Елизавета I

– Идемте, сэр, – произнес он своим высоким голосом, в котором я различила уязвленные нотки.

– Если бы вы согласились принять мою матушку… – оглянувшись на меня, жалобно произнес Эссекс.

Я бросила на него испепеляющий взгляд и не удостоила ответом. В последнее время он постоянно донимал меня этой просьбой, как будто его настойчивость могла заставить меня передумать. Ничье заступничество не поколебало бы моего мнения. Если заступничество обоснованно, в нем нет необходимости. В противном случае обхаживать меня бесполезно. Летиция принадлежала к последней категории.

В том, что касалось моих дам, я старалась не брать ко двору лживых и недалеких, однако порой приходилось, руководствуясь политическими соображениями, принять чью-нибудь дочь или племянницу, а, как ни жаль, не всегда возможно предсказать, какими станут наши отпрыски. Даже у самых серьезных моих советников порой вырастали такие дочери, как Бесс Трокмортон. Так что здесь присутствовали дамы двух сортов: верные и преданные, как Хелена, Марджори, Кэтрин и ее сестра Филадельфия, и легкомысленные вертихвостки – Бесс Трокмортон, Мэри Фиттон, Элизабет Саутвелл и Элизабет Вернон. Вполне предсказуемо, пустышки были привлекательнее положительных. Впрочем, как говорил царь Соломон: «Что золотое кольцо в носу у свиньи, то женщина красивая – и безрассудная». Я как раз представляла себе, как выглядело бы золотое кольцо в изящном носике Бесс Трокмортон, когда широкие плечи сэра Уолтера Рэли скрыли ее из виду.

Я стала замечать, что он слишком уж часто оказывается в моих покоях в то же самое время, когда там присутствует Бесс. В его обязанности, как капитана Королевской гвардии, входила охрана добродетели моих придворных дам, и у него даже имелся ключ от покоев моих фрейлин. Пока что ничего предосудительного между ними я не заметила, но подозрения имелись. В последнее время он явно выделял Бесс среди остальных. Я сочла своим долгом помешать им.

Бесс немедленно склонила голову и отступила назад. Она всегда держалась учтиво и услужливо – на первый взгляд. Рэли обернулся, и, как обычно, от его вида у меня перехватило дыхание. Шести с лишним футов ростом, состоявший, казалось, из одних мускулов, он в свои без малого сорок был мужчиной в расцвете сил.

– Ваше величество, – произнес он, – я попробовал этот ваш кахве, и теперь голова у меня полнится стихами.

Кажется, он намеревался немедленно продекламировать свои вирши. Они были хороши, но я сейчас не расположена была их слушать. Я отвернулась, но он – даже не прикасаясь ко мне – остановил меня. Устремив взгляд поверх его плеча, я заметила Эдмунда Спенсера, которого не видела девять лет, с тех самых пор, как он уехал в Ирландию. Рэли практически подтащил его ко мне.

– Мой ирландский сосед, – с ухмылкой произнес он.

– Я прибыл в Лондон, чтобы представить вам свое скромное подношение, – сказал Cпенсер. – Оно целиком посвящено вашему величеству и описывает ваш блистательный и волшебный двор во всем его изумительном великолепии. Могу я преподнести вам один экземпляр?

– Будьте так добры, – отвечала я. – Как же называется это чудо?

– «Королева фей». Тут только первые три книги, а всего их будет девять. Остальные воспоследуют.

В полумраке зала я вгляделась в его лицо. Кожа да кости. Оставалось только надеяться, что он не страдает ирландской дизентерией, которая подтачивала силы многих тамошних жителей.

– Я позабочусь, чтобы вам доставили подарочный экземпляр, – заверил Спенсер.

Но внимание мое уже переключилось на Рэли, который пробормотал:

– Меня очень беспокоит колония. Прошу вас, пошлите туда корабль с помощью. Прошло уже почти три года. – Он улыбнулся своей ослепительной улыбкой. – Пусть королева фей придет на помощь своему детищу, Виргинии.

– Разве мое детище не процветает?

– Поскольку я не видел его своими глазами, – веско произнес он, – поручиться за это не могу.

Он намекал на то, что я, хоть и позволила ему назвать нашу колонию в Новом Свете Виргинией[4 - От лат. virgo – дева; Елизавета была известна как королева-девственница.] в мою честь, самому ему отправиться за океан не разрешила. Основана она была пять лет назад, но последние два года ее никто не посещал. Нашествие испанской армады в 1588 году означало, что лишних кораблей, которые можно было бы отправить в Новый Свет, у меня не было, и до конца опасность все еще не миновала. Кораблям запрещено было покидать английские порты.

– А вести какие-нибудь оттуда доходят?

– Никаких, – отвечал он. – С тех пор как в ноябре тысяча пятьсот восемьдесят седьмого года корабли отправились в обратный путь от острова Роанок, никто колонию не видел.

Рэли помолчал. Маленькой девочке, которая появилась там на свет тем самым первым летом, скоро исполнится три. Ее зовут Виргиния Дейр. Колонии необходимы припасы. Они были нужны еще два года назад. Колонисты вполне могут находиться в отчаянном положении.

Он прав. Долее откладывать нельзя.

– Хорошо, – произнесла я. – Я отправлю туда небольшую флотилию.

Наши территории в Новом Свете в сравнении с владениями испанцев были крошечным пятачком, однако, застолбив за собой земли на севере, куда они не могли дотянуться, мы получили шанс со временем преодолеть их преимущество. Испанцы закрепились в южной части побережья, в местности, которая именовалась Флоридой, однако мы могли помешать им расширить свои владения.

