Сказания о недосказанном. Том II

… Складывала парус вчетверо и шумно, с грохотом вулкана, освобождала содержимое верхних дыхательных путей – лабиринтов, до самых нижних, до самого – самого так, что колыхались большие, очень безразмерные – ягодичные мышцы, помогая продувать весь дымоход…до, до, самого кобчика.

Складывала ещё раз в четыре слоя и, в кармашек сумки.

Церемония – ритуал повторялся после каждой очередной пустой тарелки – блюда.

Торжественно, как королева доставала из этой же сумочку – помаду. Рисовала яркой киноварью сердечко, на пухленьких красивых губах. Принимала позу Халифа на час. Руки на пояс, локти выше плеч, шея отсутствовала, орлиным взором, по столу, и, заараааботали челюсти. Вздрогнули блестящие жирные волосы на головке, седые, как у самой старшей Бабули – Ягули. Доела всё, что ещё можно было жевать.

… Люди едят для того, что бы жить, а она, здравствовала, – для того, что бы есть.

Потом они встали. Её спутник, видимо муж, был при ней. Они выглядели, очень уставшими. Багровые их лица, говорили, о том, что они, были под руководством идейным и титаническим трёхчасовым трудом. Сделали всё, что было в их силах.

… Они встали. Окинули глазом хозяев, поле битвы за целлюлит, заметили недопитую бутылку минералки. Не порядок… непоряяядок… два движение и, – горлышко в горлянке. Пару десятков полноценных – буль – буль. Всё. Полный порядок. Бутылка на столе. Пустая.

Он снова пытался стоять смирно, взял своего трогладита – проглотита и, зааасемепнили мелкими шажочками. На радость соседей, к выходу…

Снова музыка, снова танцы.

Никто не заметил, как вошла, вкатилась эта парочка – это те, целовальники…

Их место за столом пустовало. Значит они. Ими, а точнее, на них, целующихся, все таращились, смотрели и просто улыбались. Но что-то не складное было в необыкновенном танце. Ах, вот оно что. Нет, она не горбатенькая, нет. Она просто положила головку на его плечо…и… и, любовь горит в её, сияющих глазах, любящих. Он, эдаким, шариком, вращается вокруг её стройного стана, и думает, что все уже ужравши, а ему хочется, ой, каак, хочется сделать, сотворить такой крендель, вот такое красивое па. Его подруга – Каланча Жирафовна, старается. Она любит его, она уважает его, и вот теперь ещё больше научилась любить и уважать. Она героически прячет, маскирует свою схожесть с этим красавцем. Трижды пере пригнулась… Нет, это любовь.

Им хочется танцевать, и хорошо. Да и, пошли вы все… к своей маме. Или куда ещё подальше. Катаются они себе. В ритме вальса…

Они танцуют, они отдыхают, а может и больше, чем просто танцуют.

*

… Мы тоже выходили из своего гнезда – пещеры, танцевали и, думаю не хуже остальных. Это знали почти точно. Танцевали. Но потом всегда кто-то знающий долго рассказывал, как они в деревне танцевали под гармошку. Вальс, танго, польку, так интересно смотреть исполнение такого чуда. Краковяк, да ещё и вальсировали на обе стороны. А подыспань…с элементами бального танца.

… Вспомнили как в Москве, в М.Г.У., их, участников самодеятельности, наградили такой поездкой Вот это были танцы…

… Звучал не Штраус, но красота, а музыкантов и не видно. Деревня, не верти головой, вон они. Под самым потолком. На балкончике. Пилят на своих скрипках… Вульгарно. Он знает. Москвич. Как же москвич, а учился в Абрамцево? В Москве конкурс, а у нас всего четыре человека на место…И то было в комнате больше сорока, а после первого экзамена, осталось четыре…Пустые кровати… Страшно стало… А я остался, хотя по этой дурацкой математике схлопотал трояк. Но вручили документы. Шёл вне конкурса – рабочий стаж был и рисунок – вне конкурса. Но всё равно страшно. Пацанята после седьмого класса, но художку окончили, рисунок был тоже крепкий, а мне уже было двадцать. Старик, может потому пожалели, да и приехал издалека…

Да, так вот. Танцы…Зал огромный, колонны, паркет, музыка.

Музыка пошла, а все стоят. Страшно начинать. Все стоят и ждут.

И вот, пошёл. Где он только взялся…парень во фраке. Он плыл, как король на именинах. Мы совсем притихли. Тогда же телевизоры может и были, но мы не знали, не ведали, что даже ходить людей учат…

Прошёл через весь зал, наклонил голову, щёлкнул каблуками, она так же еле заметным движением головы, ответила ему. Тогда только он подал ей руку, взял её за локоть и, повёл, вот чудеса. Куда?

… А они, красавчики, вышли, нет, выплыли на средину зала… постояли, и, только, когда пошёл общий вальс, они сделали первое, па, конечно очень красиво.

Вышли так же ещё две пары.

… Эх!

Была – не была, пошли и мы. Конечно, как и эти, в ресторане, мы думали, что танцуем…

Конечно, они задавали тон. Мы старались.

Я танцевал нормально. С Галочкой тоже крутили вальс в обе стороны. Нам даже говорили, что нормально, не плохо, но те ребята чудо.

Мы с Галей, в училище, когда были танцы, восьмёрки крутили легко. В училище никто подобное не умел. Но Университет Московский мы, потом, вспоминали всегда.

В ресторане народ дозревал…

Казалось, музыка как то оживилась, или, нет, неет, без или. Ансамбль как – то ожил…

Вечер перешёл в ночь, зал гудел, шумел, торжествовал…

Но что – то изменилось. Шум был, но без гомона – шума. Какой – то тихий напряжённый.

Певица стояла на своём месте. Около неё маленькая группа.

Не танцевали…

Слушали.

Она пела.

*

Её песня

*

А она пела.

Почему не танцуют?

Стоят около эстрады-подиума. И, смотрят, туда. На неё, поющую.

И она пела. Это была уже другая песня.

Это уже была другая певичка.

Это была уже певица.

Её слушали. Она солировала. Пела.

Хрипотца в голосе, в её голосе – не мешала. Она работала.

Помеха – помощник, в голосе, в её песне, он теперь проявлялся светлячком, как акцент, какой-то грустиночки, какой – то надломленности.

Голос лился, проливался. Но грусть будоражила, задевала за все фибры души, которые водкой не зальёшь. Не залечишь. По пьяни этого не почувствуешь, не услышишь. От водки тупеешь.

Её глаза ушли куда-то глубоко, они там, их почти не видно, но они мерцают грустью, щемящей, глубокой…