– Те люди уходили к нему, рассчитывая на рай, и получали его, – Егор пристально смотрел на сестру, ожидая реакции.
Юля кивнула.
– Хорошо, – продолжил Егор, – больше того, сам Икс мог сделать для них ещё более райский рай.
Юля слабо улыбнулась и снова кивнула, подтверждая. Егор же не улыбался.
– Получается, они оказывались там, куда хотели попасть… – он осёкся, увидев, как побледнела сестра. Она поняла, о чём говорил Егор.
– А священник хотел попасть в ад, к дьяволу, – прошептала она.
– Вот именно, и ушёл он пятьсот или шестьсот лет назад. И если он всё это время живёт… – Егор покачал головой.
– О, чёрт, – выдохнула Юля, – а ведь Верховный говорил, что не позволит умереть ему просто, а вынудит прийти к Иксу добровольно.
– Полтысячи лет. И, возможно, всё это время в аду. – Наклонившись вперёд, Егор с силой потёр виски. – Я не могу понять, как они живут столетие за столетием и не замечают этого.
– Верховный много рассказывал о жизни после смерти. Знать об этом входит в обязанности любого жреца. Сам он явно считал жизнь там столь же реальной, что и здесь. Насколько я могу понять, те, кто ушли к Иксу продолжают существовать в своего рода снах. Они прекрасно помнят прошлое, но будущего для них нет. Вспомни, даже Верховный, несмотря на то, что он был связан с Иксом, считал, что его бог до сих пор живёт в болоте. Все они живут во сне, каждый в своём, и проживают в нём вечно ту жизнь, о которой мечтали.
– Так вот оно, оказывается, как в раю происходит, – пробормотал Егор, – а я-то всё голову ломал, как люди смогут там разобраться со всеми, кого любили и кого ненавидели в жизни.
– Ну да, как-то так. Но ты абсолютно прав, Егор, – со священником другая история. Жители деревни шли в рай, просто последняя группа боялась, что их не примут после их отступничества. А священник шёл в ад и вполне мог найти его для себя на все эти сотни лет. Человеческая фантазия богата на мучения и издевательства, в том числе и над собой. Необходимо будет выяснить, что с ним случилось.
– Завтра. Обязательно выясним, – пообещал Егор и душераздирающе зевнул – на него внезапно нахлынула неудержимая сонливость. – Выспимся, и со свежими силами вперёд.
Юля посмотрела на брата, который уже просто спал на ходу, и почувствовала, как-то сразу и очень сильно, насколько она сама вымоталась и хочет спать.
– Ты прав, мелкий. Сначала сон, а потом всё остальное.
«Я спускаюсь по лестнице в подъезде нашего дома в Центре. Ощущаю страшное напряжение и нервозность, картинка плывёт перед глазами. Я открываю дверь и выхожу на улицу. Внезапно понимаю – я во сне. Картинка мгновенно обретает чёткость. Я иду через двор, сворачиваю в арку, поражаясь реальности происходящего. Пытаюсь сообразить, что можно сделать, пока есть время. Начинаю внимательно всё рассматривать. Это Центр, то место, где я жила столько лет, он абсолютно настоящий, реальный. Единственное отличие – это отсутствие каких-либо звуков, кроме звука моих шагов. Я прохожу мимо сада, обнесённого невысокой железной оградой, и иду в сторону Меншиковой башни. У ограды стоит грузовик, а к нему с двух сторон бегут мужчина и женщина. Я прохожу мимо, рассматривая по дороге всё, что можно, включая собственные руки. Картинка не меняется, оставаясь предельно чёткой. Некоторое время спустя в голову приходит мысль рассмотреть пристально стену какого-нибудь дома – такой же чёткой и реальной она будет вплотную или нет, а то что-то у меня в этом есть сомнения. Я направляюсь к стене и, похоже, я не ошиблась – насколько можно понять, вблизи не видно чёткой прорисовки деталей. Чтобы убедиться в этом окончательно, я подхожу ближе и наклоняюсь вплотную. Внезапно дом исчезает, закрываясь серой колышущейся стеной, похожей на туман или, скорее, на непроницаемую поверхность воды, поставленную вертикально. Стена тумана располагается на несколько сантиметров ближе ко мне, чем был дом. Я стою, согнувшись, и размышляю – как быть? То ли в этом сне нельзя пристально разглядывать объекты, то ли что ещё. И я решаю подождать ещё немного и, если стена не исчезнет, посмотреть на парочку других объектов, включая руки, – закроет ли и их туман. Э, нет, руки не надо! Если их