Что имеем, не храним, потерявши – плачем

Почти бежал он, к дому своему. Никогда он не думал, чтобы он в своей деревне, так повел себя, как последний «блядь». С оглядкой, трусцой, трясясь. Чуть в голос не заплакал он, от своего теперешнего одиночества. Точно, был бы под рукою транспорт, он бы ни одной минуты, не задержался тут в деревне. Погнал бы машину без оглядки, чтобы только этого дискомфорта не чувствовать.

Добежал он, до своего крыльца, будто из последних сил. Сердце у него колотило бешено. Как только осилил первые ступени крыльца, бессильно опустился на ступеньку, закрыл глаза, дал волю своим слезам. До того было ему муторно. Из соседей, выглянула на улицу, снова Мария Петровна.

– Володька! – позвала она его. – Ты что, а и правда, плачешь?

Затем, боком, боком, подошла, присела с ним рядом, прижала голову его, к своей впалой груди.

– Ты плач, плач, Володька. Легче станет. Сама знаю. Сделал бумаги? Переписал дом? Тогда идем в дом. Вижу, продукты ты в магазине купил. Идем, я приготовлю тебе кушать. Посидим вдвоем, помянем твою маму.

В доме, она быстро накрыла стол, позвала его, который в это время, пока она возилась у стола, рассматривал из альбома фото мамы. Что интересно, он и письмо мамы нашел, которая, видимо, перед своей смертью, писала к нему. Письмо это лежала аккуратно, собранной, в одном картонной коробке. Там были и бумаги его мамы: старые его письма, ее свидетельство о рождении, и эти, семейные фотки. Все это было сложено в одну коробку и подвязано платком. А в письме она, обращаясь к нему, писала, что она чувствует свою скорую смерть. «Сердце, сынок, – жаловалась она,– пошаливать стал последнее время». Было там, и, отдельное письмо, о ее последнем разговоре, с этой «Людой». Которая, накануне приходила к ней и затребовала, чтобы она отказалась от этого каменного дома, в пользу своего бывшего мужа.

А это письмо, – а она как бы само собою, на поверхности кипы лежала, – было непосредственно адресовано ему.

«Как я могу отказаться, сын, когда дом этот, мы строили для тебя? Да он еще, мне муж. Мы же не развелись еще с ним…»

Так она письменно прощалась с ним, в своем последнем письме.

Читать эти строки, ему было не выносимо. Потому он, это письмо даже не показал Марии Петровне, чтобы о маме в деревне, плохо после него не говорили.

Отложив пока, все это «богатство», он вышел к Марии Петровне, которая накрыв стол, ожидала, когда он оторвется от этого своего «богатства».

– Сядем за стол, Володька. Помянем твою маму. Самовар я даже успела поставить. Пока будем сидеть, самовар вскипит. Попьем чайку, – говорит она, хлопоча вокруг него. – Ты кушай, кушай. Тебе подкрепиться надо. Завтра, что, правда, уедешь?

… А отец его, так и не пришел к нему, в этот день. Видимо, чувствовал себя неловко перед ним, или все же, «Люда» не отпустила его.

Утром, рано еще было. Петухи еще не успели закукарекать. Он, после ухода Марии Петровны, так и не поспал даже часок. Все ночь перебирал бумаги мамы. Собрал все это, поместил в сумку. Потому, всего часок поспал, вернее, подремал, забившись в угол дивана, а там уже отец его приехал, с каким – то мужиком на транспорте. Тихо вошел, разбудил его, попросил собраться, обещав его подбросить до станции.

Пришла провожать в путь и соседка, Мария Петровна. Держалась она в присутствии отца Володьки, холодно. Торопливо поцеловала Куренкову в лоб, перекрестила, пробормотав в напутствие.

– Ты уж, не сердись на нас, Володька. Сам знаешь. В деревне так и живут. И, не забывай в свою деревню, где ты родился. Тут у тебя дом. Надо, присмотрю за домом. Мне это не трудно. Рядом же. А обижать тебя не дам твоему отцу. Знай это, Володька.

