Блуждающий

Она не отреагировала.

– Останови машину.

Никакой реакции. Но я понял, что она услышала.

– Останови эту чертову машину! – закричал я. – Иначе я…

– Иначе что? Закричишь, вцепишься мне в шею? Ударишь? Что ты можешь сделать? Не забывай, что твоя жизнь сейчас – моя собственность. Я составляю правила. И одно из них – не мешать мне, – проговорила Тоня и выбросила недокуренную сигарету на дорогу.

– Останови машину.

– Остановлю. Но отберу у тебя все вещи, в том числе и деньги, и документы. И иди на все четыре стороны. Устраивает?

Спокойствие ее убило во мне всякую уверенность.

– Неужели ты совсем не понимаешь? – еле слышно прошептал я.

– Ошибаешься, я все понимаю. Ты много болтал, а меня разговоры раздражают. Я же – раздражаю тебя. Мы друг друга не выносим. По мне так все абсолютно справедливо. Ты не мешаешь мне, а я не мешаю тебе, – сказала она и бросила свои очки мне на колени, словно я был каким-то подстаканником, а не человеком.

– Ты так решила?

– Должен был кто-то решить. Ты не способен на серьезные решения. Это всего лишь капли, никто не собирался тебя убивать.

– Тонь, я очень плохо реагирую на лекарства, – сглотнув ком обиды, прошептал я и послушно убрал ее очки в бардачок. – Я даже пустырник не пью, потому что мне от него дурно. Знаешь, какая у меня история болезней? А если бы я не проснулся? Если бы умер в твоей машине? Что бы ты тогда сказала?

Тоня молчала, безучастно отдавая все свое внимание, которое могло поместиться на кончике пальца, дороге. Солнце сияло ярким фонарем на голубом небе и слепило глаза. Я зажмурился. Глаза защипали.

– Может, ты хоть что-то скажешь?

Она вновь не обратила на меня внимания. Даже мимолетным бесчеловечным взглядом не одарила. Молчала, грудь, покоившаяся под свободной футболкой, будто бы и не вздымалась.

Тоня была абсолютно спокойна. Как мертвец спокойна.

– Да скажи ты хоть что-нибудь! Ты, чертова бездушная… – воскликнул было я, но замолчал на полуслове.

Тоня крутанула руль вправо, чуть не врезавшись в машину, которая стояла на обочине и остывала. Я не успел даже ничего крикнуть – так все быстро произошло. Тоня проехала по щебенке несколько десятков метров, не обратив внимания на раздраженные крики водителей и противные сигналы, издаваемые недовольными машинами, и остановилась, резко нажав на педаль тормоза.

Она не могла отпустить руль. Побледнела.

Я боялся дышать.

Тоня дрожала. Быстро-быстро, если не присмотришься – не заметишь. То ли расплачется, то ли ударит, и неизвестно, что хуже. Взгляд бегал из стороны в сторону, словно что-то выискивая, а дыхание ее было таким рваным и хриплым, будто бы все выкуренные сигареты подействовали именно в это мгновение, обдав легкие ядом.

– Бездушная значит, – выдохнула она и облизнула темные губы, скривившиеся на секунду в безумную острую улыбку.

Фонари потухли. Весь свет исходил из Тониных глаз. Темных, жутких, из которых словно светил мне сам Ад.

– Тонь, я не это хотел сказать!

Тоня, как-то особенно рвано выдохнув, молниеносно схватила меня за локоть, сжала его так, что я еле сумел сдержать вскрик. Кажется, если прислушался, услышал бы хруст.

Не знаю, что случилось бы, не выпусти она локоть. Если бы в глазах ее что-то не потухло, если бы странный блеск их не исчез. Но когда взгляд стал прежним, безразличным и пустым, а не хищным, она выпустила меня так быстро, что я даже засомневался в том, что такие резкие движения человеку вообще подвластны.

Я смотрел на нее, но лицо Тони опять ничего не выражало.

– Не стоит оправдываться, жалко выглядит, – хрипло сказала Тоня, а руку, которую прежде так и держала на руле, опустила. Она повисла тряпкой.

– Тонь, да я чушь сморозил! – воскликнул я, боясь даже представить, на что способна Тоня в гневе.

– Ничего ты не сморозил. Первые слова всегда самые честные, – безразлично сказала она и повернулась ко мне, вновь облив меня холодной болотной водой мертвых глаз, припорошенных гнилой тиной, едва проглядывавшейся за кровью, и сказала, а голос ее прямо-таки сбивал с ног ледяным порывом спокойствия: – Ты совершенно прав. Я не должна была опаивать тебя снотворным. Хотел остановить машину? Пожалуйста, мы стоим. Предлагаю тебе выбор: сейчас я отдаю деньги, которые ты давал на бензин, а ты вполне можешь сейчас же забрать свои вещи и выйти из машины. Автостопом доберешься до Москвы, а там – устроишься как-нибудь. Судьба поможет. Предложение действительно пять минут. Другого шанса покинуть эту машину у тебя не будет. Думай.

