комбинат, где они раньше трудились, почти тысяча скульпторов, живописцев, графиков, прикладников – все оказались у пустого причала…

С этими весёлыми мыслями, он оказался в самом центре города.

Увидел маленькую девочку похожую на его внучку, её тихонечко вели по ступенькам. И он подумал – ещё три дня и дома, в тёплом, когда то уютном краю он будет водить по горам и гладить её макушку с золотистыми завитушками на висках…А может, вдруг что изменилось и не нужно будет возвращаться в этот зябкий, холодный край…

… Девочка сошла вниз и, потихоньку – потихонечку, перешли на другую сторону и, вдруг голос…

– Дед, куда ты пошёл…

Притих дед. Вот надо же, как будто голос дочери. И слово так, как обычно внучка его окликала. Так чётко и громко – дед! Она, правда, другие слова ещё и не умела говорить, а ему было радостно, что она его первого окликала, почти по имени… так чётко и ясно.

Надо же, галюныы, галюны.

… Вдруг снова голос девочки.

Дед! А потом внучка,