На крыльце под барельефом

– Училки, а училки! – Нина схватила меховую шапку и приложила к носу хвост пушистого зверька. – Асса! Напились и буяним! Ну скажите вы мне, что нам, красивым, на фиг делать в этой Америке? Со скуки подохнешь посреди их изобилия! Мы сами с усами! Нам-то есть, что терять! Где еще есть мы такие, близкие и самые умные! Кстати, как насчет билетов на Таганку? Лидочка, ты обещала! Я уже месяц не была в театре! Смотри, дичаю на глазах!

– Будут, будут билеты. Только, пожалуйста, Ниночка, умоляю тебя, не вступай в опасные разговоры. Ведь сама знаешь, и у стен есть уши… А тут ребенок, ты никогда не думаешь наперед… Выходим, девочки. Осторожно, скользко, как черт знает что. А всего-то ноябрь… Темно, как в ж… Не буду, нелитературно это, хоть и правда. Давай, давай мне руку…

– Всем к метро? – открыла впервые за долгое время рот Ирина, ошарашенная ритмом веселья и шутками. Она уже была рада наконец выйти на улицу и с надеждой посмотрела на коллег, потому что не была уверена, что найдет дорогу до ближайшей станции. Район она знала плохо, никуда, кроме школы, от школы до метро и обратно, пока не доходила – боялась заблудиться.

– Ирочка Евгеньевна, а вам куда ехать-то?

– Ирина Евгеньевна, Нине к метро и Леле. И Лидии Николаевне. А вы где живете?

– На Текстильщиках…

Ей стало зябко. «Текстильщики прозвучали как-то не так, не очень», – подумала Ирина. Вечер вдруг стал густым, она – уставшей, а впереди еще долгая, казавшаяся отсюда бесконечной, дорога до дома. Ей почудилось, что все на нее смотрят с презрением. Она посмотрела, пытаясь разглядеть получше, где кто, на коллег, идущих впереди. Девочки по двое, поддерживая друг друга, шли по скудно освещенной улице, болтали о театре, о выходных. Кто-то, похоже, Рита, подошел сзади и взял ее под руку.

«Запуталась совсем! Зачем им на меня как-то не так смотреть? В конце концов и в Текстильщиках люди как бы живут, не только на Арбате… Да я вообще не в курсе, кто из них где живет…» Когда-нибудь и она обязательно обоснуется, скажем, на самой улице Горького. Не ради Текстильщиков, где на улицах темно и как-то… слишком по-пролетарски, она ехала в Москву. «Все впереди. Все будет хорошо. Сейчас просто уже пора домой», – повторяла она про себя.

Ее мысли стали строже, выправились, подтянулись, как солдаты на плацу. Вдруг ее накрыло раздражение: «Америка им не подходит. Выпендреж. Передо мной эту, ну, комедию, разыгрывали. На самом деле, небось, завтра бы уехали отсюда. Их же всех только и тянет туда… Вранье все. Не верю… А то ладно, с ними весело, и польза тоже какая-никакая. А что там с Таганкой? Столько всего про этот театр слышала… Хотя зачем мне он, этот театр, скука смертная…»

Успокоившись немного, взяв себя в руки под шепот привычно недоверчивых мыслей, Ирина Евгеньевна двинулась к метро вместе со всеми. Она быстро догнала Лидию Николаевну, которая ей казалась оплотом разумности среди веселых и провокационных «англичанок».

Впереди Нина с Лилианой продолжали рассказывать анекдоты.

– Слушайте из свеженького. Армянское радио спрашивают: что было раньше – яйцо или курица? Армянское радио отвечает: м-м-м-м, раньше все было!

– А этот? О, он просто замечательный! Внимание: вопрос ко всем! – Нина обернулась. Пятясь, стараясь не упасть, повернулась к отстающим, сокращая дистанцию и приглушая голос. – Кто мне скажет, какие признаки отравления черной икрой, знаете? Ну? Давайте! Идеи есть? Да вы что! Это когда вырастают густые брови и нарушается дикция!

