Дожить до рассвета

– Что Вы тут делаете, фрекен?

Я обернулась и чуть не ткнулась носом в плащ Хальпарена. Тот смотрел на меня сверху вниз и в закоулке сознания мелькнул страх, что его рога сейчас могли бы съехать мне на голову. Я отскочила назад и оглянулась на коридор. Глаза исчезли.

– Кого ищем?

– Тут кто-то плакал, хотела помочь. И еще вот, – я показала на мешок, – надо отдать Константину Сергеевичу.

Вещи магистр проигнорировал. Вынул из кармана звонкую связку ключей и, немного повозившись, открыл дверь. Здесь тоже было темно. По щелчку выключателя в кабинете загорелась лампа, поливая светом золотую табличку на двери. Витиеватые буквы складывались в прозвище, которое сейчас бы мы назвали фамилией

, Hj?lparen

, с таинственной «A.» перед ней.

– Ваш пункт назначения этажом ниже, – прокомментировал он, оглядывая коридор. – Не боитесь одна во мраке бродить?

– Мрак мне пока ничего не сделал, чтобы стать угрозой. К тому же, я не одна, а с Вами.

– А меня не боитесь?

– А надо?

Хальпарен смотрел на меня. Радужка глубоко посаженных глаз переливалась то ли медью, то ли чистым золотом. Уголки губ неуверенно дрогнули, но все-таки застыли в прежнем положении.

– Это на Ваше усмотрение. Амулеты, – чуть помедлив, добавил он, – можете оставить на мое попечение.

Я послушалась, промямлила какую-то благодарность и пошла обратно, к лестнице. Плакать больше никто не собирался, хотя пару раз тишину прерывали смутные шорохи.

Примечания

[1]Год появления одного из самых ранних изображений скрипки в итальянской живописи – картина Гауденцио Феррари "Мадонна апельсиновых деревьев".

[2] R?nare – разбойник, грабитель (швед.).

[3]Добрый день (швед.).

[4]До XX века почти все граждане Швеции, за редким исключением, не имели фамилии. Вместо нее могли использовать имя матери, отца или красивое название из окружающей природы (прозвище). Хальпарен родился в 19 веке.

[5]Параклет (швед.).

Время очень не любит, когда его убивают

Тик-так. Тик-так. Миг. Два. Три. Два, миг – три. Двадцать три. Т-р-р-рень! Т-р-ре-ень!

Голова раскалывалась как после хорошенькой пьянки. Во рту, как ржавчиной разъело. Константин подтянулся на локтях, ругнулся – очки слетели с дивана, соскочили на пол, – и подслеповато уставился на часы. Тик-так. Полчаса до восьми. Хорошо. Значит не его.

7:31. За стеной дребедень. Т-р-рень!

– Давыключитевыэточертовонезнаючто! – крикнул он, самым злым из арсенала забитых простудой голосов.

Тук-тук-тук. Суетливый звук шагов избил слух мерным маятником. Щелчок. Голос Ольги надиктовал информацию про организацию, спросил, чем же она может им помочь? Тишиной хоть раз за эту ночь! Или что сейчас? Сквозь полоски жалюзи виновато выглядывала иневато-синеватая серость. А, может, где-то и солнце. Навь его знает. Что угодно. Как и всегда с ноября по март в лучшем случае. Холодно времени, вот и все.

7:34. Отлепившись от дивана, Константин подобрал очки, заткнул их за ворот рубашки, одернул ее, как бы напоминая сидеть поприличней бомжеватого мешка из-под картошки, и выбрался на свет соседней комнаты.

Ольга, потирая веки, чем размазывала и без того широко растушеванные серебристые тени, стояла над сковородкой и, прижимая телефон к уху так, чтобы пружинистый провод не вляпался в скворчащий жир, поминутно давила мычащее «угу». Зевнув, переложила трубку в другую руку и, прожевав деловитое «всехорошо-отличнохорошегодня», бросила ее на место.

– Ты тут и спал? – спросила она, взъерошив себе ежик каштановых волос, отчего те встали дыбом.

– Ближе было, – пробормотал он, почесывая лицо. Синяки, впрочем, уходить не спешили.

– А утро все недоброе?

– Утреннее, – заспанно кивнул Константин, засыпая кофе в засаленную кружку.

– Ты, Кость, гляжу, совсем бессмертный, – бросила она, собирая яичные скорлупки так, словно искала там иглы. – Расписание, как леший составлял.

– Будь моя воля, выбрал бы смерть. А пока дай кофе выпить спокойно. Мне еще тетради проверять.

– Мне б твой тайм-менеджмент. Ни на что времени нет, чес-слово. Ох-ты ж, блин.

– Чего? – спросил Константин, отхлебнув. Ольга уже листала чат, продолжая тыкать лопаткой в дрожащее месиво на сковороде.

– В Ленинском банника нашли, – сообщила она. Помолчала, слушая трески масла, поправилась: – А. Кто-то уже пошел, отбой.

– А что волколаки? Я вчера так и не понял.

– Что-что… – поморщилась Ольга, закидывая жидковатый омлет на хлебный квадрат. – Бред, чес-тебе сказать. Раньше максимум пара волчат за неделю объявятся, а вчера как полезло двенадцать штук. Подмастерья гуляли возле «Скалы» – шум услышали. Там жесть, но живые все, мастеров позвали, всех к утру вот в метро загнали, ну, вот час прошел, считай, как все перекрыли. Вот вродь, щас держат там, команды ждут от Ордена и наших, а шебе жвонит хто-т, – заметила она, откусив бутерброд. Константин перевернул телефон.

7:45. Абонент тут же сбросил. Экран показал один пропущенный от А. Хальпарена. Следом вылетело облачко с текстом. «Доброго…прошу…Смотровую…».

– Магистрам чего-то надо. Подойду. Так что вчера, говоришь?

– Да, может, мы что проморгали. Навь их знает, короче, не забивай голову. М! – заявила Ольга, проглатывая последний кусок. На ее экране высветилось очередное сообщение. – Все, полетела. Мои пришлепали. Давай.

7:49. Залпом залив в себя остатки кофе, Константин, облизнулся и вылетел вслед за ней.

***

Чай обжигающей слюдой лизнул нёбо и едва не соскоблил кожу в горле. Без сахара.

– Что кривишься? Аль болит что?

Хальпарен перекривился в любезную улыбку и опустил чашку на блюдце.

– Доброе утро, магистр.

Елисей Всеславович бросил пальто на вешалку, оставшись в извечном бордовом кафтане, пригладил жидкую седину назад к затылку, снял очки, щурясь протер линзы и подсел за стол.

– Анечка чайку накипятила?