Отец жениха. Порочная связь

– Ну, что ты. Жан всегда был таким. Дела превыше всего.

– Знакомо. Мой отец тоже был из этой породы.

Милен, прибегнув к помощи вишневого конфитюра, все еще пытаясь придать мерзкому сухарю у себя в руках хоть какой-то вкус, тем не менее, слабо веря в успех.

– Мы увидели его дома только, когда он заболел, и уже не мог, сломя голову, бежать на свою любимую работу. Правда, продолжалось это не долго. Буквально через два месяца он умер.

– О, мне так жаль, дорогая, – с сочувствием сказала Тереза и, протянув руку, положила поверх ее ладони.

– Это было давно. Самое интересное то, что я помню о нем достаточно много и, как ни странно, только хорошее. Так что, наверное, это не так плохо –любимая работа. Она не позволяет мужчине совершить ошибки, которые он обязательно бы совершил, не будь у него уважительного повода в любой непонятной ситуации куда-то смыться.

Покончив с завтраком, все семейство потянулось на улицу. День выдался на редкость тихим и солнечным. Ответив на несколько нервных звонков босса и, сумев (правда не с первой попытки) убедить его в том, что ее отпуск никоем образом не помешает выставке открыться вовремя, Милен расслабилась и полностью отдалась в руки Терезы, которая оказалась прекрасным игроком в бадминтон, и на славу погоняла не привыкшую к таким нагрузкам, Милу. Обед перерос в послеобеденную сиесту, а после ужина вся троица увлеклась клюэдо. Игра оказалась настолько занимательной, что, только заползающие в гостиную поздние летние сумерки заставили игроков посмотреть на время и, наконец, остановиться. Наскоро перекусив, все разбрелись по комнатам, и дом погрузился во тьму.

Милен пыталась не думать о месье Бушеми, все еще наивно полагая, что ей просто нужно отвлечься, и это ее спонтанное увлечение само пройдет. Тем более, своим отъездом он давал ей такую возможность.

Следующий день прошел по тому же сценарию, что и предыдущий с той лишь разницей, что бадминтон сменил крикет, чтобы третий не становился лишним. И на следующий день мсье Бушеми не приехал, что, честно говоря, волновало лишь Милен. Тереза с Полем чувствовали себя вполне комфортно, и за эти три дня никто даже словом не упомянул о нем.

На четвертый день раздался телефонный звонок, и Тереза объявила семейству, что вечерним самолетом возвращается отец. Крикет сменила домашняя суета по случаю возвращения главы семейства. Весь день Тереза с умным видом ходила с садовником по саду, проверяя, аккуратно ли подстрижены газоны и кусты, везде ли убран мусор. С горничными она проверяла чистоту в доме, давала указания по поводу ужина, проверяла наличие свежих цветов в каждой жилой комнате. Милен отстала от нее еще в обед и, лениво расположившись с книжкой на диване, со стороны наблюдала всю эту бурю в стакане воды. Поль сразу ретировался, уехав в город на встречу с каким-то школьным приятелем. Милен переживала по другому поводу и с таким же волнением ждала ужина.

Глава семейства не изменял себе даже в таком тонком деле, как своевременное возвращение, прибыв точно по расписанию. Препроводив нашу «королеву» к праздничному столу и усадив на почетное место, торжество наконец началось, открыв Милен свою неутешительную истину: он действительно был, как английская королева – символом чего-то монументального, но уже давно лишенного своего реального назначения. Дежурные фразы ловко сменяли друг друга, создавая словно по мановению волшебной палочки королевский двор с его чопорным этикетом, оставляя на языке мерзкий вкус дешевого вина. Милен вдруг поняла, что смущало ее в общении семейства – его наигранность. Она старалась выглядеть не заинтересованной, но внутри у нее все горело. Горело ожиданием ночи, когда ее демон, освободив ее от условностей дня, позволит быть собой, как бы это ее не пугало. За весь ужин она произнесла не более того, что задумала мадам Бушеми, оправдав ее ожидания и внося трепетной отрешенностью свою лепту в их, кажущуюся идеальной, жизнь.

* * *

Вернувшись в свою комнату, Милен ждала полуночи. Ее ждала каждая клеточка ее тела. Его серьезный взгляд, совершенно не акцентированная меланхоличная отчужденность. Наверное, он был прав, именно он был приемным сыном в его собственной семье. Все эти мысли словно маскировали ее волнение и жажду. Не в силах больше ждать, она, гонимая собственными демонами, выскользнула в слабо освещенный коридор и, преодолев этот невероятно длинный сегодня отрезок пути, оказалась, наконец, в теплом объеме кухни. Она села на высокий стул возле окна, стараясь не думать о нем. Тем не менее, именно им было занято все ее существо. Именно им она сейчас дышала, его имя слышалось в рваном нетерпеливом ритме ее сердца. Словно что-то инородное в этом мире пластиковых чувств, прятала она свое вожделение. Он не заставил себя долго ждать и буквально через десять минут разрушил влажный плен ее ожидания.