*

Уезжал он, а и правда, тяжело. Отец молчал. Да и что он мог сказать ему сейчас. И так было ясно, по его виду, по его глазам. Подкашливал, будто, как специально, чтобы чем – то занять себя, в присутствии соседки. Да и как он еще решился, проводить его до поезда? Тоже сел рядом с ним, на заднее сиденье «Москвича». Знакомый отца, хозяин машины, пожилой уже в годах был он, из Васильевки, что за «деляночным» лесом, подмигнул Куренкову, как бы задабривая, сказал, вздыхая, будто к себе больше обращаясь.

– Поехали. Дорога плохая, знаю. Доедем.

В дороге больше молчали. А что было говорить. И чтобы как – то разрядить обстановку, не сидеть букой в присутствии отца, он молча сунул ему письмо мамы, чтобы он ознакомился содержанием. А тот, как только глянул, поспешно отдал обратно письмо сыну.

– Знаю я это письмо, сынок. Знаю. Встречались они, накануне. Ругал я её. Прости её, не разумную. Не держи на сердце, на нее злобу. Все мы виноваты, перед твоей мамой. Теперь её, уже не вернуть, – вздыхает он, прося у сына тоже сигарету. – Иван, – кричит он нарочно громко, обращаясь к водителю. – Не ругай нас за дым. Сына все же я провожаю, на большую жизнь.

– Мне все равно, – отвечает тот. – Курите. Только осторожно, не подожгите там сиденье.

Из приспущенного, сзади окна, на них хлещет боковой ветер. Машина, то подпрыгивает над неровностью дороги, то юлит в сторону. Водила Иван, еле успевал крутить баранку машины.

Вскоре, показались строения станции.

Когда подъехали к барачному виду вокзалу, отец ему напомнил.

– Поезд твой проходящий. Билет только за час поезда будут продавать. Но, попробуем. Дадут, может. Впереди еще, до твоего поезда, почти три часа. Сходим в станционную столовую. Покушаем. Я хочу еще сын, купить тебе подарок какой. На память. Не беспокойся. Деньги у меня есть. Так. Мобильник у тебя есть. Часы, вижу, на руке у тебя. Решено, – говорит он затем, воодушевившись. – Подарю – ка я тебе… Сейчас я сим карту только выну с телефона. Твой такой, простоватый. С рогами. Помни меня, сын. И прости за все.

Как он и в дороге говорил, сначала они втроем сходили в столовую. Покушали. Затем отец, все же, добыл ему билет на поезд. Все же, играла тут его корочка сельсоветская. Выдали ему билет. Остатки времени, они сначала походили по станции.

Станция тут была, как маленькая деревня. Несколько улиц и десяток старых домов, двух этажных, из красного кирпича, а по окраинам пятистенки. Оказывается, выясняется, в двадцать первом веке в этой России, еще сохранились, получается, эти дореволюционные дома. А как же тогда эти слова, премьера понимать:» Мы богатеем, не смотря на эти «временные трудности». Мы, это – они, выходит. Но ведь, это провинция, а не та сытая Москва, и не Петербург. А и правда, кто же богатеет в сегодняшней России? Премьер, или его «либералы – западники». Ответа нет. А провинция сегодня… Магазин жалкий. Наверное, еще выстроен он, во времена царского премьера Столыпина. Невзрачное строение. Да еще, с привозными продуктами. Своих нет почти. Колхоза в деревни упростили. Поля с бурьяном заросли. И этот еще милиционер. И в прошлый раз, он был. Разговаривал с ним. Он его узнал, кивнул головой. А в одиннадцать, вернее, на часах его было, одиннадцать часов и пять минут, прибыл поезд его. Надо было торопиться. Стоял он всего пять минут. Надо было успеть за это время, добежать до своего вагона, попрощаться с отцом и с этим шофером Иваном. Отец он, скрыть этого было невозможно, растрогался, обнял его крепко, поцеловал в его щеку, оттолкнул, затем с досадой в голосе, выкрикнул.