Ирина не очень поняла, при чем тут икра, да еще и к густым бровям, но сухо, в пол-улыбки посмеялась вместе со всеми. Чуть не упала, правда, при этом на скользкой дороге. «Надо будет Толю спросить, не забыть бы…» – подумала она и повторила про себя анекдоты, чтобы запомнить наверняка.

Диван

Зима выдалась ранняя, снежная, время близилось к Новому году – первому столичному Новому году. Бульвар между школой и метро превратился в длинный туннель под заснеженными деревьями, по которому вниз можно было катиться ледяными накатанными блестящими дорожкам. Ирина Евгеньевна осторожно обходила эти развлечения, недовольная тем, что теперь там дотемна толпились и толкались ученики. Дети есть дети, но она и в юности таким не баловалась – можно упасть, можно порвать или запачкать одежду, можно испортить обувь.

Она была всегда бережливой, и мама хвалила ее, ставя всем в доме в пример. Особенное отношение у Иры было к обуви. Не испортить, не поцарапать – особенно значимые аргументы: муж только-только ей достал сапоги в каком-то своем распределителе, на мягкой невысокой каучуковой танкетке, замшевые, такие, в общем, такие… Другие за ними ночами стоят, номерки на ладони пишут… Все коллеги новые сапоги заметили, отметили и долго рассматривали. Ей было особенно приятно, что даже Нина с Лилианой, школьные модницы, одобрительно поцокали языком, но почему—то, к сожалению, не спросили, откуда такая роскошь.

– Ирина Евгеньевна, заходите, заходите! Не надо снимать обувь! Можно просто вытереть. Вот тут я живу. Видите, самая обычная квартира… не хоромы.

Когда они вместе с Лилианой Георгиевной вышли из школы и пошли по бульвару к метро, было еще совсем рано. Ирине не хотелось ехать домой. Гулять, впрочем, тоже не сильно тянуло – день был промозглый, неясный. Над аллеей висела туманная дымка, сквозь которую виделся белый ровный круг зимнего солнца. Морозы, взяв реванш после легкого мягкого снега в начале декабря, решили себя наконец показать, и холод пробирал нешуточный. Бульвар был пуст, только где-то вдалеке шла обычная баталия у снежной крепости. Деревья склонялись над головой, задевая, если вовремя не увернуться, голыми ветками с остатками утренней изморози.

Дойдя до метро, коллеги еще немного постояли, поговорили. Ирине было интересно все, что касалось новых знакомых и общих школьных дел. Лилиана не стремилась, в отличие от Нины, обсуждать всех и вся, но слово за слово – и какие-то сведения от нее Ирине Евгеньевне все же удалось почерпнуть.

Лилиане не надо было никуда ехать, а только перейти на другую сторону широкого проспекта. Так они стояли, разговаривали, пока совсем не замерзли. Лилиана никуда не торопилась, следующий день был у нее выходной. Сама не зная почему, она вдруг предложила новой коллеге зайти к ней на чашечку кофе. Ирина была счастлива. Стараясь не сильно показать свою радость, она взглянула на маленькие золотые часики на руке и, изобразив на лице некоторое раздумье, заметила: «Мне домой, конечно, уже надо бы… Но знаете, отчего же не зайти? Если не помешаю, конечно… Очень рада, вот правда, рада прямо очень… Я с удовольствием».

Так они перешли уже вместе на другую сторону широкого проспекта, которую Ирина раньше рассматривала только издалека, со знакомого берега. Пускаться одной в неизвестность, отрываться от привычного, накатанного пути ей никогда не хотелось. Теперь она была не одна, ей не было опасливо-одиноко. Лилиана ей показала еще один вход на ту же станцию метро – уже с другой стороны, где было людно, не так полупустынно, как у их «школьного» погружения под землю.

