Стартап

– Всё в порядке, – Питер ещё раз встряхнул головой. – Шквал воспоминаний из юности. Показалось.

Меж тем сотрудник, которого позвал профессор, спрыгнул с подмостней установки, поправил халат и неспешно направился в их сторону. Горелик оцепенел.

– Не показалось, Пётр Борисович, – человек остановился в двух шагах от Питера, – не показалось!

Жилин ошалело крутил головой, глядя то на Горелика, то на подошедшего.

– Вольдемар?..

– Да, Петька, это я.

Они бросились в объятья друг друга.

– Вольдемар… – Питер прижался к плечу Павловского, потом оторвался, снова посмотрел на него и сжал так, что у того затрещали кости. – Вольдемар!

– Да тише ты, бесёнок! – Павловкий высвободился из объятий. – Задушишь! Пойдём, присядем. Давай, рассказывай! Как ты?

– Я так рад тебя видеть, ведь буквально утром вспоминал о тебе. – Питер уселся на стул. – Что «я»? Как видишь, я – здесь, установка – тоже. Обо мне потом! Лучше ты рассказывай.

– Простите, вы разве знакомы? – влез в разговор сильно удивлённый Жилин.

– Конечно! – в один голос сказали обнимавшиеся и засмеялись.

– Конечно, профессор, – Павловский улыбнулся, – ведь папа Петра – мой первый научный руководитель. Вы разве не знали?

– Погодите, – Жилин удивился ещё сильнее, – Ваш первый руководитель – ныне покойный Савицкий, разве не так?

– Нет. Первым был Борис Ефимович. Но, когда Горелики собрались эмигрировать, он передал меня Савицкому, предварительно договорившись, что его фамилия нигде не будет фигурировать. Они были в приятельских отношениях, и Савицкий каким-то образом смог внести изменения в документы.

Павловский вздохнул и продолжил.

– Мы занимались на квартире Гореликов почти до самого отъезда. Помнишь, Петька, как я был против? Впрочем, кто я такой для вас…

– Как «кто»? А кто учил меня драться? А кто постоянно подсовывал мне деньги на подарки отцу и деду? Ты – моё самое яркое воспоминание юности!

– Да отпусти ты меня уже, бесёнок! – Павловский высвободился из объятий Петра, который всё это время держался обеими руками за его ладонь. – Сломаешь руку.

– «Бесёнок»… Ты запомнил. – вздохнул Питер. – Так меня звал только отец. Ты должен знать, что он умер.

– Я знаю, Петя.

– Не удивлён. Я уже устал удивляться. – Горелик осмотрелся. – Пора начать воспринимать всё как должное.

– А я – не перестаю удивляться. – пробормотал Жилин. – Вы меня просто прибили новостями.

– Сергей Кондратьевич! Хотите, я «добью» Вас? – Павловский хитро улыбнулся. – Об эффекте Паиса я впервые услышал за обедом в квартире Гореликов. Борис Ефимович осторожно подводил меня к этой теме.

– Почему Вы не сообщили это на совещании, когда Тимощук, будучи ещё аспирантом, докладывал о своих наработках? – Жилин снял очки и стал протирать их полой халата. – И как далеко вы тогда продвинулись?

– Во-первых, все наработки – исключительная заслуга Бориса Ефимовича. Во-вторых, на тот момент я больше интересовался математическим моделированием, от него была практическая отдача. – Вольдемар хитро посмотрел на Питера и подмигнул ему. – Правда, мой первый научный руководитель не одобрял активного применения этих знаний.

– Теперь я понял, почему у тебя постоянно водились деньги, – сказал Горелик и засмеялся.

– Я бы хотел, чтобы Вы, Владимир Георгиевич, несколько подробней поведали мне о Вашем сотрудничестве с Гореликом-старшим. Сегодня. Непременно сегодня.

Профессор развернулся и пошёл к установке, подслеповато смотря вперёд, несколько озадаченный непривычной тишиной. Он поспешно нацепил очки.

Картинка сфокусировалась: белые халаты стояли около установки или на ней, как сурикаты у норы, глядя в его сторону.

– Тэээкс… – процедил Жилин. – Ну, я вам устрою.

Все дружно загалдели и бросились работать.

Между тем, давно не видевшиеся продолжали беседу.

– Скажи, Пётр, что ты собираешься делать, когда установка заработает?

– Я хочу найти свои корни, – вздохнул Питер, – они где-то здесь. Мне обещали помощь. Надо спросить у Сэма.

Горелик вскочил и стал озираться в поисках компаньона.

– Сейчас я тебя познакомлю со своим другом! А где Сэмми?

––

На втором этаже внутреннего помещения ангара стояли трое, и смотрели через зеркальное стекло кабинета вниз, на происходящее.

– Я не думал, что он настолько сентиментален. – сказал расположившийся ближе всех к окну. – Господин Лазар!

– Да, господин полковник!

– Доложите, как обстоят дела с прахом Боруха Горелика?

– Запрос от якобы родственников на вывоз урны в Израиль одобрен, через день уполномоченные при видеосъёмке вскроют колумбарий и отправят его по указанному адресу. В течение пары недель прах будет здесь.

– Когда Вы избавитесь от своего американского акцента? – поморщился Некрасов.

– Полагаю, за месяц. Нужна практика.

– Хорошо. А что с останками деда? – полковник развернулся и, щурясь, посмотрел на Лазара.

– Здесь несколько сложнее: израильская бюрократия не всегда позволяет производить внесудебную эксгумацию. – Лазар безэмоционально смотрел на Некрасова сквозь дымчатые стёкла очков.

– Ну, Вы у нас специалист по Израилю, Вам и карты в руки. – полковник заложил руки за спину и стал прохаживаться по кабинету.

– Женя! Что с информацией о прадеде?

Зиновьев вытянулся.