На кромке сна

Паня принял бы его за свой, внутренний, если бы он не донесся из-за спины. Он обернулся и увидел Дениса, сидящего в одном из кожаных кресел у стены.

– Ну… – сказал он, согнувшись и уперев руки в колени, – пойдем, на крышу, проветримся.

Денис рывком встал с кресла, словно уже давно ждал здесь Паню и порядком измаялся, а затем уверенно, не оглядываясь, пошел к двери с перекошенной ручкой.

– Хорошо, меня хоть предупредили… – проворчал Паня и пошел следом.

Дверь вела на лестничную клетку, залитую пыльным светом зарешеченных ламп, с зелеными стенами в волдырях и трещинах и ступеньками из бетона со вкраплением камня. Подняться надо было всего на один марш, дальше была еще одна дверь – железная. Она оказалась открытой, и Паня с Денисом очутились на крыше, откуда виднелись очертания далеких домов, точно тени неведомых исполинов, мерцающие сквозь сумрачную мглу новогодними амулетами, толстые раздвоенные жилы, несущие в город белые тельца, а из города – красные, и зубцы Кремля, напоминавшие хребет какого-то древнего змея, притаившегося в лиловом тумане. Небо, казалось, норовило чем-то разразиться – дождем, снегом или градом – но было истощено до бесплодия. Оно, черное и укутанное, как цыганка, уводящая своих чумазых детей по пыльной дороге, бегло озираясь, несло куда-то вдаль клоки замаранных городским светом облаков.

– Здесь, говорят, самое высокое место во всем городе, крыша мира, – говорил Денис.

– Да? А «Москва-Сити» как же?

– Вид там, конечно, хороший и обзор широкий – но отсюда, говорят, глаз видел аж до Магадана – усмехнулся Денис.

– Однако…

Оба стояли с минуту молча, завороженные городским пейзажем, а затем Денис заговорил вполголоса, словно бы отрезвленный его безотрадностью.

– Тебе, наверно, кажется, что все это тебе только снится, что все вокруг – сплошной морок от плохого кино, под которое ты засыпал.

– Иногда я действительно так думаю, – отвечал Паня, потирая от холода плечи. – Но иногда мне кажется, что моя жизнь просто течет между плоским и неуютным настоящим и наоборот – слишком глубоким и навязчивым прошлым. Знаешь, как река, которая на порогах просачивается через мелководье, а потом, уже вдоль широких берегов, глубока и полноводна. В настоящем нет ничего, кроме болезненного отчета в том, что оно стало прошлым.

– Wish we could turn back time to the good old days, – пел нарочито фальшиво Денис. Впрочем, и не нарочито у него бы вышло не лучше. – Знаешь, есть один способ исключить первое. Вот, видишь, там, внизу…

Паня нагнулся над парапетом, пытаясь разглядеть среди мельтешащихся точек прохожих и медленно расхаживающих ДПСников куда показывает Денис.

– Вон, вон, видишь?..

И тут он ощутил непреодолимое притяжение простертого внизу тротуара, словно бы тот, увидев выглянувшего из засады Паню, молниеносно метнул в него холодный зазубренный крюк на цепи, который, вцепившись в Панино сердце и сдавив его, понесся обратно к хозяину. Но продлилось это буквально одно мгновение, потому что Денис, толкнувший Паню в спину, тут же ухватил его за плечи и удержал на месте.

– Что б тебя!.. Ты что творишь?.. – кряхтел Паня не в силах продохнуть.

– Да ладно, ладно, шучу я… – успокаивал его Денис и, помолчав, добавил: – Тогда второй вариант тоже отпадет.

Паня развернулся и молча пошел к двери в маленькой кирпичной постройке с диагонально скошенной задней стеной.

