Времена

– Так вот, попал он в великую беду. Дал наш Яаков своему брату Нисану поруку на ссуду, что взял тот у ромеев, да вскоре лихие люди того брата погубили и мошну всю забрали. Ромеи-то те возьми да потяни Яакова на правеж за поруку и сидит он теперь у князя в яме. А долгу на нем сто златниц. Мы собрали по общине половину, а больше дать не можем, чтобы совсем по миру не пойти. Ты человек бывалый, что посоветуешь?

Авраам задумался.

– Я могу дать десять солидов от радхонитов – нехотя, как мне показалось, сказал он – Но этого вам все равно не хватит. Нет, тут надо что-то другое.

Он задумался. Киевляне смотрели на него с надеждой, как евреи Ишува на Бен Гуриона, вышедшего на балкон, чтобы объявить о создании Государства Израиль.

– Вот что – Авраам поднял глаза – Надо просить помощи в Хазарии. Грамоту бы послать. Писец у вас есть?

– Вот беда-то, никто у нас не пишет. Читаем-то с трудом – ответили ему – А сам ты, Авраам?

– Читать-то я могу, а вот написать, да так, чтобы красиво было – он явно смутился.

Да, до всеобщей грамотности тут было далеко. И тут я заметил, что Авраам смотрит на меня. Елки-палки, да какой из меня каллиграф? Впрочем, в хайфской школе средней ступени меня хвалили за почерк. Однажды, делая работу по Танаху, я переписал главу из Торы и даже получил хорошую оценку.

– Я мог бы попробовать – непроизвольно вырвалось у меня.

Киевские евреи, как по команде, повернулись в мою сторону.

– Это Арье – представил меня Авраам.

– бен Барух – добавил я.

Далее началась суматоха. Кто-то побежал домой, обещая вернуться с выделанным пергаментом, кто-то помчался к попу одной из Подольских церквей – за чернилами. Где-то верещал гусь, лишаясь перьев, а мне уже несли масляные плошки для освещения. Менее чем через час передо мной лежал прижатый камушками лист пергамента, стояла плошка с чернилами и лежали три очиненных гусиных пера. Все это великолепие освещал колеблющийся свет трех масляных светильников и полного Месяца. Только тогда я понял в какую авантюру ввязался. Я понятия не имел, как пишут гусиными перьями и не представлял, как ложатся наспех протертые чернила на пергамент, а потренироваться было не на чем. Правда однажды мне уже довелось писать пером, но то перо было стальным, а чернила – заводского производства и было это как раз ролевой игрой, в увлечении которыми я в свое время тупо обвинял Аню. Теперь же все было всерьез, а я с дуру полез куда не надо и страшно боялся подвести хороших людей. К тому же пергамент был недешев и было очень боязно его испортить. Киевляне выжидающе смотрели на меня, а мне совершенно необходимо было опробовать перья и тут мне в голову пришла шальная мысль.

– Давайте-ка, я сначала поставлю на листе особое заклятие – нагло предложил я, коверкая полянские слова – Если кто прочитает грамоту с таким заклятием, то, скорее всего, сразу поверит тому, что там прописано.

Немного стыдно было играть на людских суевериях, но дело стоило того. Люди смотрели на меня с недоверием, а Авраам – так и с нескрываемым подозрением. Наконец один из них, наверное – старший, согласно кивнул. Ура, теперь у меня был повод опробовать перо. Но что написать? Не долго думая я попытался изобразить в нижнем левом углу слова «Тамар Хадад». Это было имя моей первой учительницы в Израиле, в которую я, одиннадцатилетний малец, был тайно влюблен. Получилось у меня плохо, одна буква слегка разъехалась, а в другой появилась лишняя, нечаянно проведенная черточка. Зато теперь я более-менее знал какой держать наклон и как нажимать на перо, а маленькая клякса научила меня стряхивать чернила с пера. Теперь имя моей учительницы было увековечено, но надпись получилась совершенно неразборчивой, что, возможно, было и к лучшему. После этого я почувствовал себя более уверенно и вопросительно посмотрел на Авраама.

