На кромке сна

– Ничего, теперь, значит, и знать будешь. Что такое химера, знаешь?

– Что-то типа бзика, только в мозгах всей Земли…

– Ну, когда в Перестройку ты отвечаешь «единый» контролеру в троллейбусе, чтобы потом ты так же отвечал и в бюллетене на выборах – как бы возделывание почвы. Пань, тебе приходит на ум что-то подобное из нашего времени?

– Ммм…

– Нет, эти тоже давно были… Ладно, не буду томить – сегодня это слово «обнуление». Мемы, телевизионная мантра, мода на нулевые, плавно смещающая моду на девяностые…

– Хочешь сказать, все это – удобрение для росточков определенного сорта внутри наших черепных горшочков? Ясно, про все это НЛП я уже…

– Нет, Пань, ты не понял – только в шестидесятые, обдолбавшись окончательно, люди называли себя детьми цветов. По правде же мы – цветы детей, которые безропотно стоят что под струями керосина, что под струями мочи. А когда над нашими бутонами вознесен секатор, мы можем только колыхнуться под случайным порывом ветра. И ты даже не представляешь, сколько раз его заносили над нами… Ацтеки насчитывают не менее пяти. Слышал про их календарь?

– Только про майя и конец света в декабре двенадцатого…

– Они одним и тем же пользовались, а взяли его у ольмеков, у которых он появился еще три с половиной тысячи лет назад. Хотя никто из них особо не скрывал, что календарь им подогнали свыше – уже тогда в году у них было триста шестьдесят пять дней.

– Да, только какая разница, если он оказался липой?

– Паня, если нас всех тогда, в декабре, не смыло волной и не стряхнуло в раскаленные недра земли, это еще не значит, что ацтеки ошиблись. Чтобы увидеть конец, надо знать, откуда он идет – особенно сейчас, когда пострелушками и фаерболами вопросы решаются только в лохбабстерах, разводящих лохов на бабки. А вот тебе намекающая статистика: в две тысячи тринадцатом году потребление цифрового медиа-корма резко увеличилось – на сорок процентов. Что-то произошло тогда – что-то, что сдвинуло парадигму…

– Инстаграм, минимализм, хип-хоп?..

– Я тоже искал в этом направлении, но все это – продукты растянутого на долгие годы брожения, трупные пятна на заживо гниющем теле. А конкретно тот день, двадцать третье декабря, не отметился ничем примечательным: ни землетрясений, ни цунами, ни Хиросим, ни Чернобылей. Или… пока не отметился? Все-таки конец такой многосерийной франшизы не может созреть, набухнуть и наступить за один день… И тут меня осенило – а может, дата эта знаменует только начало конца или…

– Его рождение?.. – подсказал Паня.

– Ацтеки, – продолжал Денис, но Паня по его интонации понял, что попал в десятку, – делили все время существования Земли на циклы или «Солнца». Первое, Матлактли Атль, что значит «Десятая Вода», озарило Землю двадцать три тысячи лет назад. Под ним жили великаны, в Ветхом завете их еще зовут исполинами. Через четыре тысячи лет оно потухло от «большой» воды, и выжила только одна пара, уплывшая на ков… то есть на старом дереве. Следующим было Эхекоатль (не спрашивай, как я все запомнил, ассоциации тебе могут не понравиться) – оно просветило еще столько же, а потом пришел, точнее, приполз Змей-Ветер, и все стали обезьянами – кроме опять-таки одной пары, которая осталась стоять на скале (это, конечно, метафора). И дальше, дальше: Третье Солнце – пять тысяч лет, причина смерти – огонь, Четвертое – на несколько десятков лет подольше, причина смерти – голод и моря крови, и наконец Пятое, Тонатиу, взошло за четыре тысячи лет до Христа – оно-то и догорело в двенадцатом году, а протянуло оно так долго из-за принесенных богу солнца жертв. Ацтеки наивно полагали, что абонентскую плату вносили они своими детскими шалостями, но они просто не застали наш двадцатый век…

– Так, стоп. Жертвоприношения? Двадцатый век? Ты о чем вообще? Мы же не античные язычники…

Денис только звучно рассмеялся, а потом пугающе резко помрачнел, уставившись на Паню.