Неужели им мало целого континента, Южной Америки? Мало сокровищ инков и ацтеков, которые рекой текут в испанскую казну? Поскольку суша сужалась, превращаясь в тонюсенький перешеек, испанцы переправляли по нему свою добычу, прежде чем отправить ее домой, в Испанию. Двадцать лет назад Дрейк понял, что это уязвимое место, где на них можно неожиданно напасть. Некоторое время тактика работала, однако потом эффект неожиданности пропал, и испанцы стали встречать нападения во всеоружии. Тогда Дрейк переместился на западное побережье Южной Америки и стал нападать на них в Перу, прежде чем они успевали переправить награбленное на перешеек. Дрейк… Его гений отрицать было невозможно.

Однако испанцы учились на своих ошибках; они переоснащали армаду более современными кораблями, сконструированными по образу и подобию наших. Когда корабль попадает в руки к неприятелю, это катастрофа, ибо тут же к ним в руки попадают и его секреты. Мы захватили и уничтожили великое множество испанских кораблей, но, к сожалению, они не обладали никакими секретами и не могли рассказать нам ничего такого, чего мы не знали и без них.

12. Летиция

Март 1590 года

– Неужели ты совсем ничего не добился на этом султанском сборище? – Я устремила взгляд на моего глупого сына, столь щедро одаренного природой и, по всей очевидности, совершенно не способного распорядиться ее дарами с умом. – Она заметила тебя? Ты упомянул обо мне? Ты сказал о другой должности? О чем ты говорил?

О, мое терпение!

– Я представил ее величеству Саутгемптона.

– Тоже мне достижение! Ты же знаешь, она терпеть не может хлыщей. Теперь всякий раз, думая о тебе, она будет вспоминать о нем.

– Хватит меня третировать! – воскликнул Роберт.

Он вдруг обернулся ко мне столь стремительно, что его модный короткий плащ, от которого не было никакого толку, взметнулся в воздухе. Обходительность и обаяние, которые я всегда отмечала в моем сыне, исчезли, оставив лишь задиристого солдата и ловкого придворного, каким его знали все остальные.

– Я этого не потерплю!

– Терпишь от нее, потерпишь и от меня, своей матери.

– От нее можно ожидать награды. Вы же все свои награды уже растратили.

– Неблагодарный ублюдок!

– Я не ублюдок, если только слухи не верны, и Роберт Дадли и впрямь не был вашим любовником задолго до того, как стать вашим мужем, и я – не его сын.

– Если я скажу, что сама доподлинно этого не знаю, ты мне поверишь?

У меня в голове не укладывалось, что я произношу эти слова вслух.

– Пожалуй, нет. Я предпочитаю думать, что унаследовал графский титул по праву рождения. Матушка, давайте забудем все, что мы тут друг другу наговорили. Я не сдержался.

Да, давай забудем все эти опрометчивые слова.

– Я рада, что залучила тебя в гости, – улыбнулась я, похлопав ладонью по кушетке у окна, на которой сидела.

В последнее время он навещал меня совсем не часто, с головой погрузившись в водоворот лондонской жизни и обустройство нового дома. Дом этот когда-то звался Дарем-хаус, потом превратился в Лестер-хаус, а теперь вот был переименован в Эссекс-хаус. Но как бы он ни назывался, это был один из самых роскошных особняков на Стрэнде. Ему этот дом достался благодаря моему браку с Робертом Дадли, графом Лестером, его отчимом. Значит, кровные узы с Дадли его не устраивали, но унаследовать его дом он при этом был отнюдь не против!

– Я предпочел бы, чтобы мы с вами сейчас находились в Эссекс-хаусе, – заметил он.

– Вздор! Уж не хочешь ли ты сказать, что в Дрейтон-Бассетте тебе мало развлечений? – шутливо поинтересовалась я.

После того как я, овдовев, скоропалительно выскочила замуж за Кристофера Блаунта, который был практически ровесником моего сына, благоразумие посоветовало мне удалиться от королевского двора в деревенскую глушь, в Стаффордшир. Если ее величество так и не простила мне, что я похитила ее долготерпеливого возлюбленного прямо из-под носа и сочеталась с ним браком, то намек на то, что я вдобавок еще и развлекалась с молодым любовником, навлек бы на меня ее лютую ненависть. Увести чужого мужчину – это грех, предать его после – преступление. Впрочем, я не могла согласиться с тем, что я его предала. Что оставалось делать одинокой вдове? Я была по уши в долгах. Мстительная королева заставила меня выплачивать долги Лестера, по причине чего мне пришлось распродать все движимое имущество. Можно подумать, это могло воскресить его и вернуть ей. Нет, он покоился в земле в Уорике, и его мраморный надгробный памятник окончательно меня разорил. В своем завещании Дадли превозносил меня как свою «верную, любящую, преданную и послушную супругу». Кроме того, он назвал меня своей «дорогой бедной безутешной женой». Совершенно очевидно, что мне пришлось употребить все силы на то, чтобы превозмочь свое горе, – с Кристофером. Так что… как гласит девиз королевского ордена Подвязки, honi soit mal y pense – «пусть стыдится подумавший об этом плохо». Лестер был доволен тем, как я исполняла супружеские обязанности, и на этом все. На его надгробии было выгравировано на латыни, что я, его moestissa uxor – нежнейшая жена, – из любви и нерушимой верности распорядилась воздвигнуть этот памятник лучшему и любимейшему из мужей. Разумеется, я написала это сама.

К изумлению моему, сын улыбнулся.