– «Первый из первых украшен первой и последней короной[5 - Здесь и далее – выдержки из подлинного текста «Киевского письма» в вольном переводе.]…» – начал диктовать Авраам.

Я, высунув язык от усердия, старательно выводил буквы, пытаясь подражать шрифту переписчиков Танаха. После первых слов я вознамерился было поставить запятую, но вовремя вспомнил что в танахических текстах нет знаков препинания, наверное и в Киев-граде их еще не придумали. Вначале Авраам продиктовал мне довольно пространное поучение о благе делать добрые дела и помогать ближнему, а потом, когда я исписал уже половину пергаментного листа, перешел к делу. Судя по тексту, Яаков был неплохим мужиком, «из дающих, а не из берущих», и я приободрился, почувствовав, что тоже делаю доброе дело. В конце письма пошли имена киевлян, как бы вместо подписей. Первым шло имя радхонита и тут я узнал его прозвище: Авраам Кормилец. Следующие за ним имена были, в основном, еврейскими, но попадались и какие-то другие, порой весьма забавные. Особенно восхитила меня запись «Гостята бар Кибар Коэн», в написании которой между славянским и еврейским именами вклинилось что-то совершенно чуждое и тому и другому. Радовало также, что среди подписавшихся был левит и еще один коэн, что делало киевскую общину полноценной.

Наконец диктант закончился и я, с чувством хорошо выполненного долга, помахал пергаментным листом, просушивая чернила, под восхищенные возгласы киевлян. Грамота выглядела великолепно, разве что шрифт получился несколько осовремененным, но радовало то, что в средние века никто все равно не сможет обвинить меня в подделке. Подошел Авраам, подмигнул мне и шепнул на ухо:

– Интересно, Арье, что ты там написал в углу на самом деле?

И тут мне пришла в голову забавная мысль. А что если через тысячу лет археологи найдут мою грамоту, прочтут текст и начнут ломать голову над тем, что написано в нижнем левом углу? Какие заумные теории они изобретут и сколько диссертаций защитят? Но археологи были в тысяче лет от меня, а Анюта – всего в трех поприщах, поэтому я предпочел думать о ней.

Ночь я провел на лавке в натопленной и проветренной горнице и провел довольно неплохо, хотя напротив меня на все лады храпел Авраам.

– Вот еще что, Арье – сказал мне утром гостеприимный хозяин – Давай-ка мы будем с тобой говорить по-полянски. Может хоть научишься говорить по человечески. Путь до Заворичей неблизкий, а всюду люди. Неплохо бы чтобы тебя не принимали за чужака.

Я сильно сомневался насчет своей способности овладеть древнеславянским произношением, но помощь принял с благодарностью и нетерпением. Солнце лишь лениво поднималось за Днепром, а я уже рвался в дорогу.

– Хотел я отдохнуть день-другой – проворчал Авраам – Но видно придется вначале переправить тебя на тот берег. Чуть позже встретим Магуту с моим возом и пойдем на переправу.

– Кто тебе Магута? – спросил я.

– Он мой проводник через земли полян. Магута Полянин знает здесь каждый камень, каждый куст, поэтому помощь его бесценна. А еще, он мой друг. Но и ты теперь, после того письма, тоже мой друг и поэтому надо бы тебя приодеть.

– Рубль серебра – это много или мало? – спросил я и показал ему свои «рубли».

– Никому не показывай – испуганно вскинулся он – Здешний князь запрещает торговать на серебро, только на арабские дирхемы или на ромейские солиды. А твое серебро немалого стоит, особенно сейчас, когда в Цезарь-граде начали добавлять медь в монету, поэтому надо бы тебе помочь. Я, конечно, торговец, и любого другого ободрал бы как липку, но ты один из наших. Пожалуй, дам я тебе за серебро новую одежду и отсыплю еще немного дирхемов.