– Ты это сейчас серьезно? Пань, ну я же уже объяснял: если содрали старые ярлыки и на их место повесили новые, это не значит, что обозначаемое изменилось вместе с ними. Весь мир – это один большой жертвенный алтарь, а каждый из нас – это и жрец, и жертва в зависимости от ситуации – точнее не жрец даже, а просто ритуальный кинжал в руках богов… Ты никогда не задумывался, почему, если Бог нас так любит, он сделал нас такими жестокими?

– А может, не он, а может, мы сами? – несколько раздраженно спросил Паня.

– А если и не Бог, тогда как он может терпеть всю ту первобытную безбрежную жестокость, которой буквально сочится весь наш волосатый клыкастый мир? Пока мы здесь с тобой мило беседуем, вот прямо в эту секунду, какому-то пленному солдату на ближнем Востоке отрезают яйца, где-то во дворах отморозки в парках и «нью бэлэнсах» забивают ногами одноклассника-задохлика, а кто-то из них снимает это на камеру, где-то детвора под радостные визги вспарывает живот дворовому коту. В нас буквально вшита эта жесткость с рождения. Агрессивная музыка, рэп-баттлы, срачи в комментах, любой вид спорта, который совершенно открыто называют борьбой. Да, сейчас это не гладиаторские бои, а UFC, но суть-то осталась прежней – мы буквально запитываемся от жестокости, упиваемся ей как горячим хмельным вином. А помнишь того мальчика в школе? Он еще ушел после класса третьего…

Внутри у Пани похолодело.

– Помнишь, как все над ним смеялись, шпыняли его? Помнишь, как тарелку с кашей на голову одели? Это ведь ты был, да?

– Нет, я… я, правда, не помню…

– Не оправдывайся, не надо – он ведь буквально источал этот аромат, от которого кулаки чесались. Его кургузая жилеточка, его тоненькая шейка, сальные волосенки и деревенский говорок. Все в нем кричало: «Пни меня! Пни меня! Распни!». А эти бедные хомячки у тебя дома…

– Пожалуйста, хватит… – на Паниных запястьях белели следы от ногтей.

– Только подумай, как Бог еще не сошел с ума от всего мирового зла, если ты не можешь вынести даже своего? Я долго думал об этом и наконец понял. Бог – он ведь нас сделал по своему образу и подобию – ergo ему совсем не омерзительно смотреть на весь этот ужас – он ведь такой же. Даже больше – ему нравится на это смотреть, потому что именно как жертвенных агнцев он нас и сотворил. Звери причиняют друг другу боль, но они неспособны на зло. Потому что зло обретает жизнь лишь в осознанном намерении его совершить. На которое способны лишь мы. Но ты не подумай, что наше сознание – это и есть зло. Оно – лишь кинжал, у которого, как мы знаем от Лермонтова, может быть несколько применений. Можно сделать кинжал элементом декора, повесить его на крючок, но большинство же использует его по прямому назначению. Человек – венец божественного творения, потому что его жертва самая ценная – она возложена добровольно. Ну… не совсем, конечно, добровольно: одни нейромедиаторы велят нам наплодить новых жертв, другие – умертвить старых. Они заставляют нас думать, будто нам лично это нравится – секс и насилие, секс и насилие – но на самом деле нравится это тому кинжалу, который боги некогда всадили в обезьяну, сделав ее человеком. Как показал опыт Адама и Евы, грех не представляет особой ценности без запрета на него. Первородный грех был неизбежен – Бог своим зароком и дал Адаму тягу к нему. Плод с древа Познания и был первой жертвой Богу – осознанной жертвой, осознанным грехом. Достоевский писал: не созиждется храм мира и согласия на слезинке хоть одного ребенка. Увы, это слишком оптимистичный прогноз. Этот храм уже давно построен – именно ради них он и затевался, на них он стоит и будет стоять, пока алтарь в нем омывается морем этих слезинок ежедневно, ежечасно, ежесекундно.

