Перевернутое сознание

«Да-а… нет, наверно. А чё ты спрашиваешь-то?»

«Да так. Ни чё… Иди ты!».

Я зашагал быстрее, надеясь тем самым отогнать подступающий к горлу комок и чувство пустоты в груди, в которой должно было быть сердце (или его там уж и нет давно?).

Я прошел на кухню и попил. Пил я маленькими глотками, точно смаковал дурацкую кипяченную воду с каким-то привкусом. Все то мрачнело, то приобретало нормальные тона передо мной. Чувство, что я должен все делать хорошо и спокойно, чтобы получить удовлетворение исчезло, его заняло другое. Чувство, что меня окружает кругом опасность; что я должен не медля бежать, не останавливаться и не оглядываться. Я почувствовал холодный, липкий страх, который наполнял меня до самых пяток. Мне показалось, что в кухонной стене глаз. Глаз Кунера. Это ублюдка, могущего просачиваться сквозь двери, проваливаться в пол и прятаться внутри предметов. С трудом заставив себя сдвинуться с места и ощущая свое холодное и сухое дыхание, я проследовал около стены с глазом.

Глаз повернулся.

Рик слушал какой-то хард-рок. Он ревел на всю комнату. Я с большим трудом проорался и сказал ему, что иду спать (Казалось, я не спал вечность). Тот мотнул башкой в знак того, что услышал меня (а может, и нет).

Я достал матрас и расстелил его на полу. Тут заломило ребра. Я дорастелил кое-как матрас. И присел, приложив руку к ребрам, точно надеясь, что тем самым мне будет легче. Это было похоже на тот раз, когда я отравился испорченной селедкой. И лежа в позе зародыша на краю постели и стискивая от острой боли в желудке зубы, я поглаживал живот, надеясь, что тем самым мне полегчает. Но мне так и не легчало. Я решил спуститься с постели на пол, полагая, что это поможет, но боль лишь усилилась. И тогда я перестал поглаживать живот, а просто лежал, уперевшись лбом в ножку кровати и думая о том, что у меня в животе какой-то паразит, который и доставляет мне все эти муки, и что мне нужно просто раскрыть брюшины и выловить этого поганца. Какой же я был кретин и какая фигня лезет ко мне?!

Ребра отпустило минуты через четыре, хотя, может быть, и раньше, я же не засекал это время, ха? Я взял покрывало. Оно показалось мне самым приятным на свете. Мягкий, сухой и успокаивающий, вселяющий спокойствие. Я положил под голову маленькую подушечку с постели Рика и улегся, точно кот, который только что отведал бадью сливок, и ему даже неохота улечься поудобнее, чтобы закемарить (но я еле-еле двигался из остаточной боли, из своего состояния и страха, а также боязни, чтобы боли снова прострелит от боли).

Когда больно и плохо, хочется утешения и успокоения, и если получил это, то благодарен и чувствуешь спокойствие, облегчение и радость. Но такие же у тебя чувства, когда боль и тоска прошла, и ты вроде бы в порядке? Ты словно вычеркиваешь момент боли, что-то остается, но это какое-то туманное, и ты становишься прежним козлом или же безразличным чурбаном.

Я закрыл глаза. Я лежал в таком положении какое-то время. Я вспомнил сегодняшнюю сцену в конце дня, когда Рик сорвался на девчноку и крикнул всю эту фигню, вспомнил, как Третья Личность напала на Зависалу на футбольном поле (я помнил это очень смутно – все потому, что я не владел собой, меня контролировала Третья Личность), а также в мозгу появилось лицо Натали: зеленые глаза, черные волосы с кудряшками, я вспомнил, как когда мы гуляли и зашли в магазин и увидели здоровенный телевизор, то я пошутил про громаднейший телек размером с дом. Все это молниеносно промелькнуло у меня в мозгу. Я точно просматривал последние кадры моего говеного и бессмысленного существования во тьме печали и одиночества (хотя когда-то я полагал, что моя тьма может рассеяться; я действительно в это верил и надеялся). Меня охватили мрачные мысли. По телу пробежала дрожь. Я поднял правую руку всю в шрамах и положил ее на грудь шрамами ко мне. Я жалел, что не захватил нож, потому что мне требовалось себя резануть. Боль обиды, некого раздражении я и горя буквально снедала меня. Хотя бы лицезрение моих бывших порезов приносило хоть какое-то облегчение.

