Елизавета I

– Мальчишек, забулдыг и древних старцев, – произнес крепкий темноглазый мужчина, сидевший слева от Лестера.

– «Старцам вашим будут сниться сны, и юноши ваши будут видеть видения»[3 - Иоил. 2: 28.], – пробормотал Уолсингем.

– Оставьте вы в покое Библию! – рявкнул Черный Джек. – Испанцы плывут под штандартом, который благословил сам папа. Но это не поможет им победить, равно как нам не помогут победить цитаты из Священного Писания.

– Вы, сэр. – Я обернулась к мужчине, который упомянул про забулдыг. – Вы утверждаете, что местное ополчение и вооруженная милиция – сборище неумех?

Тот вздрогнул, когда понял, что я обращаюсь к нему, – будто привык, что его никогда не принимают всерьез.

– Я хотел лишь сказать, ваше величество, что у нас нет профессиональной армии, а есть только граждане, которых забрали из семей и кое-как наспех обучили. Никакого сравнения с немецкими, итальянскими и валлонскими наемниками герцога Пармского. Чем богаты, тем и рады. Я вовсе не имел в виду ничего неуважительного.

– Я же говорил вам, что мой конюший – подающий большие надежды молодой человек, – поспешно вставил Лестер. – Очень примечательный юноша. Могу я представить вам сэра Кристофера Блаунта?

Миловидный юноша. Томные глаза и красиво очерченные губы. Широкие плечи. Даже под одеждой видно, как бугрятся мышцы на руках.

– А вы, случайно, не родственники с Чарльзом Блаунтом? – спросила я, имея в виду одного из моих придворных фаворитов, который теперь командовал кораблем «Радуга» под началом сэра Генри Сеймура.

– Очень дальние, ваше величество.

– Значит, красота – это у вас семейное.

Другой на его месте покраснел и смутился бы, он же в ответ лишь спокойно посмотрел на меня. Очевидно, не позер и не дамский угодник.

Роберт Деверё, который все это время держался необыкновенно тихо, чертил на столе круги пролитым вином.

– Роберт…

Двое повернули ко мне голову: Роберт Дадли и Роберт Деверё.

– Красивое имя Роберт, – сказала я. – Но я звала младшего, кузена.

Мы с Робертом Деверё приходились друг другу родственниками: он был праправнуком Томаса Болейна, а я внучкой.

– Да, ваше величество?..

– Вы что-то совсем притихли.

– Прошу меня простить. Все это тяжким грузом лежит на моем сердце.

Ясный взгляд его широко раскрытых глаз был поистине ангельским. Да и сам он с его голубыми глазами и золотистыми кудрями выглядел точь-в-точь как сошедший с итальянских полотен ангел.

– Поистине, как и у всех нас. Давайте закончим трапезу и вернемся к нашим делам.

Мы принялись за еду, вполголоса переговариваясь с соседями по столу. Я спросила у Марджори, чем отличается военная философия ее мужа и сына.

– Подход Генри более тонкий, – отвечала та. – Он предпочитает выждать и посмотреть, что будет делать неприятель. Джек же за то, чтобы сначала нанести удар, а вопросы задавать потом.

– Примерно как Дрейк.

– Да, и…

Тут снаружи послышался шум, и в шатер впустили человека в латах. Стащив с головы шлем, Джордж Клиффорд, граф Камберленд, направился к нам и остановился передо мной. Соблюдя все необходимые формальности, он с поклоном произнес:

– До меня только что дошла весть, ваше величество. Две ночи назад флотилия сэра Генри Сеймура, стоящая в Дувре, присоединилась к флотилии адмирала Говарда в погоне за армадой. Наш объединенный флот неожиданно оказался в паре миль от нее, преспокойно стоявшей на якоре на рейде Кале, и адмирал Говард счел возможность нанести удар слишком заманчивой, чтобы удержаться, несмотря на опасность. Они снарядили брандеры, эти орудия ужаса, и запустили восемь адских факелов – кораблей, которые начинили пушечными ядрами и подожгли, – прямо в сердце армады. Там, где все наши пушки оказались бессильны, этот план сработал. Плотный оборонительный строй армады был нарушен. Испанцы в панике бросились рубить канаты, чтобы избежать столкновения с пылающими кораблями, и сорвавшиеся с якоря суденышки ветром и волнами разметало по всей округе. Теперь они отчаянно пытаются вновь собраться вместе у Гравелина. Наш флот намерен атаковать их, пока они не оправились от потрясения. По крайней мере, у нас появилась возможность разбить испанцев, вместо того чтобы просто потрепать их.

