Чуждость

Мила с облегчением вздохнула, общаться с детьми ей сейчас совсем не хотелось. Хотя ей сейчас вообще ничего не хотелось, даже двигаться и то не хотелось. Загипсованная нога болела, а в груди комком засела досада на себя и на столь неудачно сложившиеся обстоятельства… Но преодолевать себя было для Милы делом привычным и, стряхнув остатки сна и подавив все внутренние негативные чувства, она села на кровати. После чего, стараясь не сильно тревожить больную ногу, придвинулась ближе к изголовью и, подложив под плечи подушку, оперлась на спинку кровати.

Откуда-то сбоку к ней на кровать тут же вспрыгнул Персик. И с громким «мяу» начал головой тереться о руки.

– Привет, разбойник, – почесала его за ушком Мила.

Удовлетворенно замурчав, Персик тут же развалился рядом с ней и опрокинулся на спину, подставляя для поглаживания свой толстый живот.

– Раскормили тебя знатно… Похоже, ел ты с утра до вечера и с вечера до утра, – массируя ему живот, неодобрительно покачала она головой.

В это время дверь приоткрылась, и в комнату заглянула худенькая невысокая женщина с подобранными в пучок темными с проседью волосами и большими серыми глазами.

– Луиза, ты проснулась… Разбудили тебя все-таки… и как я не уследила, – она сокрушенно покачала головой. – Это озорницы постарались или этот пушистый проказник умудрился? Может, я заберу его, а ты еще поспишь немного? Брюс сказал, тебе врачи отдыхать побольше велели, просил дать выспаться тебе хорошенько…

– Спасибо, но я больше спать не хочу, – отрицательно качнула головой Мила.

– А покушать хочешь? Я тут на скорую руку супчик овощной сварганила и котлеток нажарила. Будешь?

– Нет, спасибо, есть тоже не хочется. А вот если бы Вы мне принесли стакан воды, я бы не отказалась.

– А может чая тебе сладкого сделать или какао? Ты вроде какао раньше любила…

– Спасибо, не надо. Лучше просто воды, если Вас это не затруднит.

– С чего это меня помощь тебе затруднить-то может? Меня ничего не затруднит. Так что если что надо, кричи сразу: «мама Поля, помогите, то-то и то-то надо» и не стесняйся. Поняла? – чуть наклонив голову, добродушно осведомилась женщина, глядя ей прямо в глаза. А потом, видимо заметив растерянность в её взгляде, озадаченно нахмурилась и шагнула к ней: – Что-то не так, Луиза? Я что-то сказала, что пришлось тебе не по душе?

– Да нет, все так. Я благодарна Вам очень. Спасибо, – Мила поспешно отвела взгляд.

– Ты зря лукавить пытаешься, девочка. Я не враг тебе и «держать марку» со мной не надо. Я человек простой и ценю откровенность. Что не нравится, на сердце складывать и молчать не надо, скажи прямо и честно, я постараюсь учесть и подобным больше не досаждать.

– Да ничем Вы не досадили… С чего это Вы взяли? – Мила недоуменно повела плечами. – Просто неприятно беспомощной себя осознавать и от чужой помощи зависеть, вот и все.

– Ну это разве неприятность? – дружелюбно усмехнулась в ответ та. – Это временное неудобство и не более того. К тому же мне даже в радость, что я чем-то помочь могу и помощь моя нужна. Так что не тушуйся и проси. Я с радостью все сделаю.

– Хорошо, – покорно кивнула Мила, внутренне с ужасом осознавая, что вряд ли при всем своем желании сможет переломить себя и начать кричать: «мама Поля, помогите»… нет, это явно выше её сил. И угораздило же её влипнуть в такую ситуацию.

– Ну вот и славно. А водички я тебе сейчас принесу. Озорниц-то к тебе позвать? Или попозже?

– Можете позвать, пусть приходят, – пересилив внутреннее неприятие, выжала из себя натянутую улыбку Мила.