– Поезжай! Не держи обид, на своего отца. Такова сегодня жизнь, сынок!

Поезд, прибавляя скорость, уводил его от этой станции. И он еще не знает, что его ждет впереди, и какие еще выкрутасы произойдут в его дальнейшей жизни.

*

В девять вечера, он был уже в городе. С первых шагов он, как только сошел из поезда, позвонил Моно Лизе, известил, что приехал. Почему он так делает, он бы и сам не ответил. Неужели только, что он ей на сохранение оставил свои деньги? Хотя, что уж там, молоть языком. Он ведь с нею, по сути, что уж тут удивляться, не так и хорошо был знаком. Ну, что он знает о ней вообще? Говорила. Помнит. Замужем была. Бросила мужа. Гулял он в стороне. Теперь живет у него, на его квартире, которую он, уходя, оставил ей. Ей, двадцать три, скоро ей будет. Всего, казалось, ничего. Неужели, а и правда, запала она? Хотя он, сам, прекрасно понимал. Что ж тут обманываться, от их знакомства, все равно, и это без всяких там голов молок, видно, ничего у них не получится. Первое, это в возрастном плане. Она старше его. Поэтому, и сам без посторонних подсказ, понимал, повозятся чуть, потреплют друг друга нервы, разбегутся. Да и, не надо еще забывать. Ему ведь еще, учиться сколько надо. Ну, и, что, работает? Этого все равно не достаточно сегодня, чтобы жить вместе. Но молодость, и любопытство, видимо, перевесило все его сомнение. Выходит, чем – то она ему, все же запала в прошлый раз, раз позвонил к ней сразу, как только сошел из поезда.

Трубку взяла она не сразу. Над ним небо серело, и, долго шли гудки. Под ногами у него, неровный асфальт, с плешивыми островками, серой сухости, от недалеких столбовых фонарей. Он уже успел дошагать от вокзала к остановке, где он хотел сесть и доехать до своего общежития. Наконец, когда он, уже отчаявшись, в ожидании транспорта, встал на остановке, подключилась к его телефону и Моно Лиза. Буднично извинилась, что была ванне, спросила, где он.

– Я в городе, Лариса. Стою на остановке. Ждал, когда ты подключишься к телефону.

– Молодец, Володя, что позвонил, – отозвалась она с порывом, радостно. – Так приезжай ко мне. Адрес ты знаешь. Жду. Ничего не объясняй. Жду, жду.

Вроде, казалось, ясно. Она его к себе приглашает. Поэтому он, в первую минуту, даже растерялся. Не знал, на какое – то время, что ему делать с этим приглашением. Поехать к ней, или все же, пропустить мимо своих ушей, на ее приглашение, отправиться к себе, в университетское общежитие. Он вначале, когда к ней звонил, даже мысленно не мог подумать, да и не только подумать, вообще, не надеялся, что она его пригласит, прямо из поезда к себе. Он же, яснее ясно, просто позвонил, как воспитанный, потому сообщил о своем приезде, без всяких там дурных умыслов. Теперь, надо было решать, что делать. Понимал, хотя и смутно. Не поехать к ней сейчас, это означало, закрыть дорогу навсегда к ней. А этого он, допустить сейчас не мог. В общежитие он, знает, просто повалится на кровать, и будет всю ночь вертеться в постели, без сна. А утром ему, идти на занятие. Да и, до редакции газеты, надо ему еще добежать. Почти и так, два дня потерял. Надо ему теперь наверстать, работать и учиться усиленно, чтобы отвлечь себя, по потере мамы.

