Елизавета I

Бёрли пренебрежительно вскинул голову:

– Крестьянский папа, как он любит себя именовать, не так-то прост. Деньги будут выплачены только после того, как испанцы ступят на нашу землю. Никаких авансов.

– Значит, он в любом случае внакладе не останется. – (Старый стервятник. Он надеется сделать из Англии труп, который сможет расклевать? Не бывать этому!) – Пошлите за секретарем Уолсингемом и графом Лестером. Нам надо обсудить положение дел до общего собрания Тайного совета. Вы трое – движущая сила правительства.

Бёрли покачал головой, на что я возразила:

– Давайте без ложной скромности. Вы же знаете, что это так. Вы – мой дух, Лестер – мои глаза, а Уолсингем – мой бдительный мавр. Жду вас троих после обеда.

Я поднялась, давая понять, что разговор окончен. Изобличающие бумаги я аккуратно сложила в шкатулку для писем и заперла ее на ключ.

Подошло время обеда. Обыкновенно я ела в маленькой гостиной в обществе нескольких дам из своего ближайшего окружения, хотя в Главном зале всегда был накрыт пышный стол: там трапезничали придворные не из самых знатных и домашняя прислуга, мое же место пустовало. У меня мелькнула мысль, не стоит ли показаться сегодня на людях: в последний раз я делала это пару недель назад. Но я решила, что не стану. Не хотелось, чтобы все на меня смотрели. Папская булла и призыв к оружию выбили меня из колеи сильнее, чем я готова была признать.

– Мы все вместе поедим здесь, – сказала я своим придворным дамам.

Из них ближе всего мне были три: Кэтрин Кэри, моя двоюродная племянница; Марджори Норрис, подруга моих детских лет, и Бланш Пэрри, моя старая кормилица.

– Откройте окна, – попросила я Кэтрин.

День был ясный и погожий, из тех, когда в воздухе танцуют бабочки. Иной май – всего лишь зеленая зима, этот же выдался теплым и благоуханным. Как только окна приоткрыли, в гостиную ворвался внешний мир.

Посреди комнаты был накрыт маленький стол, где мы могли поесть без лишних церемоний, если не считать слуги, обязанного снимать пробу с каждой моей трапезы.

Аппетита у меня не было, его отбила папская булла. Впрочем, я всегда отличалась умеренностью в еде, так что моя тарелка, оставшаяся почти нетронутой, не привлекла ничьего внимания.

Марджори, дородная уроженка Оксфордшира, всегда ела от души. Вот и сейчас она налегла на внушительную порцию свиного рагу, запивая ее элем. Кэтрин, маленькая и пухленькая, обыкновенно клевала как птичка, так что для меня всю жизнь было загадкой, как она умудряется оставаться такой круглолицей. Марджори была лет на пятнадцать меня старше, Кэтрин – на пятнадцать же моложе. Старой Бланш Пэрри стукнуло восемьдесят. В последнее время она почти совсем ослепла и вынуждена была уступить свою должность хранительницы драгоценностей короны более молодой Кэтрин. Сейчас она сидела за столом и ела исключительно по привычке и на ощупь, глядя в пустоту перед собой бельмами глаз.

Поддавшись внезапному порыву, я наклонилась и похлопала ее по руке – старая кормилица вздрогнула от неожиданности.

– Я не хотела тебя напугать, – сказала я.

Однако прикосновение к пергаменту ее руки успокоило меня.

– И не стыдно же вам так пугать старуху! – укорила она.

– Бланш, ты вовсе не старуха.

– Если восемьдесят не старость, когда же она начинается?

– На несколько лет позже, чем в возрасте присутствующих, – отвечала я. – Лет в девяносто.

Был ли при моем дворе кто-то за девяносто? Я таких не припоминала. Значит, можно было назвать эту цифру с чистой совестью.

– Ну, миледи, находятся и такие, кто считает старой вас! – язвительно заметила кормилица.

– Вздор! – отрезала я. – С каких пор пятьдесят пять – это старость?

– С тех пор как вы достигли этого возраста, он перестал быть таковым, – вставила Кэтрин.

– Пожалуй, мне стоило бы назначить вас послом в какую-нибудь державу, – заметила я. – Какая дипломатичность! Но, дорогая кузина, мне невыносима одна мысль о том, чтобы расстаться с вами. И потом, разве вы хотели бы жить среди французов или датчан?

– Французы знают толк в моде, а датчане – в выпечке, – подала голос Марджори. – Неплохой выбор.

Я едва ее слушала.

– Армада готова отправиться в плавание, – вырвалось у меня. – Вскоре она будет у наших берегов.

Марджори с Кэтрин отложили ложки, лица обеих застыли.

– Так я и знала! – заявила Бланш. – Я этого ожидала, и уже давно. Я же вам говорила! Как король Артур.