Жано застыл в дверном проеме, не смея пройти дальше. Словно оказавшись вне этой фальшивой помпезности, не знал, как себя вести. Она чувствовала непреодолимую жажду, которая сковывала болезненным томлением ее тело. Чувствовала, как внутренний зверь готов вырваться наружу каким-нибудь необдуманным поступком. Поэтому не могла выдавить из себя ни слова. Тишина натянулась до предела, наполняя нестерпимым звоном уши.

– Удачно съездили? – спросила она, наконец, и удивилась, как уверенно прозвучал ее голос.

Приободрившись после такого уверенного начала, она внимательно посмотрела на него, в ожидании его ответа.

– Вполне, – совершенно спокойно, даже с каким-то обидным безразличием ответил ей Жан и прильнул к стакану, что минутой ранее налил из высокого кувшина. – Я смотрю, вы поздняя пташка, – он буквально на мгновение бросил на нее взгляд и тут же снова отвернулся. Непревзойденная чуйка Милен говорила о том, что он волнуется сейчас не меньше.

«Да, дурацкий разговор получается, – подумала она, ругая себя за то, что вообще пришла сюда сегодня. – Хищница, твою мать, двух слов связать не можешь».

Ей отчаянно захотелось убраться отсюда, но сделать это красиво было сейчас сложно, так как он преграждал ей путь к отступлению, и при любом раскладе это выглядело бы, как бегство, а Милен с поля боя еще не разу не бежала.

«Черт возьми, да допивай уже быстрее», – злилась она. Секунды превращались для нее в минуты, а минуты тянулись, как часы.

Она сидела на своем стульчике, как послушная маленькая девочка, а этот любитель попить воды на ночь, видимо, упивался не только водой, но и удачным раскладом козырей.

«Ладно, один – ноль, но я бы на твоем месте так не радовалась», – пробурчала она про себя. И тут, кто бы мог подумать, спасительно завибрировал телефон, который она предусмотрительно носила с собой, на случай очередного нервного срыва у боса. «Дин», высветилось на экране.

– Простите, – она протиснулась между ним и плитой и, несмотря на то, что для прохода было достаточно места, чуть задела рукой его крепкие ягодицы, злорадно улыбаясь своему совершеннейшему безрассудству.

«Теперь ты понервничай».

– Дин, я люблю тебя, – радостно пропела она в трубку, когда вышла в коридор.

На другом конце провода на несколько секунд воцарилось молчание.

– Да? Я думал, на хер меня пошлешь в такое время – голос Дина был еще растерянный, но он быстро взял себя в руки, видимо, решив воспользоваться хорошим настроением помощницы. – Слушай, я чего звоню-то, сегодня в галерею заезжала Лизбет, ну, агент того молодого дарования, который на предыдущей выставке у Клеймора произвел фурор. Я посмотрел его работы, вроде не плохие. Заедешь завтра, глянешь своим опытным глазом? Я с Лиз на двенадцать договорился. Что скажешь?

– Что скажешь на то, что ты с ней уже договорился? – с издевкой спросила Милен.

– На двенадцать, – напомнил он, – Я подумал, ты все-таки в отпуске, наверное, нужно дать тебе выспаться.

– Как предусмотрительно, – сыронизировала Мила, – обычно тебя не волнуют такие мелочи. Ты же не отстанешь, да, Дин? – уже с меньшей радостью в голосе спросила Милен. – Конечно, заеду, как раз в город хотела выбраться.

– Ну, вот и чудненько. Значит, договорились.

Не успела она что-то ответить, как в трубке воцарилась тишина.

«Трубку бросил, дебил», – вырвалось у нее. Но, не смотря на некоторую досаду, она была благодарна расшатанной нервной системе Дина за этот поздний звонок, который спас ее из неприятной ситуации.

«А вы не так просты, мсье Бушеми. Что ж, впредь буду осмотрительней. А теперь – СПАТЬ.

III

В галерею Милен приехала чуть раньше, чтобы до приезда Лиз успеть переговорить с Дином об условиях сделки, на которых они остановились вчера. Она прошла через пустующий вестибюль. Стол Валери, ее помощницы, и по совместительству секретаря, пустовал и вообще – в галерее не было ни души. Стук ее каблуков эхом разносился в пустом пространстве. Она прошла через выставочный зал в кабинет босса.

