Отныне и в Вечность. Червивое яблоко 3

Два его. Один в собственном теле, второй в Брунгильде.

Тихий ужас и кошмар, если задуматься.

В собственном теле он был, пожалуй что, достаточно близок к обычному человеку. Во всяком случае, вполне способен других людей понимать и, в общем-то, даже общаться. Зато второй его "я" находился полностью внутри Брунгильды, причем кожа девушки отделяла его от внешнего мира прочнее каменной стены. Занимался этот второй только ее телом и способен был к контакту только со своим исходным "я", что пребывать изволило в собственном теле. И никакой это был не двойник, это было именно второй "я", вполне себе равноправный и равноценный… кошмар!

Впрочем, всякие ахи, рефлексии и прочие терзания по поводу собственного раздвоения личности Люкс в обоих своих "я" пресек железной рукой. Надо было спасать девочку, оставив терзания на потом – как выражался сердечный друг Кувалда, "решать проблемы по мере их возникновения". Тем более что тот Люкс, который каким-то непостижимым образом умудрился оказаться в Брунгильде, как выяснилось, был способен оказывать ей действенную немедленную помощь. Во-первых, он перехватил на себя управление всеми ее жизненными процессами, благодаря чему она была все еще жива, а во-вторых, умудрялся еще оказывать ей лечебную поддержку, пусть и не в состоянии был вылечить ее разом и кардинально.

Тому Люксу, который был, так сказать, "исходным" и не занимался непосредственным лечением, казалось очевидным, что проникновение внутрь девушки ему обеспечивал телесный контакт между ними. Он боялся, что в случае прекращения телесного контакта он может вылететь из нее как пробка из бутылки шипучки, что пили они на ярмарке в Фарсале. Поэтому он как прижал в пылу схватки тело раненной к своей груди, так и держал ее в этом крайне неудобном положении, боясь даже пошевелится.

Часть яда Люкс каким-то образом сумел то ли нейтрализовать, то ли просто выкинуть из нее к чертям крысячьим, но остальной яд прореагировал с кровью и теперь корежил и ломал все органы тела, в которые попадала испорченная кровь. Пока ему еще удавалось со всем этим как-то справляться, вновь и вновь запуская регенерационные механизмы и восстанавливая повреждения. То и дело ему приходилось до предела ускорять скорости обмена веществ – та еще работка, знаете ли. Тем не менее, с регенерацией он катастрофически запаздывал, вредоносные изменения в ее организме нарастали и вскоре должны были перейти границу совместимости с жизнью.

Он не справлялся. Он не успевал. Выход, как он понимал, был только один: надо было удалить из нее поврежденную кровь. Тогда бы появилась надежда на успех. Призрачная, но все-таки надежда.

– Кровь… – вытолкнул из себя Люкс сквозь стиснутые зубы, – она все время отравляет… я бы мог, наверное, попробовать очистить… отделить… но это будет равносильно такой кровопотере, что Брунгильда умрет. Неизбежно.

– Переливание… – загалдел "консилиум", – нужно делать переливание…

– Какое еще переливание? Вот если бы можно было влить!

– Какая у капитана группа крови? – перебивая, вопил Циклоп. – Вторая? У меня тоже вторая, берите у меня… Парни! У кого вторая группа крови, резус отрицательный – бросайте все дела к чертовой матери и сюда! Немедленно!

Биопы растерянно переглядывались.

– У меня! – с галереи по лестнице торопливо сбегал Густав. – У меня вторая. И резус.

– Люкс, дорогой, начинайте чистить! – торопливо сказал Проныра и тут же стремительно метнулся к Крошке. – Хозяюшка! Быстренько организуйте прямо здесь, рядышком два лежачих места, одно для Люкса с командиром, другое для доноров… ну, для нас, для которые станут давать кровь… не надо в комнаты, некогда, некогда, прямо тут, за стойкой… Кровь будет, Люкс, начинайте, начинайте чистить, сколько понадобится, столько и будет, вольем прямо в нее, мы умеем.

Сверху тут же приволокли матрацы, чистые простыни. Аккуратно и бережно уложили на спину Люкса, так и не выпустившего ни на секунду Брунгильду из своих объятий. Тут же рядышком улеглись Циклоп с принцем Густавом. Больше, к сожалению, обладателей нужной крови не нашлось. Проныра со своими парнями из санитарного рюкзака извлекли какие-то блестящие рогозы, сосуды, шланги.

Тут же в большом зале пристроился в уголочке – без видимых занятий общественного назначения – до крайности развзбудораженный Скаврон. Как и все прочие, он, казалось, глаз не отрывал от стойки, из-за которой Проныра с Кувалдой весьма решительно выставили всех посторонних. Однако если вся остальная светло-биопная публика маялась от тревоги и желания заглянуть туда хоть одним глазком, он в исходе лечения не сомневался ни секунды. Чтобы у Люкса, да не получилось? Не смешите. Самого Скаврона не трогают?.. вот и прекрасно, вот и может он, наконец-то, приступить к делу. Делу важному, делу, как сказал бы Кувалда, философско-сакральной значимости.

