Времена

Сотник открыл было рот, но ответить не успел.

– У меня найдутся – произнес голос у меня за спиной.

Это была женщина средних лет, одетая также, как Ведана и служанка. Да что они тут все, в типовые модели от «Томми Хилфигер» одеты, промелькнула в голове и исчезла дурацкая мысль. Это, надо полагать, и была Улада. Серо-голубые глаза из под платка, на которые свешивалась светлая прядь волос, глядели насмешливо.

– Неси! – потребовал я.

– Сборы принести? – спросила она.

– Чем ты воспаленное дыхание лечишь?

– Малиновый отвар, чтобы жар снижать, да иван-чай-трава от заразы.

– Неси все.

Улада исчезла. Мне было неспокойно. В наше время тяжелое воспаление легких укладывало в больницу и лечилось антибиотиками, в киевской же Руси еще не было пенициллина для моей умирающей Ани. Или был?

– Неждан, слушай меня хорошо, как самого князя! – сказал я, по нахмуренному лицу сотника понял, что сказал глупость и поправился – Слушай, как попа в церкви… Твоя дочь тяжело больна и ее жизнь в опасности. Помочь ей может только освященный хлеб. Иконы в доме есть?

– Иконы? – тупо переспросил он.

– Образа, лики! – нетерпеливо перебирал я синонимы.

– Да, есть лики. Как не быть. В горнице висят.

– Тогда тащи сюда весь старый хлеб, что есть в доме. А вы что стоите? – я повернулся к спецназовцам – Ищите по соседям.

Через несколько минут на столе передо мной лежали куски черствого хлеба. Перебрав их, я отложил в сторону заплесневелые корки и указал на них Неждану.

– Вот эти куски положи за образа, за лики. Пусть полежат минут десять.

– Десять чего? – снова удивился сотник.

– Ну, пока не прочитаешь десять раз «Отче наш».

Он опять уставился на меня полными непонимания глазами. Да как же у них назывались молитвы?

– Патер ностер!

В глазах сотника появилось облегчение, он кивнул и стал загребать заплесневелые корки большими ладонями. В дверях он столкнулся с Уладой, тащившей два узелка, в одном из которых что-то звякало. Мы с ней расставили пустые разноцветные склянки мутного стекла на столе. Это было совсем не похоже на бабушкины «банки», но выхода не было. Как же она это делала? Вроде бы мазала спину вазелином?

– Гусиный жир есть? – спросил я Уладу.

– У меня всегда с собой – гордо ответила она.

Вместе с ней мы перевернули бесчувственную Анюту на живот и намазали ей спину гусиным жиром. Я велел Уладе вздуть огонь и зажечь лучину. Как же это делается? Бабуля, милая, помоги! Никогда не молился душам умерших, не положено это еврею, но сейчас я готов был это сделать. С замиранием сердца я взял одну склянку, пихнул в ее отверстие горящую лучину и быстро шлепнул «банку» на худенькую спину моей любимой, из которой выпирали острые лопатки. О чудо! «Банка» прилипла, вобрав в себя немного кожи. Теперь вторую, третью. Постой, Лёва, как там бабушка говорила: не ставить близко к сердцу. Через минуту десяток «банок» равномерно распределились по аниной спине, оставляя островок там, где билось сердце моей возлюбленной. «Банки» мы накрыли одеялом, но все равно они были заметны, и Неждан, войдя в комнату с «освященными» корками, воскликнул:

– Это еще что за бесовство?

– Не богохульствуй! – строго упрекнул я его – То банки Святого Фомы из Нетании. Ими Ибн Сина лечил самого иерусалимского патриарха.

Этот бред сработал и сотник примирительно спросил:

– С корочками-то что делать?

Я задумался. Вроде бы пеницилла, если это она, сильнее всего действует орально, но антибиотик это еще и яд, насколько я помнил из мудрых статей в Сети. «Не занимайтесь самолечением!» вспомнилось мне грозное предупреждение из листовок министерства здравоохранения. А что, если иного выхода нет?

– Вот что, Улада – я посмотрел на знахарку – Будешь давать ей по три корочки, растолченные в питье. Из остальных сделай кашицу и прикладывай компрессы на спину. И смотри, чтобы плесени было побольше.

– «Компрессы»?

– Ну, примочки.

– Сделаю. А как же отвары?

– Обязательно. И малину давай и иван-чай. Вот с отварами и давай ту плесень. Как поняла?

– Не беспокойся, лекарь, все сделаю как надо.

Неждана я заставил прочитать «Отче наш» еще десять раз для отсчета времени и, после этого, снял банки. На аниной спине остались красные круги, как и полагалось. Теперь следовало ждать и лечить, лечить и ждать. Неждана я отослал из дома заниматься обороной детинца, а Аню оставил на попечение Улады и вышел на крыльцо. Там сидел Добрыня с узелком хлебных корок, собранных по соседям.

– Так ты на самом деле лекарь? – с уважением спросил он.

– Если по правде, то нет – честно признался я, садясь рядом с ним – Но кое-что я умею.

– Лечить можешь, значит лекарь – твердо заявил он – А все эти цеха и важные имена, это ведь для Неждана, верно?

– Верно – устало согласился я.

Меня потихоньку отпускало напряжение, начинали дрожать руки и кружиться голова.

– Спит – сказала Улада, выходя на крыльцо – Жар не спал, но спит уже лучше и не так хрипит. Ты мне верь лекарь. Я хоть так как ты лечить не умею, но дело свое знаю. Думается мне, теперь дело на поправку пойдет. А со склянками это ты ловко! Они же жар вытягивают. Пожалуй, перейму я у тебя это дело, только молитвы возносить не буду.

И она весело подмигнула мне, наверное раскусив мой блеф. Так что же это получается? Выходит «банки» тоже я изобрел? Но наверху, на узкой лавке, металась в бреду моя ненаглядная и думать о парадоксах времени мне не хотелось. Что там еще говорила моя мудрая бабуля?

– Вот еще что – сказал я Уладе – Душно в той комнате. Надо все открыть и проветрить, только без сильного сквозняка. А больную накрой одеялом, но так, чтобы рот и нос дышали.

Она молча кивнула и исчезла в доме.

– Пойдем – сказал Добрыня, поднимаясь – Нам отвели избу за оградой. Там и переночуем.

Даже если бы Добрыня с Ильей не храпели бы с громкостью танковых моторов, заснуть бы мне все равно не удалось: перед глазами стояли острые лопатки на аниной спине и ее прекрасные глаза, подернутые страшной пленкой. Забылся я только под утро и вскоре меня снова разбудило солнце. На крыльце сотникова дома меня ждала Улада.

– Можешь зайти, лекарь – сказала она вместо приветствия – Сотника нет, ушел на стены.

– Как..?

– Заходи, заходи – она улыбалась.