– Но христ…

– Христианство отличается от язычества лишь тем, что язычники приносят в жертву других, а христиане – себя. Таков путь Христа. Как и любое другое течение гуманной человечной мысли, христианство учит нас этим кинжалом истязать самих себя, укрощать грешные наши тела вплоть до полного смирения со своей жертвенной участью и отказа от самого себя. Но Христос, скорее, просто отразил нашу фундаментальную тягу к самобичеванию. Люди добровольно убивают себя и под предлогом нужды подвергают страданиям, большим и маленьким, – рефлекторно раздражаясь, травя себя всякой дрянью, горбатясь за новые кроссовки и сгорая в свинячьей похоти. Ты хоть представляешь, сколько гипотетических людей убивает какой-нибудь офисный тюлень после очередного захода на Porn Hub?

Паня молчал и только еще ниже опустил голову, потупив взгляд.

– Весь наш прогресс – фортнайты, соцсети, порнуха, виртуальная реальность, реальная виртуальность – это просто новые формы отжима человека. Но всему есть предел, а франшиза «человек» это уже порядком доеная корова…

– Но когда все это закончится?.. – спросил Паня, и его голос напоминал шелест последнего вороха листьев в осеннем парке.

– А ты еще не понял? Все заканчивается каждый день и каждую секунду – нас всех, своих детей, пожирает Хронос. Вот, у меня на лице уже есть его укусы, – Денис показал на ложбинку между своими черными густыми бровями, где наметились две вертикальные морщины.

– Ну, а когда всем и сразу?..

– Когда начнется Великая Жатва.

– А когда…

– Когда Уроборос себя съест.

– А можно попонятнее?

–Видишь ли, всю жизнь человек в массе своей лишь ходит по кругу своих потребностей, всякий раз возвращаясь к его началу – точке высшего удовольствия. Так сказать, обретает свой утерянный рай. Он старательно делает вид, что это не так, прикрываясь познанием, искусством, но это все об этом же и потому же. Однако, если раньше орально-анальный вояж занимал много времени, требовал немалых усилий и о нем можно было написать «Мертвые души», то сейчас весь его совершает большой палец, нажимая на нужные блюда в соответствующем приложении. Жизнь неотвратимо упрощается. Это и есть главная претензия каждых новых отцов к каждым новым детям. Они, отцы, льют слезы по тем красивым, но уже заросшим виражам их жизненного маршрута, которые сменила дорожка напрямик. Вот и весь этот многовековой конфликт. Но о нем теперь не напишешь «Отцов и детей», потому что уже и те, и другие слишком близко к центру круга, чтобы об этом можно было написать роман. В культуре прошлого нет ничего сакрального, никакой «утерянной Истины». Это просто устаревшая, более длинная схема проезда к сатисфакции. А высота твоего культурного уровня показывает только то, как хорошо ты умеешь продираться через поросшие паутиной, заглохшие тропинки, делая при этом вид, будто это приятно и удобно. Культура – это просто то, что растет вдоль закольцованного пути простого человечьего счастья, так что обвинять в «оскотинивании народа» тех, у кого над голодным желудком есть еще пара умелых голосовых связок, бессмысленно. Но это я тебе уже сегодня объяснял. Важно то, что о сегодняшней реальности можно рисовать уже разве что несколькими красками и штрихами, петь на трех нотах и говорить тремя словами. Именно от этого обстоятельства призван отвлечь педофемонегритянский вопрос и прочие мероприятия на деньги налогоплательщиков.

