Елизавета I

Мы все так же неторопливо двинулись дальше, направляясь к солнечным часам в центре сада, основной его достопримечательности.

– Я видел армию герцога Пармского в деле, и, можете мне поверить, свою репутацию она заслужила не на пустом месте.

– Репутацию лучшей военной силы в Европе? Да, я знаю.

– Но она точно так же страдает от болезней и дезертирства, как и любая другая армия. Начинал он, имея в распоряжении тридцать тысяч человек, а теперь, говорят, осталось всего семнадцать тысяч. Включая тысячу английских отступников, которые сражаются против собственной страны. Кроме того, – тут глаза его вспыхнули, как у того Роберта, каким я его знала в молодости, – испанская корона изрядно поиздержалась, а денег у нее не будет до тех пор, пока из Америки не вернется очередной флот с добычей.

– Который наши верные каперы попытаются перехватить, – ухмыльнулась я в ответ. – Вас не было в стране, но знаете ли вы, что благодаря рейдам Дрейка во второй половине восемьдесят шестого года до Испании не дошло ни унции серебра?

Мы оба злорадно расхохотались, как много раз смеялись вместе. Смех у него был все такой же молодой.

– Ни унции?! – воскликнул он.

– Ни единой монеты, – подтвердила я. – Ни одного слитка. Кроме того, в ходе его рейда на Кадис прошлой весной испанцы потеряли такое количество кораблей и припасов, что он один отсрочил отплытие армады на целый год. А люди герцога Пармского получили больше времени, чтобы умереть или дезертировать.

– Вести об этом дошли даже до нас. Вторгнуться в испанские воды, нанести удар более чем за тысячу миль от собственной базы в Англии – немыслимая дерзость, нечто невозможное! Во всяком случае, испанцы не считали подобное возможным. Теперь они все его боятся. Пленный испанский капитан, которого я допрашивал самолично, был уверен, что Дрейк наделен сверхъестественными способностями видеть, что творится в дальних портах. Я не стал его разубеждать. Дрейк совершенно определенно обладает необыкновенным чутьем относительно того, какие корабли везут ценный груз, какие из них под охраной, а какие нет. И действует со стремительностью бьющей кобры.

– Правда, поразительно! А ведь выглядит он, с его круглым лицом и румяными щеками, так невинно, что и не скажешь.

– Вместо клыков у него корабли. – Роберт в изумлении покачал головой. – Он орудует ими, как обычный человек пользуется рукой или ногой, словно они часть его тела.

Мы дошли до солнечных часов – фасетчатого куба, который показывал время тридцатью различными способами, когда на каждой из граней играло солнце. Его мне подарила королева Екатерина Медичи в тот период, когда ее августейшие сыновья по очереди ко мне сватались. Возможно, она полагала, что один большой подарок от их матери произведет на меня большее впечатление, чем множество маленьких. Хитроумное устройство. Один из циферблатов даже показывал время в ночные часы, если луна светила достаточно ярко.

Сейчас на всех циферблатах было четыре. Сегодня стемнеет почти в девять, а до того наступят длинные весенние сумерки. Для определения времени в последних лучах заходящего солнца имелся даже специальный сумеречный циферблат.

– Вам не понравилась лилия? – Роберт прислонился к одной из граней часов.

– Понравилась, – отозвалась я, пожалев, что отнеслась к ней с таким пренебрежением, но в тех обстоятельствах это был неуместный подарок. – Это было очень в вашем духе.

Он обвел взглядом сад:

– Почему у вас тут нет роз? Как может в саду у королевы из рода Тюдоров не быть роз?

– Они слишком высокие в сравнении с перилами. Это нарушило бы гармонию сада. Но рядом с фруктовыми деревьями есть целый розарий.

– Покажите, – попросил он. – Я никогда его не видел.

Мы вышли из садика и двинулись по дорожке мимо ристалища со смотровыми галереями. Вдоль всей изгороди тянулись металлические крепления для турниров при факельном свете. Когда-то Роберт не пропускал почти ни одного, но больше выехать на площадку ему было не суждено. Я обратила внимание, как тяжело он дышит даже после короткой прогулки. Потом мне вспомнилось еще кое-что.

– Вы оставили пост королевского конюшего. Почему, Роберт?

– Все рано или поздно заканчивается, – произнес он легкомысленным тоном.

– Но Бёрли до сих пор мне служит! Вас двоих я назначила на должности на самом первом заседании совета!

– Я по-прежнему служу вам, моя воз… ваше величество, – сказал он. – Просто не в качестве конюшего. Впрочем, лошадей я развожу до сих пор.

– Ну и… и кто же теперь мой конюший?

– Один расторопный юноша, которого я обнаружил. Кристофер Блаунт. Он отлично зарекомендовал себя в Нидерландах. Получил ранение. Я произвел его в рыцари. Уверен, он вас не разочарует.