Ирина Евгеньевна заметила длинные очереди в магазины, отметила про себя, что нужно бы обязательно сюда наведаться как-нибудь самой, а лучше – вместе с мужем. Она чувствовала, как понемногу осваивает этот город, большой, такой разный, как лоскутное одеяло. На этой стороне проспекта возвышались не какие-нибудь построенные на скорую руку пятиэтажки, а «сталинские» дома с арками, за которыми виднелись просторные дворы. Широкая улица обросла высаженными деревьями. Народ деловито куда-то бежал, а на углу продавали горячие пирожки.

Лилиана жила недалеко, в одном из таких кирпичных добротных домов. Ирина шла с замиранием сердца в предвкушении приоткрытия хотя бы одной, но реальной, настоящей двери в личную жизнь коллеги. Это ее занимало куда больше не всегда понятных анекдотов и обещанных билетов в театр, к которому тоже следовало, по идее, приобщиться, но не сильно хотелось тратить время.

Ирина Евгеньевна, немного стесняясь, как делая первый шаг в холодную воду неизведанного озера, прошла из прихожей в большую комнату.

– У вас очень уютно! И много света!

– Спасибо, – улыбнулась Лилиана и направилась на кухню, чтобы приготовить кофе. – Ирина Евгеньевна, проходите, располагайтесь. Я сейчас. Пойду сварю кофе.

– Да… Уютно и так стильно! Какая красивая мебель…

Она медленно начала двигаться вдоль стены, ощупывая обои, потом вышла на середину и потрогала, как при покупке, разлапистый вальяжный диван, прикрытый нежно-бежевым пледом.

– Только вот я бы не смогла сидеть на диване прямо посередине этой, ну, посредине комнаты…

– Не поняла вас, – вернулась от двери Лилиана и с удивлением посмотрела на гостью.

– Ну… вот диван у вас стоит посредине… За спиной вот тут есть пустое пространство, диван, ну… должен, он лучше, если будет стоять у стены. Обычно как бы всегда стоит у стены. Сзади ковер там, на стене, полки могут быть разные. Мне было бы неуютно вот так сидеть посредине комнаты, сзади же могут люди ходить. Движение. А я спиной…

Лилиана не знала, что и ответить. Любое пространство, каждый его сантиметр в небольших советских квартирах, даже в сталинских домах с высокими потолками, старались использовать максимально практично, чтобы каждому в семье, даже коту, который тоже очень кстати вышел их встречать, распушив серый с серебристым отливом хвост, придумать свой личный уголок.

– Не нравится диван посередине? Это же большая комната, – пришла в себя слегка ошарашенная хозяйка. – У стены напротив мой муж устроил себе маленькое бюро, видите? Он сам сделал – такое нестандартное, правда? Ничего ведь оригинального не купишь. Да и вообще… мало что обычно запросто купишь.

– Да, столик очень миленький. Сам прямо сделал? Правда? Но я про другое. Мне некомфортно было бы сидеть на диване, и я не смогла бы спокойно смотреть телевизор, если сзади меня не стена, а пустое как бы пространство. Будете смеяться надо мной, наверное, это глупости, конечно… Но я должна все видеть, если хотите, ну как бы контролировать все в комнате. Это неспециально, как говорится, подсознательно… Я должна видеть все перед собой, все, что происходит, ну это, везде, тут, в общем, в комнате. Если кто-то ходит сзади, за моей спиной, то я буду, ну, я того, буду все время оглядываться, чувствовать свою… ну… нервно чувствовать себя. Я так сбивчиво это объясняю, но это так, это все не должно как бы портить настроения. А вообще все это неважно… Чепуха все. У вас очень уютно. Мне очень, это, нравится. Такая мебель красивая. Все так… в стиль, со вкусом… Такие потрясающие шторы! Вы их заказывали?

Лилиана не сразу смогла переключиться на вопрос штор. Она смотрела на эту маленькую женщину с маленькими руками, как-то неудачно постриженную, обычную моложавую женщину, которая только что высказала желание все контролировать. И что самое важное – после первого удивления она поняла, что это не шутка. Что там у нее в жизни такого, что даже диван в своем доме нужно ставить, как вышку на зоне?