Схватку остановили командиры – рассуждал Скаврон – это ясно, это точно. И остановили они ее, понятное дело, друг друга узнав. Причем спецназовка его узнала безусловно, и даже каким-то именем назвала. А что он, якобы, из-за ее красоты, так это дурь, недостойная серьезных людей. Кому и когда красота врага мешала его прикончить? Нет-нет, это несерьезно. Как это Кувалда называет, когда человек свои непонятные тайные желания преобразовывает, чтобы себе объяснить… сублимация?.. нет, это не то. Ну, не важно.

Знаний, однако же, не хватало, а сделать построение на Кувалдин манер одним движением ума – не хватало как раз этого самого ума. А от кого можно было бы получить нужные знания, как не от спецназов? Скаврон начал потихоньку выдвигаться из своего угла.

– А скажи-ка ты мне, уважаемый, – говорил он, пристроившись к кому-нибудь из биопов, снедаемых беспокойством за ход лечения. – Кого это опознала ваша героическая, так сказать, командир в нашем сюзерене?.. и что это означает – "озерный"?.. озеро тут при чем?..

Скаврон, следует отдать ему должное, подстраивался под собеседников достаточно ловко. Так что отвечали ему, если и не с пространными подробностями, то все-таки отвечали. В меру собственных знаний и разумения, конечно, а также в соответствии с характером и степенью возбуждения. И вырисовывалась у Скаврона из этих бесед та-акая картина мира, что о сердечном друге Кувалде он и думал теперь уже не без суеверного ужаса. Это надо же иметь такую умную голову, такую ясность и точность мышления, чтобы, даже не веря… – не веря! – на чистой умозрительной логике создать совершенно правильную картину мирового устройства и состояния дел у самих пришельцев.

Да! Во Внешних Мирах люди тоже разные. Там тоже идет борьба добра со злом. И там есть свой Люкс, хоть и зовут его иначе, хоть и зовут его Рекс, что, как пояснил ему подвернувшийся Луи, в переводе с древнего означает "Вершитель судеб". И этот Рекс лупит тамошнее зло в хвост и в гриву, и с этим Рексом наш Люкс одинаков, как две капли воды и внешне, и по состоянию чудес. А еще – говорят друзья-спецназовцы – вроде бы, дело обстоит так, что наш Люкс от названного Рекса и произошел, а что неким умонепостижимым… да пусть даже и ученым образом, какое это имеет значение? Сам же Кувалда и утверждал, что все материальные тела в материальном мире должны подчиняться материальным природным законам. Так что создание божьего тела материальным научным путем ничему божественному не противоречит. Но ведь Кувалда все так именно и говорил с самого начала про ипостаси-аватары божества, про тело светлого бога, которым всячески хотел бы завладеть бог тьмы!

Скаврон ужасался, Скаврон удивлялся, но тут, прерывая и даже в корне, как сказать, искореняя все эти его расследования и размышлизмы, прямо перед ним возникла насупленная рожа Нодя.

– Пошли. Кувалда зовет. Совещаться надо, а тут моду взяли некоторые прогуливаться, что твой шаркун по Праттеру.

Вокруг уже была тишина и сплошное благолепие и никаких следов былого разгрома. А возле стойки, там, где только что находился полевой госпиталь, тоже было пусто. Скаврон было удивился, но тотчас же сообразил, что этим спецназовским обломам ничего не стоило перетащить Люкса на руках прямо вместе с капитаншей куда-нибудь в укромное место. И то сказать, не оставлять же их лежать в обнимку прямо за стойкой бара? Им-то, может, и вполне себе, да посетители станут удивляться.

– Ты еще долго тут будешь глазками хлопать? – с ласково-злобной издевкой поинтересовался Нодь.

– Чиво?.. А-а, ну да. Дык, как скажешь, куда идти, тут же и пойду.

– За мной. За мной иди, дубина!

– Как же я за тобой пойду, когда ты пень-пнем на месте торчишь?

– И это кузнец? – Нодь в комическом ужасе вскинул кверху руки, развернулся и, демонстративно ухватившись ими за голову, помчался к выходу, бормоча на ходу: – И как это он себе до сих пор причинные места молотом не отшиб, задумчивый такой?