Человек столько раньше мог испытать, столько пережить, что он до самого конца мог не просечь, к чему все эти «столько» сводятся. Но именно они были главной пищей Богов. Мы же живем во времена, когда, как выразился один коктебельский поэт, «мелькают расстояния» и только очень пьяный жизнью человек продолжает ими любоваться.

Когда кольцо окончательно замкнется пятачком виртуального меню, это будет значить, что священную корову пора забивать. И не дай Бог нам с тобой дожить до этого момента…

Когда Паня, наконец, словно бы вывалился на кафельный пол из бочки с холодной тухлой водой и склизкими стенками, куда его, казалось, все глубже погружали мысли о мировой жестокости, отрезанных солдатских яйцах и рэп-баттлах, он заметил, что под крючками с амуницией кое-где стоят большие булыжники с какими-то округло-вытянутыми рисунками, высеченными в них. Это были люди верхом на динозаврах, человек, копошащийся в разъятой голове другого – приглядевшись, Паня увидел у него в руках что-то вроде пинцета, – четыре каких-то неправильных фигуры, две из которых – верхняя и нижняя – бесспорно были Америкой, – и немного эротики.

– Что это? – небрежно спросил Паня. Лицо его, будто истерзанное осколками былых иллюзий, изображало теперь какую-то отчаянную и злобную усмешку.

– Камни Ики. Гонял за ними аж в Перу. Пересадка мозга, затонувшие континенты… Некоторым из них по десять тысяч лет.

– А, знаю-знаю: «неуместные» артефакты типа всяких хрустальных черепов, железной колонны в Дели или плиты со скандинавскими рунами в Америке почти за двести лет до Колумба. Ученые все это уже либо опровергли, либо обосновали. Черепа – фейк, на колонне оксидная пленка, защищающая от коррозии, а плита – ну добрались викинги раньше до Америки, и что с того?

– Паня, ученые ничего не опровергают – они просто создают видимость, оплетают каждый такой случай паутиной своего кабинетного рационализма, чтобы получилась очередная высушенная бескрылая куколка, которая бы вплеталась в общую историческую программу, заключающуюся в базарной сутолоке за земли и за царских дочерей. Ведь история, если брать ее как серьезную научную дисциплину, – это сплошная пошлость, страдания и скука, растянутые на многие тысячи лет. Инцесты, измены, перевороты; кто-то кого-то отравил, у кого-то отжал территории, закабалил крестьян, освободил крестьян… Иван Третий, Иван Первый, Рюриковичи, Романовы…Читаешь эту дрянь в учебниках по истории и думаешь: либо это калька с какого-то бразильского сериала, либо – светошумовая ширма, нужная для того, чтобы человек не услышал ледяную тишину космоса – потому что даже секунды этой тишины хватит, чтобы навсегда прекратились все войны на земле.

– Но зачем… зачем из истории сделали мумию?

– Расслабься, никто из нее ничего не делал – просто лишь с такого ракурса она интересна и понятна широкому читателю, нюхателю и слушателю – такому же пошлому и узколобому завоевателю дамских сердец, подземных паркингов и мягких кресел на последних этажах. Какие ценности, такой и взгляд – на прошлое в том числе. Вот увидишь, пройдет время, и из истории с немецким нацизмом полностью выветрится весь ее мистический шарм: то, как гитлеровцы искали Шамбалу в Гималаях, эксперименты с магией, руны, арийская эзотерика… Останется только очередной Чингисхан, не поделивший что-то со Сталиным и евреями и захвативший зачем-то всю Европу… Так, но что-то я отвлекся… О чем мы до этого говорили?

– Камни. – подсказал Паня.

– А, точно, камни Ики… В общем, если ты думаешь, что под предыдущими Солнцами сидели дикари в хибарах из говна и палок, ты ошибаешься. Все это уже было… – почти с горечью вздохнул Денис. – И даже то, что будет, уже было…

– Но почему все прошлые светила убивали с такими зрелищными фаталити, а последнее так по-тихому сторчалось где-то… где-то…