Трудно быть Ангелом. Книга Вторая. Роман-трилогия

– О-о-у? Спасибо! Голосом ниже на октаву любовь? М-м! Браво, Поэт – да, это фишка! О-у-у, я спою… А-ха-ха-ха, целую взасос! Как же я сама не догадалась? Да-да-да, конечно же, низким голосом! О, а я знала, что уже в новом году обязательно выйдет мой первый виниловый диск «Всё про любовь», а-ха-х, и запишу я его низким голосом. Я обязательно подарю его тебе! Из Парижа с любовью пришлю. Все поют высоко, а я спою низко? Фантастика! Поэт, ты гений! Ты креаторе!

– Я знаю.

– Э-э? Как дела у тебя? Говори же, рассказывай, как твои дела.

– Как дела? Пишу роман, мой прекрасный редактор будет его редактировать – это ещё несколько месяцев. Затем надо издавать роман в Европе и Азии, а перевод очень дорог! Но я очень хочу! Мучаюсь, но знаю наверняка, что Бог мне поможет, я сильно молюсь и даже волнуюсь.

– И я помолюсь за тебя – у тебя выйдет гениальный роман, ты же сумасшедший, не от мира сего… Так, значит, низким тембром и про любовь?

– Да, низко, интимно и про любовь.

– А-ха-ха-ха! Гениальный, ты сделал мой день!

– Рыжик, дерзай! Да, и ещё – волосы твои рыжие очень шикарны! Я видел по телевизору – это прямо капкан! Что ты делаешь с ними? А-а-а движение бёдер! Парни штабелями полягут у сцены! Ты выйдешь замуж.

– Опять? А-ха-ха, я счастлива!

Вино с устатку уже вошло в его голову, Поэт сел на диван и задорно повысил голос:

– Рыжик, хе-хе, включай режим «чувствительно», дерзкая! Включай в себе жажду любви, новых клипов и новых хитов о любви! Раздвинь диапазон вокала вниз и ещё ниже, покажи ноги свои, любовь и сердце на сцене, а мир открой до горизонта. И, закрыв глаза, эротично, низко, чувствительно пой, и, чуть извиваясь прекрасным телом, томно и медленно рукой сама себе показывай прекрасную музыку. И спой любимый мой блюз. Верти попой, ногами, чем хочешь – верти! И пусть слюнями парни все захлебнутся! А ты им – нате вам – я имею дерзновение глубоко, чувственно петь, дрожать низким голосом на каблуках! Бля! Мне придётся рассказ писать про тебя! Давай, качай волну нежности, жги, Рыжая! Жги! Я буду печатать рассказ про тебя! Замолкнешь на сцене – забросают цветами! Откинешь волосы, улыбнёшься, тряхнёшь головой и снова томно, сладострастно им запоёшь. Зал застынет, открыв рот. А я верю в тебя – ты сможешь петь на сцене перед небесами. Живи дикой жизнью, вольному воля, и бойся, Лондон, Париж и Нью-Йорк!

– О Боже! О, какое волшебное чувства, слова! Я прям заслушалась!

– Рыжик, что-то я впечатлился от своих слов. Надо выпить ещё.

– И я выпью с тобою! Чин-чин! (Глоток шампанского.)

– У меня пустой бокал, я ещё налью, порежу сыр на доске, копчёный бекон.

Звук открытия пробки – ш-ш-пак! – и вино приятно полилось в бокал.

А Рыжая произнесла завлекающим низким голосом:

– Э-эй, м-м, милый, на брудершафт? Прилетай в мой Париж?

– Не соблазняй меня! Я здесь не для того, чтобы вписать своё имя в твой мир! Моё имя – в моих молитвах на небесах и в книгах моих. В моей жизни бешеной и поцелуях взасос! Мои страдания и мои размышления! Что мне до тебя?

– Но Paris?

– Рыжик, закрой глаза и представь себе – Иисус Христос, будто луч света из темноты, Salvatore del mondo! А я иду прямо за ним! Вопрос тебе: зачем оборачиваться, зачем мне Париж? За что сгорел Notre-Dame de Paris? Ответь мне! Его строили двести лет великие неизвестные гении – мастера, настоящие Мастера с большой буквы, захороненные учениками в фундамент собора! Они все отказались от своего имени и носили одно имя – Мастер! А одежду их после смерти поделили оставшиеся. Зачем мне ехать в Париж? Видеть воронов на пепелище Notre-Dame de Paris? В моих страданиях, моих размышлениях холодные стены трогать зимой? Пока не восстановишь – в Париж ни ногой!

И Рыжик воскликнула:

– Узнаю тебя, максималист! Поэт, ты космически чумовой! Между нами тысячи миль, а я, дура, хочу быть телефоном, которого касается твой рот! Я бы тоже поцеловала тебя, непременно взасос, твои губы и рот! Надеюсь, да, так и будет в новом году!

