Отец жениха. Порочная связь

– Познакомься, это Поль, мой жених, – еще раз уточнила она, а затем развернулась к парню: – это моя мама, мадам Мартини.

При взгляде на Поля, лицо матери прояснилось, и взгляд ее проницательных карих глаз остановился на нем с выражением сдержанного любопытства.

– Зовите меня Зои, – она протянула Полю руку.

Как мужчина из хорошей семьи, он тут же продемонстрировал ей свои безупречные манеры, приложившись к ней губами.

«Подхалим» – подумала про себя Милен и криво усмехнулась. Она была рада тому, что все идет гладко, и что Поль с ней. Один на один с матерью она опять начала бы психовать, и, как всегда, визит домой закончился бы для нее парой дней депрессии.

К ним подошел высокий полный мужчина. Даже его строгий черный костюм не мог собрать его расплывшуюся фигуру, ну, прямо коп из американских боевиков. Голова его была почти лысой, и только на висках и затылке были коротко остриженные светлые волосы, придающие его обрюзгшему лицу какой-то отвратительной слащавости. Он уставился на Милен с той хамоватой подозрительностью, которая свойственна блюстителям правопорядка. Она почти не сомневалась, что этот нагловатый тип – какой-нибудь жандармский начальник.

Он коротко поздоровался и, беспардонно взяв Зои под руку, отвел ее в сторону.

– Хм. А все, чего уставился, кина не будет. Пошли чего-нибудь съедим. Я, когда нервничаю, все время есть хочу, – Мила потянула растерявшегося Поля к фуршетному столу, возле которого изучая закуски постоянно толклись гости наполняющие свои тарелки. Потому что, как ни крути, а большинство из них собирались здесь с одной целью – пожрать. Мама, конечно, это знала, поэтому стол ломился от угощений. Ну, а что тут поделаешь? Давно почивший друг куда менее интересен, чем возможность набить брюхо и посплетничать. Она взяла две тарелки, стоящие на небольшом приставном столике сбоку, и, протянув одну из них Полю, начала выискивать глазами то, с чего бы ей хотелось начать трапезу.

– Мила, – послышался за ее спиной радостный голос.

Перед ней стоял приземистый старичок, его круглое лицо расцвело от улыбки, собравшей в уголках водянисто-голубых глаз лучики морщин.

– Диди.

Мила, отставив тарелку на стол, крепко обняла старика и стояла так, пока он похлопывал ее по спине своей мягкой старческой ладонью.

– Познакомишь меня со своим приятелем? – выпустив ее из объятий, он кивнул в сторону стоящего рядом Поля.

– Конечно. Это мой жених – Поль, – начала она. – Милый, это Дидье Томи, папин компаньон и друг.

Мила никогда не называла Поля на людях – милый. Поэтому он сопроводил протянутую старику руку, радушной улыбкой.

– Жених? – уточнил старик. – И когда ждать приглашения на свадьбу?

Мила слегка растерялась от такого напора. Диди взял ее за руку и с лукавым прищуром посмотрел ей в глаза.

– Никак наша бунтарка Милен смутилась? Думаю, молодой человек, это серьезно, – засмеялся он, глядя на Поля.

– Надеюсь, – Поль перевел взгляд на все еще смущенную Милу.

– Даже не сомневайся, – она поспешила закончить этот разговор. Зная о бесцеремонности и чувстве юмора Диди, это было по-крайней мере не безопасно.

– Ты маму не видел? – поспешно спросила она, пока Диди не начал выяснять подробности.

– Как не видел, вон она, – он кивнул головой в сторону двери, в которую как раз входила мать с тем наглым типом, что так бесцеремонно ее увел.

– Опять с этим Олсоном путается, – брезгливо выплюнул он, провожая их взглядом.

– Ты его знаешь? – спросила Милен, видя, что не только у нее толстяк вызывает отвращение.

– Да как не знать, милая. Гнусный тип. С таким спутаешься – сам в дерьме измажешься. Я уверен, что у него на всех здесь присутствующих имеются секретные папочки. Поэтому с ним никто не связывается, и ты не вздумай, – совершенно серьезно предостерег он.

Диди, как и ее отец, не смотря на непреклонность и подчас жесткую игру, никогда не опускался до «грязного» шантажа.

– И какие дела его связывали с папой?

– С папой? О нет, родная, Крейг – друг твоей матери, – ни без сарказма пояснил Диди.

– Мамин? – недопоняла Милен.

– Твой отец на порог бы этого мерзавца не пустил.

– Как же он допустил, чтобы мама с ним общалась?

– Она стала открыто приводить его в дом только после смерти Филиппа, – пояснил старик.

– Открыто приводить в дом? – переспросила Мила.

– Прости, дорогая? – словно не расслышал старик.

– Ты сказал, что она стала открыто его приводить в дом только после папиной смерти, – повторила Милена.

