Сказания о недосказанном. Том II

– Так это же вас воспитывать, хорошее в душе, надо это не надо…

А что же вы не спите на соломе?

– Простыни вам подавай, телевидение, кино.

– Это воспитывает, да, воспитывает, а картина неее.

– Вот забирают бабулю с парализованной речью. Воет, всхлипывает, не хочет домой, что – то пытается выговорить, волнуется, не может и слово сказать. Лай собачий какой то.

– Подруженьки мои, только и поняли няньки. Не плачьте, дома среди родных вам лучше будет.

– Нее. Там есть нечего. Переводит её речь нянька. А вы ещё ругаетесь, плохо вас кормят. А вам и масло перепадает и мясо, и куры и рыба, и пончики с фаршем.

… – Вот! Вот разбирает деда. Бабулю только вынесли, а он поёт. Он же глухой, поёт по памяти, а то и не сообразит, что орёт на три этажа. Со второго холла слышно, его…

– Ой ты Галю, Галя молодая… Потом подхватил женский голос звучно, по делу. Тянул моложавый голос. И, мороз мороз, и ещё украинские на два голоса песни. А крикуха…только вынесли из палаты ещё лежит в холодильнике, а он орёт, а он поёт. Да дурак, фу ты. А она ещё в холодильнике.

– А ты чего без перчаток? Холодно. Есть одна, только я и грею то одну ручку, то другую.

– А у меня две, хочешь дам погреться, а я одну, потом другую. Не надо я привыкла.

Бабка стучит палкой. Прибыла с Украины. Ой, як по душе шкрябае. Ой, дывы теперь шкрябае, то стучала, а теперь шкрябае, як по нервам. Дуура старая, нашла тык в полу и, тук тук, дзинь дзинь, два раза. Ось ще краще дура, что то новое. Дзинь тук, шкряб. И так бесконечно шкрябае. Завтрак, може не прийдёт в фате. Так скажить цей дури, шо ей кажуть, вона глуха.

… Его поступь не спутаешь: сначала, топ, потом дзинь, шаркающее. И снова топ, топ, дзинь. Подходит ближе. Всё просто. Ботинок долбит подковой, чтоб дольше служил каблук, подковка оторвалась, держится на одном гвозде, когда он подтягивает парализованную ногу, она и звенит колокольчиком.

– Ну что, малюем?!!

– Да. Вот скоро закончу, поеду домой.

– Молодец. Хорошо. Нравится всем, только очень бледно. Почему?

– А ты смотри в окно.

– Посмотри, какие окна большие. Видишь?

– Ну и что?

– Смотри, красота, какая. Видишь, какие горы, лес, скалы. Красиво?

– Можешь лучше природы сделать роспись настенную?

– Нет. Я и не стараюсь. Нельзя соперничать с природой, а тем более спорить…

– Она лучше. И меняется – утро, вечер, зима, весна, лето. А у меня одна пора.

– Вот и не яркое, чтоб не надоело, смотреть на неё. Смотри в окно, а теперь на стенку.

Он повернул лицо ко мне. Один глаз пустой, и… одна, только глазница, второй глаз – сросшиеся вертикально – ресницы, и зрачёк еле-еле виден.

Подошёл ко мне поближе, посмотрел на меня вертикальными ресницами, постоял.

– Тебя как зовут?

– Николай.

– А меня Жора. И снова по цементному полу… – дзинь, дзинь, топ шлёп, стук, и шарканье. Дзинь, шлёп, стук…

… Шаги, шаги, но уже тихие, вкрадчивые, виноватые. Такое бывает.

– Медленно рисуешь. Это хорошо!

– Я слышал, ты скоро уедешь, домой, …а мы, вот. Здесь ночь, день, ночь. Нет праздников, нового года, майских, день – ночь. День, нет, ночь, ночь, ночь…

– Ты вот хорошо стенку покрасил, такая картина, жаль, раму золотую надо, лучше будет.

– Я сюда хожу каждый день, когда нет никого, как к сыну…

– Сын тоже хотел художником стать…

– Я был против. Запретил.

– Долго и давно это было.– Он потом сказал…

– Казнил меня.

– Отец, зачем ты закрыл мне глаза?!

– И он стал пить. Утром бутылку. Вечером бутылку, да и днём тоже… Я его ругал. Сильно ругал.

– А он…

– Будешь ругать, нажму кнопку…и, всё взорву…

… Он работал электриком. Смог бы и такое вытворить… Пил, много пил. Так и умер от водки. Сгорел, как говорили соседи про таких.

– Хотел стать художником.

– Я теперь прихожу, смотрю на тебя, разговариваю, не с тобой…

– С ним разговариваю. Плачу…

– Слепну…

– Наверное, от слёз.

– Бог наказал, слепотой. За сына.

– Слепну.