– Но-но, Парижанка! Отставить!

– А-ха-ха! А я, парижанка, буду петь низким голосом! О-о, Поэт, это фишка! Это фантастика! Если бы ты был сейчас рядом, я отдалась бы тебе, неизлечимый мечтатель! Хочу расцеловать и обнять тебя, русский Есенин!

– Фишка – чума. Рыжик, и пусть Лондон, Париж и все парни влюбятся в твой низкий чувственный голос, влюбятся в рот. Будь счастлива, Рыжик, в Париже. Но я в тебя не влюблён.

– Стой, а рассказ? Право же, напиши рассказ про меня? Умоляю, Поэт, для меня!

– Хорошо, Рыжик. Принцип рассказа таков. (Поэт закрыл глаза и уже представил перед собой голую Мэри.) Представь, я пишу: зацелованные влажные губы, а глаза – океан; помню все трещинки на губах и томный голос, поющий легато, вибрато и меццо стаккато, задевающий струны души, и твой удивительно нежный низкий вокал, прекрасные рыжие волосы, тело; и зрители, и сцена в цветах, а ты смеёшься и плачешь со сцены под музыку. Далее повествование. А в конце новеллы мне надо написать что-то особенное или слова твои, пусть всего три слова из твоего рта, но у читателя должно напрочь снести голову – случится оргазм или катарсис души; так говорит моя Мэри.

– Ого, оргазм! М-м-м, попытаемся сделать! И я уже представляю. Но как же прекрасно слушать тебя, поэт! Спасибо огромное – у меня сейчас настроение ангела, я хочу летать, целовать тебя! А-ха-ха-ха! Это всё ты, Волшебник! Будешь в Париже… Дай мне рассказ про меня! И я спою его низким чувственным голосом.

– Но помни: в конце рассказа мне обязательно нужно, м-м-м, из твоей (или чужой) рыжей жизни одно предложение напечатать или три слова всего, от которых враз голову сносит, и глубина чувств проваливается в тартарары, и хочется на фиг всё бросить, и хочется куда-то бежать, любить, ломать цветы, крепко целовать, обнимать! Плакать! Смеяться! Вспоминай, рыжая – есть ли, было ли у тебя что-то такое, от чего потонет душа, польются слёзы, обрушится мир или вверх полетит. Хотя бы в одно предложение. И тогда после форте фортиссимо наступит оглушительная тишина, и в зале застынут сердца!

– Я подумаю об этом, но сейчас, к сожалению, ничего в рыжую голову мою не приходит.

– Как же так?

– Я, наверное, дура?

– Вспомни, Рыжик, почувствуй – как тебе хотелось провалиться в тартарары, ночью звонить далеко, петь и кричать, и на фиг всё бросить, и к кому-то бежать, долго ехать в автобусе, в электричке, в метро, лететь на самолёте, броситься в его объятья, любить, целовать его, обнимать! Плакать, смеяться! Три слова всего! Три! Говори!

– М-м-м? Но, право, не знаю… Нет же, не хочу я ни бежать, ни целовать. Что-то со мной не так?

– Эх! Значит, это счастье у тебя впереди. Так пой же, пой чувственным, запредельным фальцетом, прекрасное Рыжее Солнце. Пой со сцены, и бархатным, нежным низким контральто пой о любви, и пусть сердца всех парней трепещут, и однажды, Рыжик, в самый счастливый твой день – любовь растопит холодное рыжее сердце твоё.

– Любовь?!

– Да! Любовь, дура! Я за тебя помолюсь!

– Что?

– Пойди и купи себе платье на бретельках с открытой спиной (в веснушках!), чумовое бельё и чулки! Пой и медленно-медленно танцуй на камеру и соблазняй всех талантом своим. Пой, рыжая, пой!

– Поэт, а ты любишь?

– Да! Я люблю-у. Закрою глаза и вижу мечты. Рыжик, я устал, я засыпаю, а мне ещё злыдням морду надо набить. У нас тут зима.

– Постой, гений, имя назови! У неё тоже рыжие волосы? Она поёт красивые песни в Европе? В Нью-Йорке?

– Нет, она не такая, её зовут Мэри, ха-ха, она то ураган, то нежный котёнок.

И Поэт, совершенно счастливый, пьяный, упал на подушку.

– Алло! Алло, волшебник, почему ты молчишь? Куда ты ушёл?

Но телефон уже лежал на полу рядом с бокалом, а Поэт почти засыпал на диване и шептал, но не ей: «Я иду к Мэри». (И, улыбаясь, видел счастливые сны.)

Глава 4

Призови меня в день скорби,

и я избавлю тебя,