Затем пришло забвение. Я точно перестал все ощущать. Стал неким коконом. Я думал, мне удастся заснуть, но нет. В башке был точно камень. Я чувствовал усталость век, глаза смыкались. А когда я их закрывал, то сон тут же исчезал. Я был таким противным, жалким червяком. Дальше я не помню, но каким-то образом мне удалось вырубиться. Проснулся я уже ночью – не от боли, хотя лучше бы это была боль. У меня произошла поллюция. Ненавижу эту фигню! Здоровенное мокрое пятно на трусах и запах пота! Дерьмо! Я достал из своего драного рюкзака (из отдела с грязным шмотьем) какие-то пованивающие трусы, но хотя бы сухие и переоделся. Как же все это было противно и гадко! Я спокойно спал, никого не трогал, и надо было этой фигне случиться, а?!

Я склонился над краном, ощущая запах пота, идущий от паха, поморщился и подставил лицо под струю воду.

Стукнул сжатым кулаком по стене. Представил, что это лицо матери ДУБЛИКАТА, и я превращаю его в фарш. Разбиваю в кровь морду этой суки, которая лишь ЛЖЕТ, ЛЖЕТ И ЛЖЕТ. А потом я делаю много всякого ужасного с нею о чем не стоит писать, да к тому же я устал.

Я сосредоточился на прохладной простыне, на которой лежит мое тело; меня покрывает одеяло, и понемногу мне удается согреться и не думать об этом не приятном ощущении в паху. Тепло накопляется под одеялом. Слышится бой дождя о железный карниз окна. На улице слякоть. От этой сырости по телу бежит дрожь, и думаешь о тепле… о тепле того, кто бы был с тобой рядом, кто бы обнял тебя и утешил, сказал, что все еще не окончательно кончилось, все образуется; кто бы положил тебе ладонь на грудь, в которой бешено колотится сердце, которое как будто и не живое, и успокоил тебя. Чтобы в твоем теле больше не было этой противной дрожи, страха, отвращения к самому себе и жгучего напряжения – а появилась теплота, спокойствие и частичка понимания, осмысления и радости.

Мне стало получше. Сознание окутала пелена. Мягкая пелена, которая являлась преддверием сна.

18 мая

Четверг

Когда сегодня плелся в вонючую школу ко второму уроку (пребывая в полном неведении относительно того, что это за урок), то видел маленькую девочку, стоящую у решетки сада, прижавшись к ней головой. Волосы у этой девочки были черные, а на голове была вязанная шапочка. На ней еще была легкая курточка. Другие дети играли за ее спиной: кто-то возился в песочнице, кто играл у резиновых колес, а кто-то просто гонялся друг за дружкой или лазил, но она продолжала стоять, прижавшись к металлической решетке ограды. Она смотрела куда-то вдаль. Вероятно, там был ее дом, и она очень хотела бы оказаться сейчас там, а не в саду. Возможно, другие дети не слишком-то дружат с ней, а может и обижают.

Я вспомнил то время, как сам был в саду. И как однажды так то и дело смотрел вдаль или сквозь окна садика, потому что хотел быстрее оказаться дома и посмотреть мультики «Черепашки ниндзя» на видеокассете.

Еще проходя около сада по пути в тюрягу, я отчетливо ощущал запах земли, которая в саду была такая чистенькая, точно свежевыбритая кожа. Обожаю запах земли в это время, также как и запах зарождающейся зелени.

Почти у самой тюрячки я обогнал молодую мамашу в черной юбке, туфлях на небольших каблуках и белой блузе с различной фигней свисающей с рукавов. Мамаша вела за руку свою дочку, которая что-то лепетала, а в другой несла ее ранец. Мне стало обидно и зло на эту девчонку да и на мамашу. Захотелось сделать какую-нибудь гадость. Присмотреться так у этой девчонки прямо киномама (Что, дорогая? Все в порядке, милая? Тебе нужна помощь? Попку тебе подтереть?). Я прибавил шаг, а не то мой грязной рот точно что-нибудь бы выбросил из свого жерлова. Я уже с трудом контролировал себя, во мне росло все больше отрицательное, рос кто-то другой… не Вансинн, я не хотел тому, что мне говорил доктор Психоз, но все же я все больше начинал верить в то, что меня используют, как кукловод марионетку, дергая за ниточки.

ВИДЯ, ЧТО ДРУГИЕ ИМЕЮТ ТО, О ЧЕМ, ВОЗМОЖНО, ВСЕГДА МЕЧТАЛ САМ, ЗЛИШЬСЯ И ЗАВИДУЕШЬ… И ХОЧЕТСЯ СДЕЛАТЬ ГАДОСТЬ, ЧТОБЫ И ДРУГИЕ БЫЛИ ТАМ ЖЕ, ГДЕ И ТЫ.

В школе меня тут же встретил Серый. С ним рядом стоял Санек Марков. Когда он глянул на меня, мне не понравился его взгляд. Я поднял правую руку и показал средний палец. Он тупо усмехнулся.

«Здорово, Димыч. Хорошие новости и плохие».