5

Кой черт ее понесло ее в Столицу, для Эни было покрыто тем самым пресловутым "мраком неизвестности". Во всяком случае, объяснить себе это она не могла или не хотела, а может быть, просто и не решалась подсознательно. Но вот что характерно – остановилась Эни в том же отеле и даже в том самом номере, в котором проходили мучительные первые недели ее адаптации к новому телу, когда раздвоение личности, как и сейчас, сводило ее с ума. Правда, теперь с нею не было услужливого Кама. Не было и спасительных приборов, которые помогли ей тогда справиться с безумием. Юный Брандис, конечно, хорош – на своем месте, среди своих обломов или в постели – но это вовсе не то, что ей сейчас было позарез необходимо, и… кстати, куда это подевались мальчики, с которыми она когда-то бежала с Азеры, гвардейские офицеры? Ушли из ее жизни тихо, незаметно, она даже не успела увидеть, когда.

Так почему же ей захотелось именно сюда, в этот отель и этот номер? Ведь то, что сейчас с нею происходило, совсем не было похоже на тогда. Во всяком случае – никакой тошноты, никаких головокружений, никаких особенных болей, ничего из тогда пережитого, что и в словах человеческих не желало выражаться, но!

То, что она чувствовала и переживала сейчас, тоже было какое-то…совсем оно, короче, не желало выливаться в человеческие слова. Ну, в самом деле. Ее было вовсе не две в том, тогдашнем смысле слова. О раздвоении личности не могло быть и речи. Эни была одна, безусловно, одна. Она просто находилась как бы в онлайн-связи со своим отложенным фантомом. Правда, тут было одно ма-ахонокое "но". Этим самым фантомом следовало признать – с ума сойти! – собственный фант, инсталированный в собственное же тело, которое, между прочим, уже было занято ею самой в ее естественной истинной ипостаси! Причем, идиотизм ситуации усугублялся тем, что инсталлированный фант воспринимался как погулявший на вольных хлебах в качестве отложенного фантома и, следовательно, получивший новые знания, новый опыт, а потому от матричного фанта отличающийся. Матричному фанту полагалось бы принять его в себя, слиться с ним и обрести, таким образом, эти самые "новые знания". Вся фишка, однако же, в том и заключалась, что, во-первых, сам "погулявший фант" представления не имел, что это за новые знания такие он умудрился получить. А во-вторых, именно матричный фант, как она теперь совершенно отчетливо понимала, почему-то сопротивлялся этому слиянию, что было сил. Впрочем, "погулявший" тоже не слишком-то стремился в ласковые матричные объятия.

Поскольку отданными Всегда Правым поручениями откровенно манкировать было чревато, она решила направить на Темную своего фантома. Во избежание доносов. Однако "Всегда Правый" вполне мог счесть посылку фантома, а не истинного тела преступным своеволием, пренебрежительным манкированием прямыми указаниями и даже хамским манкистепством. Во избежание неприятностей – фантом от истинного тела должен был быть темнянами максимально не отличим – она решила не использовать фантоматоры Темной. А посему изготовить его следовало на собственной яхте, где у нее был оборудован самый совершенный фантоматор, какие только существовали во вселенной. На той же яхте его должно было отправить на Темную под видом себя в истинном теле. Эни отдала юному Брандису все необходимые распоряжения, в истинном же теле совершенно безотчетно устремилась туда, где однажды уже сумела преодолеть самый страшный в своей прежней жизни кризис.

Едва войдя в апартаменты отеля и даже не успев не то чтобы обустроиться, но даже и оглядеться, Эни поняла, что порыв ее был безнадежно глупым. Что тогдашняя она, и она нынешняя совершенно разные люди. Что помощи ей ждать неоткуда. И что выбираться из дерьма, в которое она в очередной раз умудрилась вляпаться, придется совершенно… да черт его знает, как из него выбираться, в самом деле, когда сама ты и есть дерьмо, если откровенно.

Нынешняя Эни, очень и очень неплохая интуитивистка, прекрасно понимала, что весь этот ее внутренний раздрай, скорее всего, является свидетельством глубинного неблагополучия в психике… а вот это уже было серьезней некуда. С первых дней пребывания в Столице она была готова выть, кусаться и царапаться. Ее состояние было прекрасно видно окружающим, прислуга старательно пряталась, соседи избегали, вакуум вокруг не предоставлял возможности разрядиться хоть на ком-нибудь.

Измученной, взбудораженной, перевозбужденной, прийти в себя и отдохнуть Эни не удавалось даже ночью. Самые мысли о постельных кувырканиях были ей неприятны – пожалуй, впервые в жизни. Сны были переполнены кошмарами, точнее, их заполняли вариации одного и того же кошмара. Шишковатое бородавчатое чудовище, которого никак не удавалось толком рассмотреть, выныривало из окружающей черной маслянистой воды, хватало ее зубами за шею, гнуло вниз, втыкало лицом в грязь и насиловало, насиловало, насиловало, омерзительно и нагло хихикая сквозь стиснутые на ее горле зубы. Зловонные челюсти насмерть пережимали дыхание, хихиканье громом грохотало в ушах, сон летел к черту, и Энни просыпалась с бешено колотящимся сердцем в неизменном холодном поту, и хорошо еще, если не с истошными истерическими воплями. Обращаться за помощью? К кому? Да и, скорее всего, – свой собственный… можно сказать, собственноручный опыт был тому ярчайшим свидетельством – вместо помощи следовало ожидать иглу между глаз, хотя бы и из чьего-нибудь изящного брелока.