Ирина Евгеньевна не вызывала неприязни. Она не вызывала отрицательных эмоций, не вызывала раздражения. Она всегда казалась душевной и понимающей. С ней было просто поделиться даже, наверное, чем-то сокровенным. Правда, не Лилиане, которая приоткрывала свое сердце с аккуратной сдержанностью далеко не каждому. Новая учительница старалась стать хорошей коллегой и ждала понимания в ответ. «Все мы такие, – думала хозяйка, – но…»

Слова о контроле, страх что-то сделать не так – чем не попытка защиты? Человек приехал из провинции, и – как Лилиане не знать – путь так скользок, если карабкаешься без особой поддержки по столичным ступеням. Она сама почувствовала их твердость и холодность в юности, когда восторженная, наивная пустилась в путь по неведомым дорогам огромного нового города. И юная Лилиана старалась не сорваться, удержаться, подтянуться, дорасти. Она делала все для того, чтобы однажды с чувством удовлетворения, гордости за свои успехи, с вершины достигнутой свободы оглянуться с радостью вокруг.

Но вот контроль… это немного не то слово. Оно царапало. Оно уже поцарапало. Оно процарапало маленькую дорожку где-то в глубине сознания, может, души. А может, просто повисло этаким чужеродным углеродом в воздухе просторной большой комнаты, которую поделил пополам огромный, любимый, собирающий всю семью по вечерам диван. «Она не так проста, как кажется», – подумала Лилиана. Несколько секунд ушло на странные раздумья-штрихи-штопки. За это время гостья, кажется, успела задать какой-то вопрос и теперь ждала ответа…

– Вы что-то спросили, Ирина Евгеньевна? – Лилиана вынырнула из своих мыслей.

– Да, Лилиана Георгиевна, я вот хотела бы узнать, где вы шторы такие роскошные заказывали? Или покупали? Неужто в обычном магазине?

– Шторы? Я сама сшила. Если хочешь что-то оригинальное, то изволь – бери инициативу в свои руки вместе с иголкой!

– Ах, какая вы умелица! – Ирина Евгеньевна всеми силами пыталась загладить ляпнутое раньше, вырвавшиеся совершенно зря дурацкие слова про диван. Собственно, никто ее мнения не спрашивал, а вот комплементы всегда к месту, когда приходишь к кому-то в дом, тем более первый раз.

– А я мало что умею, – то ли грустно, то ли кокетливо произнесла она. – Но надо же еще где-то найти такую ткань! И потом достать такие красивые палки…

– Карнизы. Это мне родительница одна предложила, когда про ремонт говорили. Не знаю, где работает ее муж, но она мне дала один адресок, и… вот карнизы удалось заказать. Прямо в тон. И клипсы. Большие.

Лилиана задумалась, не слишком ли она суха по отношению к гостье.

– Но знаете, они все равно постоянно сваливаются и приходится залезать на стул и прикреплять.

– А тонкий тюль можно найти в магазине?

– Можно, наверное, – Лилиана понимала, что коллега пока мало знакома с московской жизнью, и была готова терпеливо объяснять ходы и выходы, если таковые могут помочь. – На Ленинском есть магазин «Ткани». Знаете, где это? Метро «Ленинский проспект», прямо на площади. Там бывает, говорят. Правда, сами понимаете – длиннющие очереди, чуть ли не запись. Надо поспрашивать. Может, девочки в курсе, где кто что достает.

«Не школа, а золотое дно, – подумалось Ирине Евгеньевне, когда она после недолгого чаепития (хозяйка пила кофе) покидала квартиру коллеги. – Надо только правильно себя вести, не лезть со своими как бы мнениями, и все тогда у меня получится. Они ведь не злые, девочки, просто им все, похоже, слишком легко достается…»