И она отвернулась, будто бы предоставив мне возможность побыть с собой наедине, но на самом деле Тони в тот миг стало еще больше.

В такой важный, судьбоносный момент, когда решалось абсолютно все, в голове моей тикали часы.

Я покрылся мокрой пленкой страха. Думал, судорожно цепляясь за каждый довод пальцами и выпуская их, не в силах поймать.

И кто меня за язык дернул? Кто пробудил во мне орущего, негодующего Диму? Я ведь не такой, совсем не такой. Я никогда голос не повышал. Зачем нужно было кричать на Тоню? Чувство самосохранения пробудилось? Но отчего-то оно не проснулось в тот день, когда я решил поехать с ней в Москву. Меня не испугала даже ее загадочность, напротив, я из-за этого и поехал. Эти странности и понравились. Понравились настолько, что от Тониного взгляда по телу разбегались мурашки нетерпения, а глаза не могли оторваться от созерцания пугающей загробной красоты. А я сейчас испугался какого-то снотворного? Да, пусть оно и могло мне навредить. Но чего я ожидал? Человеческого?

Странный человек совершает странные поступки. Ничего ведь необычного.

Или дело было даже не в снотворном. Я, наверное, в тот момент только понял, что с Тоней что-то не так. Что-то в ее взгляде что-то не так. Что-то двигало Тоней. Что-то, что понять невозможно, но что являло себя миру постоянно, не боясь даже разоблачения, настолько хорошо пряталось. Да, она странная. Но странности тоже бывают объяснимы.

Я открыл было рот, но промолчал. Воздух застрял в легких, обжег внутренности, а я испугался. Опять, еще сильнее.

Цифры на табло менялись, неумолимо утекали данные мне пять минут обдумываний, а я все еще не мог понять, что же делать. Почему-то был уверен в том, что Тоня бы сдержала свое обещание и не дала бы мне ни одной лишней секунды на раздумье. Да и делать ли что-то? Какая разница, если мы уже почти добрались до Москвы? Какая вообще разница что-то менять, если пути назад уже нет? Я один посреди неизвестной мне трассы, меж городами, в которых никогда не был. Что я такое? Пылинка на дороге, которую не составило бы никаких усилий смахнуть. Можно было бы, конечно, попытаться. Попытаться остановить машину, попытаться не ошибиться с попутчиком, попытаться не стать жертвой обстоятельств. Но какова вероятность, что будет лучше? Какова вероятность, что мне вообще суждено доехать до Москвы? Может, и не суждено вовсе. И судьбу нечего обманывать, как говорилось во многих фильмах, – свое она все равно получит.

Я смотрел на секунды, и провожал их, не в силах договориться даже с самим собой. В кармане вибрировал телефон, а я молчал. Я даже пошевелиться не мог от страха.

В груди разгорелся пожар. На лбу выступил пот.

Время истекло.

Тоня, словно в ее голове были встроены часы, повернулась и посмотрела на меня, словно ожидая, что выскочу в последнее мгновение. Но я прилип к креслу, ни единая мышца моего тела не могла пошевелиться.

– Понятно, – заключила Тоня.

Машина зарычала, взбила пыльную дорогу из щебенки и грязи и выехала на асфальт, отрезав мне все пути отступления.

Не знаю, что случилось в тот момент. Но отчего-то я почувствовал и облегчение, и отвращение. За меня вновь решили, как решали всегда.

– Знаешь, Дим, а ведь смерть одного человека в мировом масштабе ничего не значит. Подумай об этом на досуге, – сказала Тоня как бы между прочим и закурила.

На какой-то заправке Тоня вышла из машины и ушла в кафе, наверное, вновь закупиться энергетиками и шоколадками. Я остался один – ключи тоже были со мной.

Я мог бы уехать – права, на самом деле, у меня имелись, просто Тоне до этого не было никакого дела: мог оставить сумасбродную девушку на заправке, забрав с собой ее документы и вещи, которые вполне бы мог отыскать, останься я в одиночестве на подольше. Мог бы отомстить за угрозы, за все, что она сделала и сказала.

Но не мог. Потянулся к ключу и уронил руку на Тонино сидение, еще теплое. В горле запершило, глаза защипало. Я потер лицо ладонями до красноты.