– Смерть Господня! – вскричала я. – Обрушьтесь на них всей мощью, разгромите их!

Но те, кто мог это осуществить, были далеко и не слышали меня.

Я же тем временем находилась здесь, в Тилбери, и могла обратиться напрямую лишь к сухопутным защитникам. Единственное средство, доступное мне, чтобы повлиять на исход этой войны.

Я поднялась. Лестер немедленно сделал знак нашим сотрапезникам.

– Ваше величество, – произнес он, – молю вас, дозвольте вашим верным солдатам и офицерам выказать вам свою преданность. Они желают приложиться к вашей прекрасной, могущественной руке.

Длинная колонна крепких молодых мужчин выступила вперед, и каждый по очереди поцеловал мою руку.

8

Я удалилась, чтобы одеться для приветственной церемонии. Кэтрин и Марджори собирали меня, точно служки, облачающие священника. Первой заботой были мои волосы. Я водрузила на голову свой лучший и самый высокий парик, в котором отлично держались жемчуга и бриллианты, символы девственности; и парик хорошо был виден издалека. Затем настал черед серебряной кирасы – ее аккуратно приладили поверх пышного лифа из белого бархата и, не затягивая, закрепили завязками, чтобы не болталась.

Фрейлины отступили назад.

– Мадам, вы не земная королева, а настоящая Афина Паллада.

Выражение их лиц сказало мне, что я полностью преобразилась из женщины, пусть даже и королевы, которой они прислуживали каждый день, в нечто высшее. Сегодня я превзошла себя. У меня не было иного выбора.

Выйдя из шатра, я села на великолепного белого скакуна. Лестер передал мне серебряный с золотом генеральский жезл и черный испанский кнут и, взявшись за уздечку, повел коня в поводу.

Эссекс шел рядом, за ним следовал Джек Норрис в сопровождении знаменосца с бархатным малиновым стягом с вышитым золотом гербом Англии. Впереди меня шествовали благородный дворянин с церемониальным мечом в руках и паж с моим серебряным шлемом на белой бархатной подушке. Свита была совсем крошечная: я не хотела потеряться в пышной процессии. Я хотела, чтобы все взгляды были устремлены на меня, а не на моих сопровождающих.

Весь лагерь собрался в ожидании. При виде меня толпа приветственно взревела, а салют, который дали из пушек, прозвучал как гром канонады. Когда я приблизилась к вершине холма, откуда собиралась произнести речь, облаченные в алое трубачи внезапно задули в горны, перекрывая человеческие голоса пронзительным и властным пением меди. В толпе собравшихся постепенно, распространившись от передних рядов к задним, воцарилась тишина.

На вершине холма я развернула коня к людскому морю, колыхавшемуся внизу, на сколько хватало глаз. Мой народ. Мои солдаты. Я молилась, чтобы ветер донес мою речь до каждого.

– Мой возлюбленный народ! – закричала я и подождала, пока слова не разнесутся во все стороны; толпа затихла. – Кое-кто, пекущийся о нашей безопасности, убеждал нас остеречься являть себя пред вооруженной толпой из страха предательства.

Да, Уолсингем и Бёрли дали благоразумный совет, но последовать ему в этой небывалой ситуации в конечном итоге было бы губительным. Пытаться спрятаться сейчас значило признать поражение.

– Но мы заявляем, что не желаем жить, не доверяя нашим добропорядочным и верным подданным. Пусть тираны боятся! Мы же неизменно вели себя так, что после Господа всегда полагали нашей главной силой и защитой преданность и благорасположение наших подданных.

Я сделала глубокий вдох, и слова неукротимым потоком хлынули наружу из самых глубин моего трепещущего сердца, перескакивая с монаршего «мы» на личное «я»:

– И потому я ныне тут, среди вас, как вы можете узреть сами, не увеселения для и не забавы ради, но преисполненная решимости в сей трудный час жить и умереть в бою вместе с вами. Отдать за Господа моего, за мое королевство и мой народ не только честь свою, но и всю кровь до последней капли.

Английские монархи и до меня участвовали в битвах – Ричард Львиное Сердце, Генрих V, мой родной дед Генрих VII сражались и рисковали своей жизнью. Я сделала еще один глубокий вдох, собираясь с силами:

– Да, телом я – слабая и немощная женщина, но у меня сердце и мужество короля, к тому же короля Англии, и душа моя полнится негодованием при одной мысли о том, что герцог Пармский или любой другой правитель Европы посмеет вторгнуться в пределы моего королевства.