– Привет.

Мила без стука открыла в дверь и, уверено пройдя в внутрь, по-хозяйски села в небольшое бархатное кресло в гостевой зоне у окна.

Дин, в привычной для себя расслабленности, полулежал в своем высоком кожаном кресле и играл в телефон. Увидев Милен, он кивнул ей и, не отрываясь от игры, заерзал в кресле, словно гусеница, пытаясь принять более пристойную позу.

– Я приехала в свой выходной не для того, чтобы смотреть, как ты в телефон рубишься, – строго напомнила она.

– Да, прости, – он сделал еще несколько быстрых движений большими пальцами по экрану и, наконец, отложил мобильник на стол.

Дин был чуть старше Милен. Когда она поступила в Художественную академию, он ее как раз заканчивал. Никакими особенными талантами во время учебы он не отличался, да и нужно ли ему было? Связей его отца должно было с лихвой хватить на то, чтобы обеспечить сыну безбедное существование в каком-нибудь департаменте культуры. Но Дин удивил всех, обнаружив у себя, кроме смазливой мордашки, отличное коммерческое чутье. Он открыл галерею современного искусства (не без помощи папы, конечно) и, наняв в помощники самого скандального арт-дилера, появившегося на художественном небосклоне, попал точно в цель. Несмотря на то, что он не мог похвастаться хорошим знанием предмета – та команда профессионалов, которую за несколько лет он сумел сколотить, давала ему возможность, беззаботно развалившись в кресле, играть в телефон.

Как и предполагала Милен, никаких особых договоренностей не было –просто заявления о намерениях. В чем был несомненный плюс Дина, как начальника, так это в том, что он никогда единолично не принимал важных решений касательно покупки или выставки того или иного художника, доверяя это решение профессионалам. Искусство уже давно стало инструментом привлечения больших капиталов, и, не смотря на кажущуюся легкость и яркость жизни современного бомонда, мир этот был не так прост и воздушен, как могло показаться на первый взгляд. Это – замкнутая внутри себя система с множеством строгих, порой даже жестоких правил, по которым она существовала. Это тусовка-избранных: мир гениев, граничащих с безумием; блистательных неудачников и закоренелых циников, где излишняя самоуверенность может навсегда выбить тебя из обоймы. Искусство не прощает небрежного к себе отношения. А в случае Дина, лучше сказать – деньги не прощают небрежного к себе отношения, а деньги Дин всегда любил, и они отвечали ему взаимностью.

Лиз вошла в кабинет практически бесшумно, словно хотела воспользоваться эффектом неожиданности. Поздоровавшись с присутствующими она, не теряя времени, опустила с плеча большую сумку-пенал и, расстегнув замки, принялась выставлять перед покупателями товар. Когда все три работы были выставлены на обозрение, она подошла к столу у окна и заняла пустующее кресло.

Лизбет Вьен – миловидная крашенная блондинка с короткими взъерошенными волосами (видимо, чтобы придать начинающему стареть лицу юношеского задора), была представителем среднего поколения дилеров, когда-то открывшая миру пару громких фамилий, сейчас пребывала в не лучшей своей форме. Вероятно, сказывалась приобретенная в дни былой славы тяга к спиртному. Но она не утратила нюх и хватку. Правда, нужда в деньгах была для нее сейчас выше профессиональных навыков. Милен это знала и старалась не торопиться, заставляя ее понервничать. Доминик был восходящей звездой художественного небосклона, он выдал неплохую партию из двенадцати работ на тему постапокалипсиса, которую критики оценили очень высоко, и сейчас Лиз будет давить на авторитет автора, чтобы заломить максимальную цену.

Все трое какое-то время молчали, разглядывая прислоненные к стене работы.

Нарушила молчание Милен:

– Лиз, ты же знаешь, что и у хороших художников бывают плохие дни. Давай не будем лукавить – его фирменный синий, уже не так хорош, как в ранних работах. Картины бесспорно хороши, но в них нет прежней смелости. Где Доминик пропадал все это время? – Милен сидела, откинувшись на спинку кресла, и, сложив ногу на ногу, меланхолично покачивала ногой. Весь ее вид говорил об осведомленности в делах ее клиента, от чего вопрос звучал, как риторический.

Лиз разочарованно фыркнула, предвидя значительное снижение заявленной ей цены и, немного помолчав, спросила:

– И что ты предлагаешь?