Елизавета I

Но что же все-таки происходит?

Уже поздно ночью в Ричмонд приехал лорд Хансдон. Я приветствовала его со смесью страха – перед теми новостями, которые он принес, – и облегчения, что томительная неизвестность наконец закончится, пусть даже мне предстоит узнать самое худшее.

Хотя ему шел уже седьмой десяток, он по-прежнему выглядел грозным воителем. Я попросила его подняться. Он выпрямился во весь свой внушительный рост и произнес:

– Ваше величество, я здесь затем, чтобы препроводить вас в безопасное место. Вы должны покинуть Лондон.

– Зачем? – спросила я. – Я не сдвинусь с места, пока не узнаю, что происходит!

Кэтрин, не в силах совладать с собой, бросилась к отцу и обняла его, шепча:

– Ох, слава Господу, вы не ранены!

Он похлопал ее по плечу, но произнес поверх ее головы, обращаясь ко мне:

– Даже мои новости уже устарели, хотя мне доложили их без промедления. Но вот что я знаю. Армада достигла пролива Те-Солент и острова Уайт. Произошло уже два боя, первый близ Плимута – где нам удалось вырваться из гавани, не дав им нас запереть, и выйти им на ветер, – а второй при Портленд-Билле. Ни один не закончился решительной победой. Но Дрейк захватил «Нуэстра Сеньора дель Росарио», нагруженный сокровищами. Команда не оказала никакого сопротивления. Когда испанский капитан услышал, кто ему противостоит, он немедля сдался, сказав: «Отвага и удача Дрейка так велики, что, похоже, ему содействуют сами Марс и Нептун».

Дрейк. И в самом деле казалось, что он непобедим – по крайней мере, на море.

– А дальше что? – спросила я.

Хансдон запустил пальцы в свою густую гриву:

– Армада продолжила плавание, а англичане продолжили преследование. Пока что неприятелю не удалось высадиться на сушу, но на острове Уайт будут для этого все условия.

– Мы укрепили его, – сказала я. – Вдоль берега выкопан огромный защитный ров, а губернатор Джордж Кэрью собрал три тысячи человек на защиту. Еще девять тысяч ополченцев охраняют Саутгемптон.

– Наш флот сделает все, что будет в его силах, чтобы не дать им войти в Те-Солент и получить, таким образом, доступ к острову Уайт. Но удастся ли нам помешать испанцам воспользоваться приливным течением, будет зависеть от погоды.

– И все это происходит… прямо сейчас?

– Я полагаю, что на рассвете. Вот почему нужно, чтобы вы отправились со мной и моими солдатами туда, где враги не смогут вас найти.

– Вы что хотите сказать? Вы уверены, что испанцы высадятся на сушу, а мы ничем не сможем им помешать?

– Я всего лишь хочу сказать, что, если они высадятся на сушу, дорога на Лондон им будет открыта.

– Но они пока никуда не высадились.

– Бога ради, мадам, к тому времени, когда мы узнаем, что они высадились, вы выглянете в окно и увидите испанские шлемы! Умоляю вас, позаботьтесь о себе. Если вас так мало заботит ваша собственная участь, подумайте хотя бы о тех солдатах и моряках, которые рискуют своими жизнями, чтобы спасти вашу!

Как он посмел бросить мне в лицо подобное обвинение?

– Судьба Англии заботит меня куда более моей собственной жизни, – парировала я. – Я настаиваю на этом, если это придаст людям мужества сопротивляться.

Я не могла позволить, чтобы меня отодвинули на второй план, сделали бесполезной зрительницей.

– Я желаю видеть, как будет разворачиваться битва, своими глазами, – потребовала я. – Я хочу отправиться на южное побережье, где смогу следить за происходящим, а не трястись от страха в убежище где-нибудь в центральных графствах.

Да, я поеду и буду наблюдать за всем своими глазами. Это ожидание, эти новости из вторых и третьих рук – все это было невыносимо.

– Это не храбрость, а безрассудство.

– Я могу быть там через день.

– Нет, нет! Совет никогда не даст разрешение. – На лице его отразилось страдание. – Вы не можете, вы не должны рисковать вашей особой. Какой подарок для испанцев! Если они убьют вас, то могут выставить вашу голову на потеху всему войску. А если схватят, то отправят в Ватикан в оковах. Как это поможет вашим подданным?

– Четвертование Уильяма Уоллеса отнюдь не повредило его наследию в Шотландии. Даже напротив. – Я вздохнула. – Сегодня по темноте я все равно никуда не поеду. Отправляйтесь обратно к вашим войскам в Виндзор – без меня.

Он не мог ни приказать мне, ни заставить. Ни один человек не имел права мной помыкать. Раздосадованный, Хансдон сжал губы в тонкую ниточку и поклонился.

– Дорогой кузен, я всецело вам доверяю, – сказала я. – Несите вашу службу в Виндзоре. И пришла пора армии графа Лестера собраться в Тилбери. Я отдам распоряжения.

7

Как только он ушел, Кэтрин разве что руки не начала ломать.

– Если он так мрачен, значит положение дел хуже, чем он сказал! Отец не любит лишний раз никого волновать.

– Я это знаю, – заверила я. – Я все поняла, когда он, вопреки своему обыкновению, не стал браниться и сквернословить.

Хансдон любил вставлять в речь крепкие солдатские словечки, и его нимало не заботило, что об этом думают окружающие. Однако сегодня он был слишком потрясен, чтобы разговаривать в своей обычной грубоватой манере.

– Кто может знать, что происходит на самом деле? Вот в чем беда.

Тридцать лет я была королевой и теперь, в этот час наивысших испытаний, блуждала в потемках и не могла повести за собой свой народ. Я выглянула в окно. Маяки больше не горели. Они сделали свое дело.

На следующее утро нас приветствовало необычное зрелище: сэр Фрэнсис Уолсингем в латах. Он неуклюжей походкой явился в мои покои, лязгая железом. Шлем он нес под мышкой.

– Ваше величество, вы должны перебраться в Лондон, в Сент-Джеймсский дворец, – объявил он. – Там защитить вас будет проще, чем здесь, в Ричмонде. Хансдон передал нам, что вы отказываетесь скрываться в деревне. Но в Сент-Джеймс вам перебраться необходимо. Хансдон с его армией в тридцать тысяч человек сможет оборонить город.

– Мой мавр, почему вы в таком виде? – спросила я.

– Я готовлюсь к битве, – отвечал он.

Я с трудом удержалась от смеха:

– Вам когда-нибудь доводилось сражаться в латах?

– Нет. Но нам не доводилось делать очень многое из того, к чему необходимо подготовиться сейчас, – сказал он.

Я была глубоко тронута тем, что он пошел на это – он, человек, чьим оружием в силу рода его деятельности всегда был разум, а не железо. Следом за ним в покои вошли Бёрли и его сын Роберт Сесил.

– Ну, мои добрые Сесилы, а ваши латы где? – осведомилась я.

– Ну, какие мне с моей подагрой латы, – ответил Бёрли.

– И мне с моей спиной, – смущенно произнес Роберт Сесил.