– Я так сказал? В самом деле? – Диди ловко включил старческую забывчивость, глядя на нее с благодушной улыбкой. – Прости, родная, – бросил он и уже тянул руки к проходящему мимо высокому худому брюнету. – Даниэль.

– И что это было? – спросил Поль, поедая бутерброд с икрой.

– Не знаю, – задумчиво протянула Милен, глядя в спину быстро удаляющемуся Диди.

* * *

Милен сидела в высоком кожаном кресле и, упершись ногами в пол, поворачивалась на нем из стороны в сторону. Поль нашел себе собеседника – кого-то из знакомых его отца, и Мила без зазрения совести решила совершить очередной набег на папины бумаги. Но стоило ей сесть в его кресло, как мысли тут же устремились в прошлое, и она совершенно забыла, зачем пришла. Сколько раз она, сидя на коленях отца, играла за этим столом или беспардонно разрисовывала его отчеты. Он позволял ей все. Все, кроме верхнего ящика стола. Туда ей лазить было строго-настрого запрещено. Однажды она все же решила его ослушаться и в первый раз за свои десять лет увидела его по настоящему рассерженным. Потом она долго ходила вокруг да около, желая все же узнать, что такого секретного он там прячет. Да, желания сбываются, но подчас не так, как мы того хотим. Вот и ее желание узнать, что отец так ревностно хранил в выдвижном ящике стола, сбылось: она до сих пор помнила тот громкий, разрывающий сонную тишину ночи, хлопок. Не смотря на болезненность воспоминаний, Мила их ревностно хранила. Может быть, она просто каждый раз напоминала себе о хрупкости нашего существования, о ранимости тех, кого мы любим. Ведь тот роковой выстрел навсегда уничтожил и часть ее души.

Милен прекратила крутиться и медленно выдвинула верхний ящик стола. Пистолет лежал на месте, под ворохом каких-то старых деловых бумаг. После всего случившегося мать не потрудилась избавиться от него. Она точно знала, что Мила не удержится и снова залезет в бумаги отца.

Она вытащила пистолет из черного бархатного футляра. Он был тяжелый, и казалось, что от него до сих пор пахнет порохом. На экспертизу его не забирали, так как мать подсуетилась, и, чтобы защитить имя отца и семью от пересудов, причиной смерти записали инфаркт. А с Милы она взяла обещание, что никто и никогда не узнает, что на самом деле произошло в ту ночь за закрытыми дверями его кабинета.

Воспоминания мерзким комом подступили к горлу, словно не было всех этих лет, и она снова стояла в его кабинете в одной ночной рубашке, разбуженная среди ночи громким звуком. В первые минуты, переступив порог его кабинета, Милен пребывала в состоянии какой-то странной отрешенности, будто все это происходит не с ней. Она медленно, шаг за шагом приближалась к столу. В кресле, завалившись набок, грузно обмяк отец. Вся правая сторона его головы и ворот голубой рубашки были залиты кровью, которая в тусклом свете настольной лампы казалась черной. В этой звенящей тишине слышалось только тиканье настенных часов. И этот страшный контраст стремительно бегущего времени и его неподвижной фигуры, неестественно завалившейся набок, вдруг привело ее в чувства, обрушившись всей своей тяжестью и неотвратимостью. Тело ее, словно растеряв все кости, стало бесформенным и тяжелым, ноги задрожали, она упала на колени, упираясь трясущимися руками в пол. Мир словно исчез, сжался до его руки, безвольно свисающей с подлокотника кресла, до пистолета на полу. В нос бил невыносимый жженный запах пороха. К горлу подкатила тошнота, не давая ей дышать, в голове зашумело. Кто-то схватил ее за плечи и резко рванул вверх, дальше была только пустота: черная звенящая бездна.

Она поспешно убрала пистолет на место, словно вместе с ним пыталась спрятать и воспоминания, что он пробудил.

Знакомый голос прервал душный плен ее воспоминаний:

– Ты все никак не успокоишься?

Милен подняла глаза на вошедшую мать. Та медленно прошла в кабинет разглядывая его, будто была здесь впервые. На ее лице было выражение какой-то странной отстраненности. Тревогу в душе Милен стремительно сменило негодование. Ее оскорбляли ложь и лицемерие матери. Этот прием в честь человека, которого она никогда по-настоящему не любила, и сейчас она пришла в его кабинет только за тем, чтобы снова обвинить Милен в вероломстве.

– Если бы ты не упрямилась, мне не пришлось бы рыться в его бумагах, как воришке. Каждый раз такое ощущение, что я его предаю, – Милен старалась говорить спокойно, но бешено бьющееся сердце заставляло ее голос дрожать и сбиваться.

– Я же тебе сразу сказала, всеми бумагами занимался отец. Я была не в курсе. Да и зачем это мне? – совершенно бесстрастно ответила мать, даже не взглянув на дочь.

– Ну, да… Ну, да… – с притворным пониманием ответила Мила и с силой захлопнула ящик стола.