закроет, будет неуютно. В тот момент, когда я уже собираюсь отвернуться от тумана в поисках других объектов, он исчезает, и я вижу перед собой стену, сделанную из плотно подогнанных, без единой щели, досок неравной ширины. Доски неизвестного мне вида дерева, изумительной красоты – покрытые разводами цвета мёда от светлого до тёмного и с тонкими чёрными, очень чёткими годовыми кольцами, точнее, продольными полосами. Я, заворожённая, вглядываюсь в эти доски. Они настоящие, без шуток! Я отдаляюсь, приближаюсь, утыкаюсь вплотную – они не меняются. Я вижу структуру дерева, каждое волокно, сучки и обтекающие их годовые кольца. Я провожу по доскам рукой, чувствуя их шероховатость и прохладу. Если это не настоящие доски, то что же?! Несколько минут спустя я с трудом отрываюсь от них и иду дальше, но внимания уже не хватает. Последнее, что я могу сделать, перед тем, как провалиться в черноту без сновидений – это, идя по какому-то ангару и увидев висящее на стене зеркало, посмотреть в него. Увижу ли я себя в нём и если да, то какую? Вижу, и вроде бы себя, хотя не уверена. Я разворачиваюсь, чтобы пойти обратно…»
– Нет, Егор, стена была настоящей, – горячо говорила Юля, поймав брата на следующее утро, – собственно, весь сон был реальным. Это какая-то местность, из которой просто не получится прийти, например, сюда влёгкую. Реально было всё, но стена – это нечто!
– А с чего ты так завелась? – удивлённо поинтересовался Егор. – Ты и со жрецом общалась, и в мире Икса была, да и сама говорила, что доводилось ранее понимать, что спишь что же вызвало столь бурные эмоции сейчас?
– Понимаешь, в случае со жрецом это был его сон, не мой. Икс – вообще отдельный номер. Там в принципе другая реальность, куда мы можем теперь приходить. А это совсем другое дело – это был мой сон. Я сама себя осознавала во сне, и всё, что там находилось, было не менее реально, чем здесь, – и Юля выразительно похлопала рукой по полу, на который плюхнулась, едва войдя к брату. – И между прочим, оказывается, есть разница между «осознать себя во сне» и «понимать, что ты спишь» – в первом случае ты находишься целиком внутри сна, а во втором по большей части смотришь на сон со стороны. – Юля потрясла головой и вскочила на ноги, не в силах усидеть на месте. Она несколько раз прошлась по комнате и остановилась перед братом. – Кстати, зная о феномене осознанных снов, как можно пребывать в убеждении, что сон – это порождение собственной фантазии, просто обработка дневных впечатлений?
Она обвиняюще смотрела на Егора.
– Ты меня об этом спрашиваешь? – поинтересовался брат, подняв бровь.
Юля вздохнула и снова резко села на пол, испугав Егора, решившего, что у сестры просто подкосились ноги.
– Да нет, – ответила она, – я просто удивляюсь. Да, я лицом к лицу столкнулась с этими «порождениями собственной фантазии» и могу заверить, что я ни в зуб ногой, почему видела то, что видела. – Юля помолчала секунду и снова возбуждённо выпалила, – да от этих мыслей вообще можно с ума сойти! Я нахожусь внутри собственного сна! Кто это я и внутри чего я находилась? Я как бесчувственное тело лежу в кровати, и я же как сознание, но при этом, опять же, в собственном теле, хожу по улице и рассматриваю то, что вижу, да ещё и прикасаюсь. А это всё в моём сне! А где тогда мой сон? И где я? – она развела руками. – Просто крыша едет.
Егор усмехнулся.
– Да уж, хорошие вопросы. Кстати, хотя бы на один ты могла бы получить ответ, – заметил он наполовину в шутку, наполовину серьёзно, – спросить у тех людей, где ты находишься. Это было бы интересно.
Мрачно посмотрев на брата, Юля ответила:
– Знаешь, мелкий, я уже основательно побила себя ушами по щекам за то, что не сделала этого. Я ещё, между прочим, могла бы много чего сделать. Попытаться руку себе оцарапать, например, взлететь, вернуться назад и попробовать войти в квартиру. Много чего можно было бы сделать, правда, не знаю как, уж очень всё реально было. Но попытаться можно было бы, всё лучше, чем носиться как курица с отрезанной головой, пытаясь всё разглядеть, – завершила она и уставилась в окно. Егор посмотрел туда же и, ничего интересного не обнаружив, пожал плечами.