«Какие хорошие?»

«Отойдем чуток в сторонку, брат». – Сказал Серый, указав на угол в конце площадки, который образовывали две стены, и где еще висело расписание секций и результаты соревнований по волейболу еще за прошлый месяц.

«Ну чего?» – Спросил я с неохотой, поглядев в глаза Серого.

«Все готово. Можно наведываться к Вурхину. Лом звонил мне. Четверг идеален».

«Ты уже видел Рика?» – Рик не пошел со мной, а сказал, что забежит к Светке (вероятно, если бы ее старики уже свалили на надоевшую работу, он намеревался ей вставить. Противно, но это факт.)

«Не-а».

Я кивнул, а поганый говнюк ДЕМОН уже вовсю рисовал в моем больном котелке различные сцены, материал из которых пополной заимствовался из ранее слышанной и виденной грязи. Говори потом, что то, что видишь и слышишь, не влияет?

«Я уже заплатил Молчаливому Франкенштейну. Он будет полезен в плане мщения. Он трахает собак и кошек…

«А ты что видел?»

«Чё?»

«Видел что ль, как он совершал?» – Повторил я.

«Да не-е. Так треплют. Ну в общем я планирую, кое какой прикол над Вурховым. Мерпин, наш Франкенштейн, будет в этом приколе исполнять главную роль. Я с ним уже переговорил. Он сказал или, вернее, выдавил, скроив хлебальник, как обосравшаяся дура, что сделает это за двойную плату».

«А какова плата?… Сколько?» – Крикнул я громче, что серый не расслышал в этом оре. У меня промелькнула мысль, что лучше не бакланить так прилюдно (мало ли чего? Ведь не зря есть поговорка «и у стен есть уши»), но потом я махнул на это пятерней. Ведь всем начхать с большой колокольни, все бегут, базарят о чем-то, строят из себя крутых, и, само собой разумеется, валяйся ты с напрочь распоротым брюхом, пытаясь запихнуть назад свои внутренности, никто не подойдет к тебе – разве, что охранник… при последнем твоем издыхании.

«Две сотни». – Наконец услышал Серый.

«Сделать что?»

Серый попялился, потом проорал:

«Не спрашивай – увидишь. Это же сюрприз… и скажу, что очень крутой сюрприз».

Глаза у Серого горели. Он был весь точно под кайфом, словно пошмалил чего-то. Его настрой переходил и на меня. Я ощутил приятное возбуждение.

«Сначала я ему ребра пересчитаю».

«А то». – Серый хлопнул меня по плечу. Я сморщился от боли в ребрах и про себя назвал Серого, который сейчас мне казался лучшим другом, «говноедом».

На первом уроке я увидел Нэт. Она склонилась над партой и смотрела что-то в тетрадке. Она была просто потрясна. На ней была легкая черная кофта с блестками, юбка нормальных размеров, а на шею был повязан шелковый шарфик или платок не знаю точно, как это называлось. Меня что-то толкало подойти к ней, но я не мог – слишком большое расстояние уже отделяло нас (даже не верилось, что она когда-то пригласила меня к себе жить и заботилась, словно подруга жизни!). Другая же половина – демоническая – побуждала сделать какую-нибудь гадость. Но тем самым я все лишь сделаю хуже. Лучше лишь наблюдать и так и ждать чего-то, мечтать. Это приносит хоть какую-то частицу тепла – ненависть же сжигает все.

Весь урок я старался не смотреть на Натали Шерину, хотя честно признаться, очень хотелось. Меня точно тисками тянуло. Из-за чего мы отдалились? Из-за ее реакции на мое откровение? Кажется. Тогда мне казалось, что она была ко мне несправедлива. Но теперь я понимаю, что ничего в ее реакции особенного не было. Я уже размышлял над происходящим, ну а сегодня наконец-то осознал, что потерял действительно настоящего друга – и в этом большая часть моей вины.

«Как меня задолбали эти цифры и их самый главный заправитель – Цифроед». – Простонал Рик, опустив голову на сложенные руки.

«Да уж», – ответил я , выходя из ступора.

«Запихнул бы ему в задницу указку да еще кучу косинусов, синусов да еще кучу всего. – Злобно произнес Рик. – посмотри на улицу, Диман. Кайфак. Свежесть. Меня так и распирает от желания чем-нибудь заняться. Сходить в какое-нибудь интересное местечко. Развеяться, а не париться в этой сраной школе».

«Тюряге»,– вставил я, глянув искоса на Цифроеда, сидевшего за столом и пялившегося на математическую машину-убийцу – Баркашину. А возможно он хотел рассмотреть, что там у нее под коротенькой юбкой, ходившей из стороны в сторону, когда она писала сраные функции и исчисления.