Ночной город, пахло сыростью и прелостью гнили, павших листьев. Было, хотя, не так и прохладно. Но все же он, не поленился, вытащил из сумки куртку. На остановке, в этот час, было мало людей. Несколько пар всего. Транспорта не было. Поэтому, скрашивая время, привычно закурил. Но все же он, еще не совсем был уверен, поедет ли он к Моно Лизе, или все же, повременить с этим приглашением, отправится к себе в общежитие. Поэтому он, не торопил себя, с решением этого вопроса. Спокойно выкурил сигарету, бросил в урну, а затем как – то неожиданно, это у него получилось. Видимо, все же спутал его мысли, этот вынырнувший из темноты «Газель», маршрутка. Он, как раз шел, по маршруту Моно Лизы. Потому, больше уже не было у него времени, на раздумывания, спешно поднялся по ступенькам на эту маршрутку.

Правильно ли он сделал выбор, ему еще предстояло подумать об этом. Но это потом, потом он подумает, о своем выборе, а пока он ехал к ней. Всего ему надо отсюда, четыре остановки проехать, а там он сойдет, и поднимется к ней, жаждущей его, в этот поздний час. А что будет там, с ним у нее, об этом сейчас, не хочется думать ему. Одно он знает, терять связи, пусть даже такой, ему, конечно, не хочется. С кем – то ему, в жизни, все равно надо общаться, заводить связи, пусть даже такие, как у него с Моно Лизой.

Да если все же всерьез, так ведь он её не искал. Так, обстоятельства сложились. В нужном месте, с ним стало плохо, и она, в это время оказалась там, первой, кто его помог, не прошла мимо, как другие, бросилась помогать его. Не испугалась. Как это, ему не понять. В наше, такое неспокойное время, человек не бросила в беде, кинулась помогать. Такое, просто, не забывается. Или, все же, Моно Лиза, его заворожила тогда? Такая у нее была, загадочная улыбка, тогда. Да еще. Эта не забываемая сцена. Как она хлестала по лицу ему, чтобы он пришел только себя. Теперь это уже история, а тогда, не было бы ее, что делал бы он, на этой траве – мураве, рядом с тротуаром? Он ведь, до сих пор не понимает, что это с ним было тогда? Или, это был, а и правда, у него голодный обморок, как она уверяла ему потом, или так сильно, тогда переволновался, после прочтения этого письма, Марии Петровны. Теперь это уже в прошлом, не вернуть назад эти кадры. Да и нужно ли, это возвращать назад. Слава бога, хоть, легко он отделался. Вроде ничего, с его здоровьем не произошло. Нет никаких болей, и голова у него не кружится. А усталость чуть в теле, но это у него, видимо, с дороги. Но, а пока, не пропустить бы остановку Моно Лизы. Он посмотрел, в темень окно маршрутки. Убедился. Еще остановку, ему надо проехать. После он, доедет до своей намеченной остановки. А там пройти ему, всего сотни шагов, до её дома. Второй этаж. Но прежде, надо еще позвонить, чтобы она открыла ему дверь подъезда.

Сейчас в городе, везде и повсюду, установлены железные двери в подъездах, с телефонным отзывом. Это в деревне, двери в домах не запираются. Да и нечего там красть. У всех примерно, одинаковая жизнь там. Полу нищета. А тут, в городе, «шустрые» деловые люди, ближе к местной городской власти, деньги стали делать, на таких дверях подъездных. Капитализм в России дошел, и до дверей подъездов. Люди, стали отдалятся друг от друга. «Скоро дойдем, – это уже он вслух говорит, – «туалеты» будем запирать на замок, или пускать за деньги, чтобы только оправиться, как на вокзалах теперь. Будет тогда, полный «психоз», в хозяйстве российском».