– С отрезанной головой? – усомнился он. – Это вряд ли.
Юля неодобрительно покосилась на него.
– Ты понял, что я имею в виду. И вот ещё, забыла сказать, как только я поняла, что нахожусь во сне, на меня навалилась страшная тяжесть и усталость, я ещё подумала, что люди именно поэтому так редко осознают себя во сне – очень энергозатратно. Я даже когда встала после целой ночи сна, шаталась как пьяная.
– Да-да, – отметил Егор, – я это увидел. Ты и ко мне вошла по синусоиде, не вписавшись в проём.
Юля невесело пошутила:
– Очередной повод для остальной части нашего семейства считать, что я наркоманка.
– Это точно, – рассеяно сказал Егор, явно уже думающий о другом. – Слушай, – тревожно произнёс он, – мне тут такая мысль покоя не даёт. Причём совсем. А что если Икс и в самом деле бог?
Бросив на него взгляд, Юля перевела глаза на руки, надолго замолчав. Затем с тяжёлым вздохом заговорила:
– Всё зависит от того, что ты понимаешь под этим словом. Для меня, например, бог – это творец. Только тот, кто может творить, создавать что-то из ничего, может называться богом, хотя и не факт, что демиург и будет являться Верховным Богом. Но, с другой стороны, Икс соответствует всем требованиям, предъявляемым языческим богам. Так что, выходит, он бог.
Егор судорожно вздохнул.
– Помнится, кто-то из нас уже задавал этот вопрос, но я его повторю – во что мы вляпались?
– Вопрос риторический? – уточнила Юля.
– Да.
– Хорошо.
Юля закусила сустав пальца и внимательно посмотрела на Егора, потом перевела взгляд на раскрытое окно за его спиной, затапливающее комнату потоками горячего воздуха, и снова стала смотреть на брата.
– Знаешь, Егор, возможно, боги гораздо более распространены, чем это принято думать.
– Ты о чём? – нервно спросил брат. Ему очень хотелось покрутить пальцем у виска, но делать он этого не стал, вспомнив об Иксе.
– Помнишь, – начала несколько издалека Юля, – мы как-то были с тобой осенью на водохранилище?
– Ещё бы, – кивнул Егор, – такая красота, забыть невозможно.
– Отлично, тогда ты должен помнить ту птичью стаю.
Егор прекрасно помнил, о чём говорила сестра – огромная стая птиц, большая часть которых – птенцы этого года, готовилась к отлёту на юг. Эта стая, количество птиц в которой достигало многих сотен, а то и тысяч, действовала как единый организм, растягиваясь, сжимаясь, закручиваясь спиралью, поднимаясь и опускаясь в абсолютной гармонии.
Егор медленно кивнул.
– Прекрасно. Предположение, что подобное взаимодействие – результат обучения, не выдерживает никакой критики. При любом обучении у обучаемых были бы ошибки, сбои, которых здесь не было абсолютно. Это был действительно единый организм. Да и времени на обучение у них не было. Ага, – фыркнула Юля, – как мне однажды довелось услышать в одной из этих дурацких передач – всё дело в сознательном взаимодействии и договорённости птиц между собой. Ну да, несколько тысяч птиц, договаривающихся между собой в мгновение ока! Бред. А ведь даже в этой передаче отмечали, что, если так можно выразиться, интеллект подобной стаи значительно превосходит таковой отдельных особей. А ты знаешь, что птицы только в стае знают куда лететь? Одиночная птица никогда не найдёт дорогу на юг и обратно. Только в стае. То же касается и стай рыб, действующих настолько синхронно, что их в полной мере можно считать единым организмом. И поведение такой стаи меняется в зависимости от количества особей в ней. Муравьи, до определённого количества хаотично бегающие, не зная, что им делать. При достижении определённой массы они начинают строить муравейник, не ранее. Если в процессе постройки поставить непрозрачную пластину, убрав её по окончании, станет видно, что все ходы идеально совпадают. Действия всех этих бесчисленных муравьёв, обладающих, заметь, собственным сознанием, управляются единым разумом. И в дальнейшем та же картина. Количество муравьёв возрастает, и появляются новые возможности. Скачком. Определённая масса – дополнительная возможность. Чем больше муравейник, тем сложнее социальная структура муравьёв, тем на большее они способны.