Пытаясь хоть как-то рассеяться, Энни шлялась по Бродвею. Без цели, без смысла, просто шлялась, и все. Вокруг текла чужая, может быть, даже беззаботная жизнь. Бесновалась реклама шопов. Коромыслили дымом рестораны с кафушками, пабы и казино. Под осточертевшие "Трусики" манкистепили дансинг-румы. Подмигивали красными фонарями лупанарии и дома свиданий. Легальные и подпольные таксеры предлагали – первые громко, вторые шепотом – все виды виртуальных восчувствий, от электронного возбуждения любых и даже всех эрогенных зон разом, до каких угодно чувственных дериваций, хоть бы и зоо-садо-мазо запредельного уровня.

Пить, играть, покупать, плясать и сексуалить не было ни малейшего желания. Да и вообще, "шляния" не только не избавили от старых неприятностей, но еще и добавили нового беспокойства не вполне осознаваемого происхождения… то ли житейского плана, то ли философского, в общем, нечто смутно неприятное. Прошло немалое время, пока Эни сообразила, что с момента ее появления на Броде к ней даже не попробовал подклеиться ни один "восхитный мэн". Это что еще такое?! Вначале у Эни мелькнула дикая мысль, что "мэны" боятся сопровождающего ее Брандиса, в котором, несмотря на юный возраст, за версту угадывалась личность типа "брысь отседова, не то…". Но нет, Брандис держался хоть и рядом, но с восхитительной индифферентностью к ее особе. Эни метнулась к ближайшему голографу, и от одного взгляда на выражение "рожи лица" своего опространственного изображения чуть ли не впала в ступор. Да-а. Это было нечто. К женщине с таким оскалом не рискнет приблизиться не только никакой восчувственный элитарий с Брода, но и наикрутейший долбошлеп эксклюзивного разлива постарается держаться подальше. Во избежание.

Эни была так потрясена, что ощутила настоятельное желание основательно встряхнуться путем приема внутрь чего-нибудь именно-что основательного, причем в основательных же количествах. Она огляделась. Ну, да, ноги сами собой принесли ее прямиком в самый центр Брода. Прямо напротив, отделяемый лишь битком забитым людьми пространством площади Спрута, сверкал и переливался всполохами завлекающих рекламсов вход в знаменитую Марешу. Это было именно то, что нужно, или, как выражались мальчики Брандиса, самое оно.

Мареша, как всегда, была полным-полнешенька, на подиуме, опять же, как всегда, старательно выламывалось очередное гламурное чудо силикон-хирургии, а единственное свободное место было за столиком на двоих напротив мэна, более чем приличного по внешнему облику и прикиду. Стул был свободен исключительно потому, что "мэн" явно принадлежал к самым сливкам общества, а вот выражение на морде лица тоже носил такое, что при первом же взгляде на него претензии на свободный стул у окружающих мгновенно пропадали. Ну, – немедленно озверела Эни, – только пусть попробует открыть пасть, сволочь!

Эни решительно подошла к столику, плюхнулась на стул, предупредительно подсунутый кем-то из мальчиков Брандиса, и уставилась злющими глазами в переносицу мэна.

Мэн даже не побледнел.

Мэн позеленел.

Мэн почесал пальцем означенную переносицу и сказал смутно Эни знакомым голосом:

– Браво, мадемуазель, и где-то даже брависсимо. Вот уж не ожидал, что в этом своем облике буду раскрыт так стремительно, тем более, не Теологом каким-нибудь, а Вами. Не сочтите мои слова очередной лестью, но – браво, браво и еще раз браво!

Информант?! – внутренне ахнула Эни, – что бы это могло значить, черт побери?

– Дорогая Эни, – продолжал Информант, – я просил бы Вас только не торопиться и не предпринимать никаких поспешных действий, о которых потом нам с Вами, возможно, пришлось бы пожалеть. Обоим. Давайте сначала поговорим и обсудим сложившуюся ситуацию, так сказать, всесторонне.

– Я Вас внимательно слушаю, сэр Льстец, – сказала Эни, от души надеясь, что ее собственная физиономия была в достаточной мере непроницаемой.

– Вы, конечно, молодчина, и я Вами искренно восхищаюсь. Но речь у нас пойдет не о том. Скажите мне, Эни, Вы задумывались о собственном будущем?