Возле Моно Лизы дома, он от волнения, что тут поделаешь, слаб он все же в нервах, вновь задымил, косо бросая на её окна. Свет у нее горел. Все три окна: комната с балконом, кухня, и где она спала. Он, когда был у нее, еще перед отъездом в свою деревню, случайно заглянул и в ее спальню. Видел там двух спальную кровать, накрытой фиолетовым пледом, а напротив ее кровати, большой экранный телевизор. На полу, настелен был еще, вспомнил сейчас, затяжками глотая этого табачного дыма, большой ковер. Не помнит теперь только, какого цвета он был. Сейчас, даже не хочется ему ломать голову, какого цвета у нее был ковер. Ночная прохлада, давала о себе знать. Глухо вдали, стучали каблуки, идущих людей, слышался из одной комнаты окна, легкая усыпляющая музыка. По улице пробегали, ночные запоздалые машины.

Сигарета выкурена. А он все стоял не решительно, все раздумывал: подняться ему к Моне Лизе, или все же, пока не поздно, отказаться ему, от этой не запланированной встречей. Ведь с этой встречей, не глупый же он, понимал, что – то там произойдет затем, между нею, и с ним. Этого ему, нельзя даже исключить. А если это только, временное времяпровождение у них будет, пока она, или он, свободны, то, да, связи еще можно поддерживать, а, если это всерьез? И что тогда? Что он ей сейчас, может дать. Он учиться. И долго ему еще учиться. А за время учебы, может многое произойти. И ведь, правда. Он, изменится, а она, зная свои года, будет стараться найти такого спутника жизни, где – то в стороне. И такой может вариант. Конечно, если бы он был, чуть опытнее в этих «амурных» отношениях, сейчас ни одной минуты не стоял тут, у торца её дома. Поднялся к ней, с ходу стал бы обнимать её с порога, а тут он, первый раз, как говорится, первый класс. Не знает, как повести себя, в присутствии самой Моно Лизы, когда он окажется в её квартире. «Выходит, молодость, – говорит он это вслух, – не всегда бывает радостным». И окунаться ему сейчас, в это «нечто», страшно. А вдруг, можно же это представить, пусть даже воображаемым смыслом, бывает же так, о чем он сейчас размышлял, не совершится, и она его из жалости только, пригласила к себе.

Торчать букой, уже ему здесь, у ее торца дома, порядком уже надоело. Что – то надо было делать. И уже было, направился к остановке, последнюю секунду, просто так, обернулся, увидел на окне, ее тень. Это его повернуло назад, и уже ни о чем не думая, бросился к ее подъезду, нажал на вызов кнопку, с ее номером квартиры.

Она его сразу впустила.

У порога, у открытой двери, даже чуть упрекнула.

– Что ж ты, дурачок, – сказала она ему, – торчал там, у торца моего дома? – Я тебя сразу заприметила, когда ты сошел из маршрутки «Газель». – Эх, ты. Еще журналист, а ведешь себя, прости господи, как мальчишка. – И засмеялась, прильнула тихо к его груди. – Раздевайся. И идем сразу на кухню. Я накормлю тебя со своей кулинарией. В деревне, знаю, догадываюсь, плохо питался.

Оторвавшись от ее жаркого тела, быстро, и даже торопливо, скинул с плеча сумку, затем куртку. Переобулся в тапки, приготовленной заранее Моно Лизой, прошел следом за нею в ее кухню.

На кухне у нее, было тепло и уютно. Стены у нее на кухне, обклеены шпалерами, серого цвета, стоял посредине кухни, стол. А стол был накрыт, всевозможными продуктами, для кушанья. Салат, накрошенный из огурцов и помидоров, в сметанном соусе. Это стояло посередине стола. Рядом в хрустальном корыте, нарезанный хлеб. И два прибора тарелок, с подставочной тарелкой. Это, видимо, было приготовлено, для борща.

– Иди, ванную, вымой руки, и сразу же беги сюда. Я сама есть хочу. Ждала тебя. Иди, же!

И тут он, не удержался, прежде чем идти ванную, дурашливо вытянул губы, чтобы поцеловать Моно Лизу.