– О чем вы? – вопросила Марджори. – Опять ваши валлийские россказни? Только не несите вздор, будто вам было видение.

Бланш распрямилась:

– Я просто знала, что наследие короля Артура рано или поздно вернется. Он пращур королевы. Мы все это знаем. Мой кузен доктор Ди доказал это. Артур оставил незавершенное дело. Последнюю битву. Величайшее испытание Англии на прочность.

– Король Артур тут совершенно ни при чем, – сказала Кэтрин. – Астрологи давным-давно предсказали, что одна тысяча пятьсот восемьдесят восьмой станет годом великих свершений. Ди лишь подтвердил это.

– Предсказание, которое сделал сотню лет назад Региомонтан, гласит, что тысяча пятьсот восемьдесят восьмой станет годом неслыханных бедствий для всего мира, – отозвалась Бланш спокойно. – «Империи падут, и во всех краях будет стоять плач и крик» – вот как там было сказано.

– Да, но что это за империи? – возразила я. – Разве Дельфийский оракул не предрек лидийскому царю Крезу, что если тот пойдет войной на Персию, то падет великое царство? А царство оказалось Лидийское, а вовсе не Персидское.

– В этом году должно случиться три затмения, – сказала Бланш, которая явно не собиралась сдаваться. – Одно солнечное и два лунных. Солнечное уже было, в феврале.

– Пусть наступают, – пожала плечами я.

Можно подумать, я как-то могу их предотвратить.

Мне нужно было остаться одной. Даже моя верная троица не утешила меня. После обеда я вышла в Королевский сад. Уайтхолл, огромный, раскинувшийся во все стороны дворец, из особняка на берегу реки разросся практически в город с настоящей улицей, которая проходила через него, и двумя воротами. Учитывая количество площадок для рыцарских состязаний, арен для петушиных боев, теннисных кортов и лужаек с фазанами, отыскать уединенное место было задачей непростой. Но садик, притулившийся между каменными стенами других зданий, надежно укрыл меня от любопытных взглядов.

Травянистые дорожки, окаймленные невысокими перилами в бело-зеленую полоску, крест-накрест пересекали лужайку, образуя геометрические узоры. Все аккуратное и строго в своих границах. Смерть Господня, если бы только в мире все было устроено так же! Если бы только Испания оставалась в своих границах! У меня-то никогда никаких территориальных притязаний не было. В отличие от моего отца с его тщеславными попытками воевать за границей, я всегда довольствовалась пределами своих владений. Говорят, это все потому, что я женщина. Но на самом деле потому, что у меня есть голова на плечах. Война – это бездонная яма, в которую без счета улетают деньги и человеческие жизни.

Дорожка уперлась в стену и резко свернула в сторону. В углу возвышался раскрашенный деревянный столб, увенчанный резным геральдическим зверем с развевающимся штандартом в когтистых лапах. То был красный валлийский дракон: пасть широко разверста, крылья расправлены, когти крепко вцепились в дерево. Тюдоры – валлийский род, ведущий происхождение предположительно от короля Кадваладера. Бланш в детстве все уши мне прожужжала про Уэльс и даже научила тамошнему языку. Но я никогда там не бывала. Только и оставалось, что смотреть на резного деревянного дракона. Когда-нибудь, в один прекрасный день…

Но не сегодня. Сейчас мне следовало беспокоиться о выживании Англии, в том числе и Уэльса.

Одно я знала твердо: против испанской армии нам не выстоять. Это была самая совершенная боевая сила в мире. А у нас не имелось вообще никакой армии, только вооруженное народное ополчение да немногочисленные наемники, с бору по сосенке собранные за счет средств богатых жертвователей.

Ни в коем случае нельзя было позволить испанцам высадиться на сушу. А это значило, что дать им бой придется на море. Кораблям, а не солдатам предстоит защитить и спасти нас.

Передо мной стояли три самых могущественных человека в королевстве – Уильям Сесил, лорд Бёрли, лорд-казначей; сэр Фрэнсис Уолсингем, первый секретарь и глава тайной службы; Роберт Дадли, граф Лестер, еще совсем недавно верховный главнокомандующий английскими войсками, отправленными на подмогу протестантским повстанцам, которые боролись за освобождение от испанского владычества – на английские деньги, разумеется.

Заседание обещало быть долгим.

– Прошу, садитесь, – сказала я им, сама же осталась стоять.

За спиной у меня располагалась внушительная, во всю стену, фреска кисти Гольбейна, на которой были изображены мои отец и дед. Отец занимал весь передний план, так что его собственный родитель рядом с ним, казалось, прятался в тени. Я стояла прямо перед отцом. Черпала ли я в нем силу или пыталась заявить, что теперь главенствующее положение в королевстве занимаю я?