Сказания о недосказанном. Том II

Но нет. И он, и его великий удав переваривают что-то внутри себя.

И.

Она.

Стояла рядом – пела. Он её не замечал. И она его тоже. Странный симбиоз, дуэт.

*

Наш дружный столик пока ещё не дремал. Говорили, нет, пели один за другим.

Тосты. Дифирамбы. Говорили. Беседовали. Закусывали. И, конечно договаривались, встретиться на следующем юбилее, когда уважаемой Вере Герасимовне будет все ровненькие сто пятьдесят годиков. А Вале, впрочем ей всегда будет столько, как и сейчас, молодая, пышная, да гарная, гарнэсенька… Она и не очень сопротивлялась, комплиментам.

Была согласна. И разговор зашёл о музыке, искусстве, и, о…

– Валя, у вас в ресторанах все так поют?

– Вот у нас в посёлке, и то, если, Ласковый Май, так не хуже, чем сами они исполняют. Не хуже этих пацанов, хотя и талантливых…

Валя большой начальник во всём художественном комбинате – она расценивает всем художникам, их значение в мировом искусстве. И, если забыла поставить нолик, в твоём наряде, значит мировая культура немного потеряет, от того, что тебе придётся дегустировать Плиску ложками, а не стопарями. А то и вообще перебраться на другой берег бытия и пития, где повсюду царствует природа, и всегда царит сухой закон. Потому-то Валя у всех была вся внимание, и, любовь.

Поэтому Николай и не стал выдавать громкое заявление, что и голосок не мешало бы иметь певунье, да и с такими ножками можно было бы не носить такую коротенькую юбочку, а то ведь ноги идут и приросли к чему-то, а того, почему-то и нет.

– Нет сиделки, и всё тут. Голова как у Черноморского бычка и хвостик тоже.

И личико не первой свежести…

Но Вале, жителю такого города, да ещё столице Крыма, достаточно было и взгляда и тех пару слов, которую он уже выронил.

А он, продолжал.

– Ты знаешь, у нас в посёлке, дом культуры, школьницы обыкновенные, ещё малышня, а поют. Их в Киев приглашали, даже в закарпатский хор, ансамбль, по заграницам – на гастроли. Вот тебе и деревня.

– Лёша, наливай, а то Коля трезвый, как стёклышко. Сидит и брюзжит.

– Подожди, она ещё распоётся. Лёша, наливай, видишь, гости грустные.

Лёша дал усиленную дозу каждому, и, беседа, пошла. Поехала, а он, будущий зять стал уговаривать Лену-дочь юбиляра.

– Лена, ну соглашайся, ну соглашайся, ну выходи за меня, бери меня в мужья, я для тебя всё сделаю. Ну, вот скажи, что ты хочешь? Я всё смогу для тебя.

– Всё. Ну, хочешь, папа с мамой будут сажать огород, а мы с тобой только кидай картошку в луночку. Ну, возьми меня в мужья.

– Горько, горько.

Но Лена, подняла руку и все затихли.

– Рано ещё, горька…

Лёша красавец – богатырь, пригнулся, сел и затих. Но быстро одумался, и снова с большой охотой взялся за своё дело – виночерпия.

Вот уже крики ура, пошли три веточки – креветочки, и, танцы.

Вспомнили как на острове Бирючем, ловили вёдрами креветок – чилимов…

…Все повеселели, но у Вали глаза засияли. Ах, как засияли. Жаль. Не сияние, – огонёк, искры кобры…

И, она начала издалека, по принципу, погладить, а потом…

– Ты, конечно, Коля, личность, понимаешь, – Лииичность. У тебя керамика своя, а эти, почти пятьдесят керамистов – дерут.

– У тебя, своё лицо – вазы, тарелки, даже исполнение, вот на советах, х удожественных, помнишь? Тебя ругали, за акварельность, а на закрытом заседании Валера, скульптор сказал, что так никто не владеет и акварелью, а тем более таким письмом на глине. Ты говоришь, тебя Мурад в Балаклаве научил, дааа, Мурад показал тебе и принцип гравировки по сырой глине, а ты ещё докатился до техники, которую никто не применял в керамике – сграфитто.

– Ты живёшь в горах – это твоя беда, но, видимо, больше счастья – они, горы тебя учат.

– Но ты совсем не бываешь с нами, в коллективе.

– Даа, Валечка, мне в Москве говорили, что они все больше кампиляторы, они из пальца сосут, а ты от земли, от жизни.

– Ну, правильно, ты молодец, от скромности не умрёшь, но цену себе знать надо.

Валя пошла в наступление, на деревню.

– Настоящий талант всегда легкораним, и я знаю, сколько ребят пропали…

– Говорят, что они слабаки. Нет, они просто талантливы. Вот ты о певице, так нехорошо брюзжишь.

– Ты играешь на гармошке, на аккордеоне, свой репертуар – русские, украинские, итальянские, испанские, Мурада, любимое Сулико…

– Помнишь, вы с Мишкой лепили мозаику в Евпатории?

– Да, конечно, тогда нас сильно дуранули с оплатой.

Вы с ребятами, тогда гудели, а я была в другой комнате, соседней, не хотела светиться, ты играл, пели вы с Мишкой, а я, не поверила, как профессионалы, вы умудрялись – на два голоса,– Галю. Я прослезилась. И не потому, что скучала по хохляндии, а просто так, душевно поют только у нас – на Украине.

– А я, Валечка, прослезился тогда от получки. Нолик, ты забыла ещё один нарисовать в нарядах наших.

– Ну да ладно, что теперь?

– Ничего, ты сильный мужик, но пойми, я тоже, как и ты, не могу делать и не хочу, а приходится, – то, чего не хочу. Такова жизнь.

– Помнишь, ты сделал большую работу? И её принимали в сырце, не успел обжечь?… Совет приехал к тебе в Соколиное? Помнишь!

– Ты их угостил, как и все. Но потом. Вот это потом тебе очень помогло, ты даже об этом и не догадываешься.

– Весь вечер ты играл, пел, истории разные рассказывал, страшные и смешные, они даже отменили ещё одну поездку – гудели у тебя. И, добил их, неуязвимых, что ты при всём том, о чём я уже говорила, такой музыкант, гармонь, аккордеон… профессионально, и у них, этих инструментов свой репертуар , совершенно разный и по колориту и тематике, ну, сам понимаешь. Два разных исполнителя, – это был тыы, был… тогда в ту минуту, то время…Такого у нас во всём комбинате нет, да и не было никогда.

– Прошёл год. Киевская команда присваивала категории. Тогда тебе дали, высшую, творческую. Через категорию перепрыгнули. Такого у нас в истории тоже. не было…