Когда мы шли вниз по Подолу на встречу с Магутой у переправы, я выглядел, хоть и не щегольски, но вполне достойно. Новые холщовые штаны были полосатыми, как у Магуты, на ногах у меня были кожаные постолы, подвязанные кожаными же шнурками, на голове заячья шапка, на плечах – шерстяной плащ, а под ним котомка. В котомке было много полезных и совершенно необходимых вещей: три пары лаптей, игла с ниткой, заплатки на штаны, огниво, трут, бечевка и запас сухарей. Из потусторонней одежды, я оставил себе только прочную льняную рубашку, соединив ее полы шнурками через петли и следы от пуговиц. Теперь она походила на верхнюю одежду гусара, называемую, вроде бы, ментиком. За кожаный пояс я заткнул короткий нож, а в руках держал подаренную Кормильцем рогатину. Хотелось бы более серьезное оружие, но хороший лук или, того паче – меч, стоили много больше моих «рублей». Там же, за поясом я спрятал потайной кисет с десятком серебряных дирхемов. Подбородок уже начал обрастать щетиной и почти никто в Киеве не косился на меня с подозрением.

Магута уже ждал нас с возом.

– А ты красавец, Арье – улыбнулся он.

Переправа представляла из себя хилые мостки, к которым было привязано несколько лодок. На одной, самой большой из них, было подобие палубы, на которой, без особых удобств, могли разместиться несколько лошадей или воз с волами. Но даже это судно казалось утлой лодчонкой на фоне широкого Днепра и я невольно залюбовался могучей рекой.

– Знаешь ли ты, Арье – повернулся ко мне Авраам – Что у этой реки много названий. Поляне зовут ее Славутич, ромеи – Борисфен, а мы – хазары – Самват или Израй.

– Почти как Израиль – сказал я.

– Да – подтвердил он, но пояснять не стал.

– «Редкая птица долетит до середины Днепра» – вспомнилось мне вдруг прочитанная много лет назад строчка из книги.

Магута встрепенулся.

– Красиво сказано, парень! А Днепром ее печенеги называют. Ты-то откуда знаешь?

– В книге прочел – честно ответил я.

– Грамоте учен? – восхитился он.

Нашу беседу прервало ржание лошадей, постук копыт по бревнам и крики: «Каган! Каган!». К переправе спускался конный, сопровождаемый двумя пешими копейщиками. Одеты все трое были примерно также как и я, но заметно богаче. На предводителе, например, был не бурый, как у меня, а кирпичного цвета плащ с парчовой оторочкой, а украшенная вышивкой косоворотка была лазоревого цвета. На поясе висел короткий меч в ножнах и кривой кинжал, как у Магуты, но тоже в богато украшенных ножнах. Сапоги у него были красной кожи, как у Авраама, усыпанные не то жемчугом, не то стекляшками.

– Князь Владимир! – шепнул мне Авраам.

За моей спиной женский голос прошептал:

– Хорошо хоть окрестился теперь наш каган, да и угомонился малость. А то всех девок по Киеву перепортил и уже к неждановой дочке подбирался.

Нежданова дочка! Это же она про мою Аню говорит!

– Тьфу на него! Лишь бы нас не окрестил – прошептал другой женский голос – Но Велес-батюшка не попустит того. Вон как сердито смотрит-то на кагана.

Только тут я обратил внимание на серый от времени покосившийся столб с вырезанным на нем мрачным деревянным ликом, нависший над переправой. Наверное, это и был Велес. Я заметил, как спешившись и проходя мимо столба, князь недобро покосился на него.

– А Неждан-то хитер – гнула свою линию первая дама – Как прознал про княжьи замыслы, так и запросился на дальнюю заставу.

Каган направился прямо к нам и я смог его рассмотреть. Довольно высокий мужчина, Владимир был еще не стар, но почти полностью сед. Ухоженное лицо, окаймленное темно-русой бородой, казалось не выражало никаких эмоций, а затуманенные серые глаза отрешенно смотрели куда-то сквозь всех нас. На груди у него висел крупный крест, украшенный красными камушками, может быть и драгоценными. Заметив нашу группу, он сменил шаг и направился к мосткам.

– Будь осторожен – не раскрывая губ, прошипел Авраам – Не давай волю словам.