– Что ж, пойду порадую их. Они уж ждут – не дождутся, чтобы тебя повидать. Извелись прям все, – мать Брюса скрылась за дверью.

А уже через пару минут в комнату с радостным криком: «Мамочка, ты, наконец, проснулась!» влетели близняшки и, не обращая на увещевания и просьбы вести себя потише спешившей за ними бабушки, бросились к кровати, обнимать и теребить Милу:

– Мамочка, мы так соскучились, мы так рады! Наконец-то ты дома! Мы так ждали. Как ты себя чувствуешь? Тебя больше в больницу не заберут? Ты не уезжай больше в больницу, ладно? – прижимаясь к ней и ласкаясь, тут же забросали они её восклицаниями и вопросами.

Нервно сглотнув, Мила прикрыла глаза, ей до жути захотелось последовать примеру Персика, который, только увидев близняшек на пороге, быстрее молнии шмыгнул под кровать.

– Девочки, девочки! – держа в руках чашку, к кровати шагнула мать Брюса, – Ну что вы так накинулись на маму? Разве можно так? Она еще не особо хорошо себя чувствуют, с ней так нельзя. Вы посмотрите она того и гляди сознание потеряет. А ну успокоились и тихо себя ведете. А то мигом за дверь выставлю.

– Мамочка, мамочка, мы же тихо! Ну скажи бабуле, что мы тихо. Мы же только обняли и ничего плохого не делаем, а она сразу ругаться… – продолжили ласкаться девочки. – Скажи ей, чтобы не ругалась. Скажи, что мы не мешаем тебе. Ведь правда? Правда, мамочка?

– Не мешаете, не мешаете… – Мила, притянув близняшек к себе, ласково потрепала их по волосам.

И на неё моментально обрушился град вопросов:

– Мам, а ты скоро поправишься? Выздоравливай скорее, ладно? А то нам без тебя грустно. А ты нам сказки будешь на ночь рассказывать, как раньше? А в цепочки логические будем играть? А в загадалки? А про медвежонка, который не любил умываться, будешь нам рассказывать? И про часики… Будешь? А про утенка, который не умел плавать, но очень хотел научиться? И про бельчонка, про бельчонка, как он считать учился… Про бельчонка расскажешь? А то бабуля никаких этих сказок не знает. Говорит: «нет таких» и только по книжке читает… или про курочку и колобка рассказывает. А твои сказки интереснее. Ты ведь будешь нам их рассказывать? Будешь?

Сметенная напором девчушек, она лишь согласно кивала, повторяя: «конечно-конечно» и гладя их по волосам, при этом где-то глубоко в душе отчаянно завидуя Персику, затаившемуся в самом дальнем и укромном углу комнаты.

До обеда сестрички не отходили от нее, и когда мать Брюса, наконец-то, увела их в столовую, чтобы накормить, Мила с облегчением вздохнула. Голова у неё к этому времени раскалывалась так, что казалось еще чуть-чуть, и она треснет, а ногу дергало и сводило до судорог. Дотянувшись до прикроватной тумбочки, она взяла обезболивающие таблетки, прописанные врачом и предусмотрительно купленные Брюсом в аптечном киоске при больнице, и запив их остатками воды из чашки, обессилено откинулась на подушки. Грядущие несколько месяцев подобной жизни казались невыносимым адом.

Через некоторое время, когда таблетки начали действовать, боль немного стихла, а Мила начала проваливаться в зыбкую пелену сна, в комнату вновь вошла мать Брюса.

– Луиза, тебе надо что-то поесть. Скажи что хочешь, я приготовлю.

– Ничего не хочу. Хочу спать, – сонно пробормотала Мила, глубже зарываясь головой в подушку.

– Так дело не пойдет! – мать Брюса решительно шагнула к кровати. – Тебе необходимо есть. А ты с утра крошки во рту не держала. Лишь воду пьешь, – она кивнула на пустую чашку на тумбочке у кровати. – Поэтому либо скажешь что хочешь, либо принесу, что уже приготовила, и буду насильно кормить.