– Этот титул принадлежит вам.

– Больше нет.

– В моей душе он всегда будет вашим.

– Наши души видят то, что не зримо глазам, – отозвался он. – Наверное, некоторые вещи существуют до тех пор, пока существуют души, которые их видят.

Да, молодой красавец Роберт Дадли теперь существовал исключительно в душе Елизаветы и на портретах.

– Вы правы.

Мы дошли до розария, где на клумбах цвели растения всех возможных сортов и видов. Тут были ползучие эглантерии c широко распахнутыми розовыми лепестками; мелкие мускусные розы цвета слоновой кости, усеивавшие колючие стебли; мощные кусты со сборчатыми красными и белыми цветками, дамасские розы и провенские розы, клумбы желтых роз и бледно-красных коричных роз, благоухавших корицей. Их смешанный аромат сегодня почему-то казался особенно сладким.

– Я был не прав, когда называл вас лилией, – сказал Дадли. – Теперь я вижу, что розы куда лучше отражают ваш подлинный характер. Их так много, и они такие разные, в точности как множество граней вашей натуры.

– Но мой личный девиз – Semper eadem. «Всегда одна и та же». Я выбрала его, потому как считаю, что непредсказуемость правителя – тяжкий груз для подданных.

– Ваши советники с подобной характеристикой едва ли согласились бы. Как и ваши поклонники. – Отведя глаза в сторону, он добавил: – Уж кто-кто, а я это знаю, ведь я был и тем и другим.

Я порадовалась, что не вижу его лица.

– Я только притворяюсь ветреной, – произнесла я наконец. – Под этой личиной я тверда и неколебима, как скала. Я всегда верна и всегда рядом с теми, кто мне дорог. Но капелька лицедейства добавляет в жизнь остроты и не дает моим врагам расслабиться.

– Как и друзьям, ваше величество, – заметил он. – Даже я, ваши старые глаза, порой не знаю, верить ли очевидному.

– Вы всегда можете спросить у меня, Роберт. И я всегда отвечу. Это я вам обещаю.

Роберт Дадли. Единственный человек, перед которым я могу почти обнажить душу, быть честнее, чем с кем бы то ни было. Когда-то давным-давно я любила его без памяти, как молодая женщина может любить лишь однажды в жизни. Время изменило эту любовь, выковало из нее нечто иное – крепче, прочнее, сильнее, спокойнее. Как, говорят, это случается в любом длительном браке. У русских есть поговорка: «Молот стекло бьет, а железо кует».

Как-то я сказала одному иностранному посланнику: если я когда-нибудь и выйду замуж, то как королева, а не как Елизавета. Если бы меня убедили в том, что мой брак необходим с политической точки зрения, я пошла бы на это вопреки собственному желанию. Но во время коронации я дала обет, что моим супругом станет сама Англия. Остаться девственницей, не отдавать себя никому, кроме моего народа, – это та зримая жертва, которую они должны были оценить и отнестись к ней с почтением; она должна была навеки связать нас. Так и случилось.

И все же, и все же… хотя я избавила их от ужасов иноземного вмешательства и угрозы доминирования, после меня они все же столкнутся с тем, чего мой отец всеми силами старался избежать и ради чего перевернул королевство вверх дном, – с отсутствием престолонаследника.

Не стану утверждать, что меня это не тревожит. Но мне сейчас нужно принимать другие неотложные решения, столь же критически важные для выживания моей страны.

На преодоление двух сотен миль между Плимутом и Лондоном у Фрэнсиса Дрейка ушла добрая часть недели, однако теперь он стоял перед Тайным советом и передо мной в зале совещаний в Уайтхолле. Он отказался отдохнуть и явился прямиком ко мне.

В его присутствии я всегда чувствовала себя в большей безопасности. Его кипучий оптимизм против воли внушал всем слушателям убежденность в том, что его планы не только выполнимы, но и рациональны.

Помимо основного ядра – Бёрли, Лестера и Уолсингема, – к группе присоединились сэр Фрэнсис Ноллис; Генри Кэри, лорд Хансдон; а также Джон Уитгифт, архиепископ Кентерберийский, и Чарльз Говард, новый лорд-адмирал.

– Добро пожаловать, – приветствовала я Дрейка. – Ваше мнение относительно нашего положения?

Дрейк обвел зал взглядом. Это был коренастый мужчина с грудью бочонком. Для человека, который в прошлом году уничтожил бочарные клепки, предназначавшиеся для оснащения армады, внешность у него была самая что ни на есть подходящая. Его рыжеватые волосы еще не начали редеть, а лицо, хоть и было выдублено морскими ветрами, выглядело удивительно молодо. Прежде чем заговорить, он явно некоторое время прикидывал, кто из членов совета может оказаться его противником.

– Мы знали, что рано или поздно это произойдет, – произнес он наконец. – И вот этот час настал.