И юноши, пытаясь им поверить,
Проигрывали страшные бои,
И даже дети приучались мерить
Манящий шёлк змеиной чешуи.
Всё туже, туже скручивался кокон
Знакомых улиц – стой и не дыши!
Я в ужасе бежала мимо окон,
Чтоб не увидеть собственной души.
Не утешало: «рвётся – значит, тонко»,
Я б не хотела увидать рваньё,
И всё-таки, взглянув в глаза ребёнка,
Оторопело встретила её.
Чернели пустотой глазные ямы,
Кривился рта темнеющий провал,
Но в первый раз сказал ребёнок: «Мама!»
И темноту мою поцеловал,
Простив вину, которой нет прощенья,
К судьбе моей прильнув своей судьбой…
Так, Господи, не зная отвращенья,
Ты каждый раз целуешь прямо в боль.
***
О, пустословье, плутовство,
Бездумное житьё –
Сказать: «Я бросила его»,
«Я не люблю её».
Пусть знает лёгкая рука,
Стрелу кладя на лук,
Что доблесть первенства сладка
И в ремесле разлук!
Но глубже тысячи морей
Урок тоски земной,
Что примиряет всех царей
Холодной глубиной.
Узнав, что сердце – тоже плоть,
Часть тела, пядь земли,
Сказать бы так: «Храни, Господь,
Что мы не сберегли!»
***
Душа моя скучала по твоей,
Не различая «надо» и «не надо»,
Не почитая рангов и мастей.
И так, как я тебе бывала рада
Здесь, на земле, под шорох листопада, –
Так – дерево, лишённое корней –
Она рвалась обратно, в темень сада,
В тоску несуществующих ветвей.
Душа твоя скучала по моей,
В час утренний, а после – в час вечерний.
Тайком пила печаль моих морей
Душа твоя, как старый виночерпий.