В «гримерке» Паня подошел к столу, намереваясь перекусить. Времени, как ему казалось, еще предостаточно – в зале по-прежнему тихо и гости, видимо, только сходятся. Но, прислушавшись, Паня нашел эту тишину несколько напряженной. Кроме того, ее прерывал чей-то усиленный микрофоном и дробящийся эхом голос. Паня подошел к стеклянной стене. Все уже расселись по местам и замерли – президент произносил поздравительную речь. Паня поморщился, бросил на стол миску с «Цезарем», так что та звякнула и чуть не перевернулась, и кинулся расчехлять гитару. Он мог бы успеть пройти за кулисы и слушать президента, смотреть на него оттуда, с этой исключительной, никому не доступной позиции. Это было бы все равно что увидеть Звезду Смерти с темной стороны, где нет той самой лунки, откуда стреляет поп-культурный лазер и вонзается в мозги миллионов. А сейчас ему придется ползти между рядами, корячась, задевая всех гитарой и бубня извинения.

Однако, расстегнув одну только верхушку чехла, Паня отдернул руки от молнии и отшатнулся – оттуда выглядывало черное дуло «Сайги». С холодным, опомнившимся взглядом он повернулся к Денису.

– Многие почему-то думают, – говорил он, – что после долгих лет «пламенной молитвы» или медитации в горах к ним прилетит волшебник в голубом вертолете и покажет какое-то кино, которое они еще не видели.

Паня проверил магазин.

– Или болтают о сверхцивилизациях, нас породивших, что напоминает дифирамбы повару и его титановой лопатке, когда ты спросил у официанта, из чего сделано блюдо в твоей тарелке.

Воздел карабин, перехватил поудобнее и снял с предохранителя.

– Единственное, к чему приходит любой маг, мудрец или святой после долгих пыхтений, – это к умению без колебаний и лишней мимики принять смерть. Потому что они как никто другой понимают, что смерть – это единственное реальное и самое интересное, что может произойти с нами, если за таковых мы считаем наши тела и личности, с ними спаянные.

Руки от напряжения сильно тряслись, а дуло вело в сторону. Поняв, что так наверняка промажет, Паня смел со стола еду и напитки, опер на него «Сайгу», выставив сошки, а сам встал на одно колено, прильнул к прицелу и прищурился.

– После смерти мы не становимся ничем, как пугают нас четырехглазые солдаты маркетинга, – мы становимся тем, чем были еще до того, как материя вспучилась в форму эмбриона, – то есть всем.

Как рекламный баннер за окном мчащейся в ночи машины, в Панином сознании мелькнула мысль, что все это до боли похоже на снайперскую миссию в «Колде» – только нет этой темноты с круглым вырезом, перекрестием и зумом, а есть только мушка в полукруглом ободе и размытая цель, которую нужно ей закрыть. От этого наложения игры на реальность Паню всегда охватывала какая-то крадущая дыхание эйфория, от которой, чувствуя себя героем игры, сильным, ловким и неуязвимым, он и впрямь иногда мог превзойти свои возможности.

– Но тут никаких «мы» уже и нет, потому что любые местоимения относятся только к песчинкам, но не к самому пляжу.

Хорошенько прицелившись, Паня еще пару секунд колебался, нажать ли ему на курок, задержав дыхание, как учили игры, или на выдохе – как наставлял ОБЖшник. Послушавшись хоть и подпитого, но все-таки реального вояку, а не кучку сутулых прихвостней Бобби Котика, знающих войну только с шведами из Dice за кошельки школьников, он выстрелил на выдохе. Цель, будто стая спугнутых птиц, разлетелась по сторонам сверкающими осколками. Всеобщее раскатистое оханье, не успев прокатиться по всему залу, разрезалось чередой ответных выстрелов. Стреляли в Панину VIP-ложу – разбитое стекло быстро выдало Паню. Рефлекторно прижав карабин к груди, он попятился к двери. Следы от пуль, мелко, но быстро шагая по потолку, подбирались к нему все ближе – стрелки взбирались на сцену, срезая мешающий угол. Паня уткнулся спиной в дверь, от страха издав сдавленный стон. Но именно этот испуг будто бы вывел его из оцепенения – быстро нашарив за спиной ручку и ухватившись за нее, он провернулся, как танцовщица – под рукой партнера, и выбежал в коридор. А в следующую секунду с лестницы в него влетел здоровяк в шлеме, бронежилете и с автоматом в руках. Паня понял, что застигнут врасплох. Это понимание, как всегда бывает в дурных снах, где на тебя мчится поезд, его парализовало, но выстрелов почему-то все не было. Схватившись за ручку противоположной двери, точнее даже поймав ее, внезапно ожившую, Паня, надавив всем телом, ввалился в другую комнату и захлопнул за собой дверь. Когда спустя миг коридор захлопал выстрелами, Паня для себя с ехидством отметил, что за артистом – даже со стволом в руках – террориста в нем увидели не сразу. Комната оказалась тесным кабинетом с цветочными горшками на подоконнике, рабочим столом посередине и стеллажами с разноцветными папками вдоль стен.

