Улыбка. Что же это за улыбка… Урод, который смеется. Вросшая в кожу ужасная рана, разорвавшая лицо на две кривые части.
– Зачем вам такой глубокий подвал? – спросила Грейс.
– Разве это глубокий?
– Почему он оборудован как бункер? Насколько я знаю, вы атеист, в Апокалипсис не верите. Зачем к нему готовиться?
– Да обычный подвал, что же в нем такого?
Грейс сумела улыбнуться.
– Метров восемь. Бетон, камень. Звукоизоляция. Неужели думаете, что это так незаметно?
– Еда меньше портится.
– А зачем вам тогда холодильник?
– Сейчас-то незачем. Ваш братец обделал здесь все утеплителем. Забрал у меня холодильник, между прочим, хороший.
– А прежде? Вам не хватило обыкновенного?
Уайтхед замялся.
– У меня детей много, когда мы тут жили, много еды надо было.
– На троих детей – огромный подвал без единой полки на стене?
– Дети много едят, ставил на пол.
Уайтхед, казалось, разозлился.
– А могу ли я вам вопрос задать? – поинтересовался он и улыбнулся. – А то все вы меня спрашиваете, а мы не на допросе, милая леди. Мы в диалоге.
Грейс почувствовала, что отказаться нельзя.
– Спрашивайте.
– Какой ваш любимый цвет?
– Белый, – сразу же ответила Грейс.
– Ничуть не сомневался. Вы выглядите так, словно вы только белый и может любить.
– Почему же?
– А мы разные.
– Тогда ваш какой? – сразу же спросила Грейс.
– А мой – коричневый, – ответил Уайтхед и улыбнулся. – Видите, как легко, оказывается, проводить диалог? Давайте еще.
Грейс сжала пальцы так, что они уже начали неметь.
– А вы любили свою работу? – бросила она, не задумавшись даже, что бы получше спросить.
– Я и сейчас ее люблю.
– Платили только, наверное, маловато.
– Не жаловались, на все хватало.
Грейс поняла, что больше не чувствовала рук. Пальцы немели, кулаки расцепились. Грейс успокоилась. За ней медленно успокаивались и все остальные.
– Скажите, а чем вы тут занимаетесь?
– На улицу-то я не выйду никак, – сказал Уайтхед, чуть обдумав ответ. – Читаю газеты, сплю, иногда ем. Воздуха, знаете, хочется уже. Землю увидеть, воду. В четырех стенах плоховато.
Грейс взглянула на кроссовки Уайтхеда, на его лицо, снова на кроссовки. Маленькие затертые пятнышки прилипшей земли на носках. Если бы появились давно, не были бы такими яркими.
Грейс закрыла глаза, сделала глубокий вдох и снова посмотрела на Уайтхеда. Он пугал уже меньше. Подуло холодом, совсем мимолетно. Грейс почувствовала ее прикосновение к голой шее. В подземном царстве они наконец были не одни.
Наконец можно переиграть.
– Скажите, а как ваши дети? – спросила Грейс ровным голосом.
– Мои дети?
– Ваши. Вы же сказали, что их трое.
– Трое, – с неуверенностью проговорил Уайтхед.
– Так как они?
– Причем здесь мои дети?
– Как поживает Джон? Я слышала, он уехал в Лондон, поступать на врача, – продолжала Грейс.
– Да. Он очень хотел быть стоматологом.
– Неужели? А я слышала, что в школе он активно занимался актерским мастерством.
– К чему вы говорите это?
Грейс не улыбнулась и не смутилась. По правде говоря, она ничего не почувствовала. Тело вдруг стало тяжелым, а душа – легкой. Одно с другим перестали соприкасаться. Грейс была где-то посередине, а удерживал ее Джексон.
– Разве только вы можете вводить кого-то в заблуждение? – спросила Грейс и, наконец, улыбнулась.
Уайтхед, кажется, задохнулся на секунду. Глаза блеснули недобро, испуганно, но быстро потухли. Сердце колотилось, кожа покрылась пупырышками мурашек.