Господин осветитель. Сборник современных пьес в стихах и прозе

Мария. И там достанешь?

Постоялец. Везде.

Мария (спрыгивает с кровати). Попробуй! (Бегает по комнате, делая прыжки и пируэты. Постоялец её догоняет. Они проносятся по коридору мимо прижавшегося к шкафу Николая, не замечая его. Целуются. Наконец, снова падают в кровать.)

Мария. Устала… И что вы со мной делаете? Умру как-нибудь, по дороге…

Постоялец. Это не мы, это – ты сама! Это доброта твоя тебя мучает! Патологическая, катастрофическая… Всех-то тебе жалко. Всем-то ты должна! (Легко отжавшись на руках, придавливает её всем весом.) Это, чтоб не улетела! (Заглядывает в глаза.) Ты вообще, умеешь говорить «нет»?

Мария. Вот сейчаси попробую! (Пытается выбраться из-под него.) Ох, и Агрессор ты! (Вдруг, вывернувшись, обхватывает его за шею и сама взбирается на него.) Ох, и дура я!

Постоялец. Наконец-то! Всю жизнь такой дуры дожидался, чтобы всю кровушку из меня повыпила, всю кровушку…

Николай опрометью выбегает вон. За окном обрушивается ливень. Сцена опять поворачивается. Николай уже – на скамейке, сидит, стиснув голову. К нему подходят Посланник и Посланница, переодетые бомжами.

Николай (со стоном). Это вы опять?.. Чего так вырядились-то? Вы же обещали…

Посланница (Николаю). Дай закурить. Что, тяжко?

Николай (даёт ей закурить). Не то слово!

Посланница (Николаю). Иди домой! Нечего тебе здесь стоять. Нехорошо это…

Посланник. Иди, домом займись! У женщины дом должен быть, прочный, тёплый надёжный! Тогда она в него и вернётся.

Николай. А как же он? (Кивает на дом Постояльца.)

Посланница. Он – постоялец. У него даже имени нет. Это, вроде, как и не было ничего… Так, – урок тебе!

Николай. Правда?

Посланник. Ему тоже был дан шанс.

Посланница. Иди, иди к своим и жди.

Николай. А сколько?

Посланник. Это, как у них там (Кивает на дом Постояльца.) получится. Может, – год, а, может, и час.

Поворот сцены.

Мария (откинувшись на подушку). Всё время не понимала, почему сердце к тебе волоком тащит, а ноги не идут? Бегу, было, от тебя, бегу, и всё – на месте! Вот только теперь поняла! Не вольна я в себе. Подчинилась тогда, сдалась, вот и не отпускают!

Постоялец. Ну ты даёшь, приехали… А любовь?

Мария. И любовь… Иногда, кажется, что бегу к тебе только потому, что за любовь твою великую, необычайную тебе должна!

Постоялец. Это ты врёшь! Ничего ты мне не должна. И вообще, никто никому ничего не должен! Если только детям да старикам своим. Тебе сколько лет, горе ты моё?

Мария. Да уже ого-го, с хвостиком.

Постоялец. А уважать себя так и не научилась?! Нельзя же каждому, кто «люблю» скажет, под ноги стелиться!

Мария. И тебе тоже?

Постоялец. И мне. Ох, и путаница ты…

Мария. Будешь путаницей… Ведь любовь это – чудо великое, её всю жизнь ждут, за неё смерть принимают! Как же я его или твою – пинками?! Жить не хочется…

Постоялец (лукаво). Совсем? (Глядя в потолок, будто невзначай, кладёт ей руку на живот.) Изголодался по тебе, как собака!

Мария. Ненасытный! Последние силёнки хочешь забрать? До дому ведь не дойду!

Постоялец. Ну, тогда хоть полежи рядом. (Набрасывает простынь ей на спину и поверх неё, замком, застёгивает кисти рук. В комнату заглядывает солнце.

Постоялец. Скорее бы ты решала: так или эдак! Не так уже много нам с тобой и осталось…

Мария. Ты опять? Ведь договорились же… Вот, не приду больше!

Постоялец. И не приходи. Сил никаких нет!

Мария. Ты же видишь, не уйти мне больше из дому! Хватит людей смешить! Вера Шахова, и та стрекозой обозвала, а раньше уважала, за советами прибегала.

Постоялец. А и, правда, ведь – стрекоза… Глаза – как блюдца! (Сажает её себе на колени, укутывает одеялом.)

Мария. А тебе не холодно?

Постоялец. Нет, мне только жарко бывает. Я вообще, если б можно было, голым бы ходил!

Мария. Дикий ты! (Гладит его по ёжику волос.)

Постоялец. Угу…

Мария. А мне всегда холодно. Я жару люблю! Только вот уже лет семь на море не была.

Постоялец. Подавай на развод, и поедем! Выкрутим на бетонку, и – ходу, ходу!

Мария. Нет… Я уже всё решила, когда восвояси вернулась. И ничего уже не изменить, даже любовью нашей. Крест на полпути не бросают. Отпустил бы ты меня, не сбивал! Может, и тебе пошлют кого-нибудь…

Постоялец. Ты, что несёшь?! (Опять закуривает.)

Мария. Молчи! Знаю! Сама всё с землёй сравняла, побежала за тобой, как собачонка бездомная. И ведь только собачонкой этой у тебя и была… Разве не так?

Постоялец (поперхнувшись дымом, закашливается.) Ну, ты даёшь…

Мария (встаёт, отходит к окну, водит рукой по стеклу). А вернулась на руины родненькие – такая боль, такая жалость, вина такая… Кинулась в ноженьки, прощенья у благоверного своего попросила. А он и не ругал, не ударил даже, обнял, плачет. Худой такой, одни косточки остались, и говорит: «Это твой дом, как и мой, – наш! И сколько б ты не уходила, я всегда буду здесь ждать тебя, покуда жив, всегда, слышишь?» В общем, вернулась я, а он над дверью уж крюк приспособил и верёвочку крепкую. Сама видела! Подумай, какой грех бы на мне был?! Не пережила б я этого…

Постоялец. Шантажист он у тебя! Слабые, они – все шантажисты. Уж если так испугалась, что ж ты прибежала ко мне в больницу, как угорелая, ведь целый год носа не показывала?