– Насильно? – недоуменно переспросила Мила, приоткрывая один глаз.

– А ты как думала, девочка? Ты мне чай не чужая. И смотреть спокойно, как ты от голода загибаешься, не стану, – мать Брюса села на край кровати рядом с ней и, ласково коснувшись плеча, иронично усмехнулась: – ты не смотри, что я ростом невелика, ежели надо чего, то силушкой Бог не обидел. Так что лучше по-хорошему кушать соглашайся, – а потом тихо и просительно добавила: – Надо тебе кушать сейчас, Луиза. Даже, если совсем не хочешь, через силу надо. Иначе у тебя совсем сил не будет. А тебе силы сейчас ой как нужны, чтобы скорее поправиться. Ну скажи, чего хочешь, я любое постараюсь сготовить.

Было невозможно не расслышать искреннюю заботу и беспокойство в голосе этой безыскусной и прямолинейной, но в тоже время чрезвычайно располагающей к себе женщины, и Мила, через силу улыбнувшись, тихо проговорила:

– Не надо ничего специально для меня готовить, несите то, что уже приготовили, я поем.

Когда мать Брюса принесла ей заставленный тарелками поднос, и она, устроившись поудобнее в изголовье кровати, принялась за еду, та с сожалением глядя на нее, сокрушенно покачала головой:

– И ведь угораздило тебя второй раз в аварию попасть… Ну ничего-ничего, главное жива осталась, остальное – дело поправимое. Ты молодая, даст Бог, быстро оправишься, все хорошо будет. К тому же дома ты уже, а дома и стены помогают. Хоть и новый это дом для тебя, а все равно помогают. Да и мы во всем помочь постараемся… и я, и Брюс. Он уж так рад, так рад, что ты нашлась, и что жива ты… Любит он тебя очень, – и перехватив её взгляд, поспешно добавила: – Ты не смотри на меня так, не смотри, вот истинно говорю, что любит. Он может и не мастак ласковости какие говорить и в любви признаваться, ну или по другому как-то это показывать, но уж поверь матери, без тебя он жизни не мыслит… Одна ты у него на сердце. На другую какую за все это время и не посмотрел ни разу… – а потом, увидев, что Мила, отложив ложку, выпрямилась, готовясь вступить в дискуссию, поспешно замахала рукой: – Ты это, не отвлекайся, кушай, моя хорошая, кушай… Я не собираюсь в вашу жизнь лезть, это я так сказала, что б ты просто знала… Не обижайся…

С языка у Милы рвались слова о том, что нельзя любовью оправдывать желание полностью контролировать жизнь другого человека и подстраивать её под себя. Но мысль, что полемика на эту тему с матерью Брюса в данный момент вряд ли уместна, заставила прикусить язык, и мило улыбнувшись, она вновь взялась за ложку и продолжила есть.

***

Вечером Брюс ей принес ноутбук и костыли. Подавив желание немедленно выйти в интернет, чтобы узнать последние новости об институте, Мила потянулась к костылям и, осмотрев их внимательно, обернулась к стоящему рядом с кроватью Брюсу:

– Подстрахуешь? Я хочу их опробовать, но боюсь упасть.

– А ты более разумна, чем я ожидал. Мне казалось, ты первым делом в ноут вцепишься, – усмехнулся он и протянул руку: – Конечно, подстрахую, что за вопрос…

Опираясь на костыли, Мила с его помощью осторожно встала с кровати и сделала несколько неуверенных шагов.

– Молодец, очень хорошо, – ободряюще проговорил он, поддерживая её сзади. – Только не забывай, что врачи тебе велели совсем на загипсованную ногу не опираться.

– С чего ты взял, что я могу это забыть? – раздраженно хмыкнула она.

– А почему я не могу напомнить? От моего напоминания ты же ведь не развалилась, – не менее раздраженно тут же парировал он.