Не увидев никаких защелок под ручкой двери, Паня заметался глазами по кабинету, примеряясь, с чего начать постройку баррикады. У стола, приставленный к нему боком, стоял стул с черной тканевой обшивкой, но у Пани не было времени, чтобы прилаживать его к двери – в объятую паникой голову лезли только мысли о чем-то большом и тяжелом.

Положив «Сайгу» на стол и вышвырнув с полок первые попавшиеся папки, Паня развернул один из стеллажей и стал двигать его к двери. Когда оставалось лишь плотно его прислонить, кто-то снаружи со всей силы толкнул дверь, так что баррикада, принявшая удар, чуть не повалилась на Паню. От испуга, смешанного со внезапно нахлынувшей злостью, Паня, вложив в это движение всю оставшуюся силу, влетел плечом в стеллаж, так что тот, чуть ее не вышибав, впечатался в дверь. Через секунду по ней задолбили, но не прикладом, а, кажется, кулаками.

– В здании стрельба, срочно выходите! – кричали за ней.

Надежда, что все это только пригрезилось Пане, что если он упал, то не с небоскреба и не со скалы, а с кровати, затмила всяческие подозрения и заставила забыть об осторожности. Паня хотел было двигать шкаф, чтобы выйти навстречу этому заботливому человеку, но позади кто-то проворчал:

– Ишь хитрые какие…

Если раньше липкий холод содеянного не был столь мучительным, потому что Паня, как водяная мельница, переносил его порывы порциями, то сейчас он, секунду повисев в воздухе, обрушился каскадом на его голову. Он повернулся к Денису, сидевшему в кресле за рабочим столом. На руках, облокоченных на стол и широко расставленных, как на подставке, покоился карабин.

– Паня, а ты знаешь, что такое смерть? – по-отцовски сурово спросил Денис, как бы затевая разговор о тех последствиях, к которым неминуемо приведут Панины проказы.

Паня подошел и, не сказав и слова, взял из его рук «Сайгу». В дверь продолжали настойчиво стучать.

– Посмотри в окно.

– Окна, окна… – ворчал Паня, – сегодня случайно не день рождения Билла Гейтса? – и все же он, по-прежнему стоя перед Денисом, посмотрел в окно за его спиной.

За ним была комната, освещенная такой же, как в предыдущем помещении, лампой, с заслоненной стеллажом дверью, сваленными на полу папками скучных строгих цветов и стоящим посередине черным человеком с длинными растрепанными волосами и оружием в руках. Его силуэт был словно бы вырезом в пространстве, в котором зиял космос полупрозрачных уличных огней.

– Что ты видишь? – спросил Денис.

– Я вижу себя.

– Нет – взгляни за окно.

– Ничего, – только я и комната – даже тебя нет.

– А как… вернее, когда ты сможешь увидеть улицу за окном? – спросил Денис.

– Не знаю… наверно, когда свет погаснет.

– Но когда погаснет свет, сможешь ли ты вообще что-нибудь видеть?

– Ну… только если он есть там, за окном.