Вкус жизни

– Тебя, Инна, трудно в чем-либо убедить. Общеизвестный факт. Рассуждая отвлеченно, скажу: я сторонница Лилиной позиции. Только поставив себя в критические обстоятельства, можно понять ее нравственный выбор, – заметила Рита. – Иногда у человека нет другого пути, если он хочет остаться человеком, – жестко добавила она.

– Я мечтала, чтобы муж жил мною, как я им. Бывало, мечтала сказать ему: «Ты моя мелодия», а он… – «мать твою». Хотелось, чтобы был воспитанный, сдержанный, по-своему умный, может, даже мудрый, чтобы дети видели теплую, полную любви и обожания улыбку отца. Хотелось такого, которого можно было бы любить всю жизнь и даже унести эту любовь с собой туда… Деньги меня всегда интересовали в последнюю очередь. Я никогда не умела вытягивать их из мужей… Но Дима быстро забыл, как вместе качали кроватку дочки и восхищались ее маленькими пальчиками. Он все забыл.

Напрасным было мое желание обрести гармонию. Он был со скрытой червоточинкой, только она сначала не проявлялась. Любовь, даже такая, как моя, закаленная болью, сплавленная с прочной привязанностью и постоянством, не всегда может изменить человека. А страсть тем более, она переменчива. Надеялась, говорила: «Посмотрим, чья возьмет! Не пропадешь, не доставлю тебе такого удовольствия». А воз и ныне там. Не хотел вовремя останавливаться, жил «в строгом соответствии со своими желаниями». Не любил, чтобы за него думали, а сам ничего не мог решить, – усмехнулась Лиля.

– Не искри! Посмотри правде в глаза. Твои рассуждения означают состояние осознания жизни через пепелище традиционных ценностей, – сказала Рита.

– Воображение и разум идут во мне параллельно. Когда разум не справлялся, я уговаривала себя: «Освободись от власти благоразумия, выйди за его границы, выпусти на волю фантазии, которые всегда поддерживали, обнадеживали, щедро дарили надежду и силы, приоткрывали красоту жизни». Детдомовская привычка.

– Если безудержные мечтания помогали, да ради бога! Без них-то гораздо хуже, – тихо сказала Жанна.

– А кому они мешали? – флегматично откликнулась Аня.

– До сих пор не покинули фантастическую Аркадию. Что же вы, детдомовские, никак не желаете признать, что жизнь дается не за тем, чтобы ждать или искать несуществующий идеал мужчины, не за тем, чтобы верить в рай на земле, – брезгливо фыркнула Инна. – …Я настолько привыкла к абсурду в жизни, что уже не замечаю его.

– Детдомовским хочется видеть в мужьях не столько мужа, сколько отца, опору, – тихо отозвалась Жанна.

– Замучилась я противостоять патологическим чертам характера Димы. Долго точил меня гнус сомнений: оставить, не оставить его? Иногда человек не заслуживает прощения и помощи. Говорят, милосердие выше справедливости. А был ли он ко мне хоть чуточку милосерден? В его арсенале присутствовали всё больше пули крупного калибра и разрывные. Не жалел для меня обидных слов. Оскорбить для него что плюнуть и растереть. Походя, не замечая, унижал. Злость, дремавшая в нем трезвом, после первой же рюмки настоятельно требовала выхода. А потом совсем вразнос пошел, превзошел самого себя: и без «градусов» начал на меня бросаться.

– От одних бесился, из-за других злился, а доставалось тебе, – вздохнула Инна и добавила уже тоном, не терпящим возражений:

– Судьба – это то, что предрекалось, а жизнь – то, что получилось. И что уж плакать, судачить. Апеллировать к разуму теперь совершенно бесполезно.

– Такое вот у меня вышло «неисчерпаемое» счастье. Такой вот мой мрачный романтизм. Мне уже никогда не избавиться от того, что пережила. Оно мое навсегда. Ни изменить, ни изгнать из сердца… Всегда будет мягким женщинам доставаться горечь жизни?

– «Ее пили и будут пить дочери Евы». – Это Галя скорбно продекламировала.

– Это закон? Я угораю! Это закон серости и дремучести семейной жизни, установленный слабыми, эгоистичными мужьями. Поддаваться не надо, – доходчиво выразила свое мнение Мила.

– С таким фасадом и такая дурная голова, – удивилась Аня, разглядывая фото Дмитрия. – Не всяк умен, кто лбом высок.

– Твой выбор, Лиля, был нравственно оправданным, – заметила Лера.

– Спасала его. Но какой ценой! – возмутилась Мила. – Своим поведением ты преподносила детям уроки мужества или, напротив, слабохарактерной терпеливости?

– …А все началось – с его слов – в юности с бутылки пива. Потом и я с неприятным удивлением стала замечать все больше и больше предосудительных склонностей и абсурдных сдвигов. Аховые возникали ситуации. За глаза хватало фортелей. Обидно, досадно, но ладно. Так ведь говаривали мы в студенческие годы по всякому грустному поводу? – усмехнулась Лиля.

– Я тебя видела в период вашего развода с Дмитрием. Ты не смотрелась затравленным человеком, которого не ставят ни в грош. Гордо голову несла, – въедливо заметила Инна.

– Ты застала меня не в лучший момент моей жизни, но, во-первых: неприятность, осуществившись, перестает раздражать неопределенностью своих гадких возможностей; во-вторых: мне надо было всему свету демонстрировать свое поражение, ложиться в гроб и умирать? А дети? С тремя оставалась.

– Откуда третий ребенок? – удивилась Жанна.

– Его сын от первого брака.

– Так он тоже был «с приданым»?

– Раньше говорили: с прицепом или довеском, – ехидно уточнила Инна.

– Не могла же я оставить его алкашу. Дети – мое единственное счастье. Не о себе думала, за ними в десять глаз смотрела, им старалась внушить, что все у нас теперь будет хорошо. Я даже подработки не брала, чтобы с ними больше времени проводить. Всех денег не заработаешь, а если упустишь ребенка, никакие «бабки» не помогут его выправить.

– Ну, тут тебе равных нет – покривила губы Инна.

– Что ты взъелась, Инна? Чем Лиля навлекла на себя твой гнев? Не поплакалась в твою жилетку? – поморщилась Аня. – Поговорили по душам!

– Чтобы упрямому сделать хорошо, его надо чем-то связать. Въезжаешь? – предположила Инна как ни в чём не бывало.

– Чем, если у человека отсутствуют положительные предпочтения? – снова ожесточилась Лиля. – Нет у меня иллюзий насчет человеческой природы. В Диме зло побеждало добро. Я ради него отреклась от себя. Любила его горестно, трудно. Нежности, жалости, сочувствия он получал сверх головы, а сам слабо чувствовал, мелко понимал. Можно подумать, меня уже ничего не интересовало, кроме работы, кухни и роли его няньки!.. «Крым и Рим» с ним прошла… И опять моя личная жизнь сдулась как майский воздушный шарик.

– Он слинял? – не поверила Инна.

– Я же уже говорила: сочла за лучшее разойтись. Сама указала на дверь. Стукнула кулаком о стол и высказала все, что о нем думала. Слишком глубокую рану нанес, горькую оставил память. Сколько можно балансировать между справедливостью – несправедливостью, правдой – неправдой, любовью – ненавистью? Иногда надо останавливаться, чтобы понять что-то из прожитого, и дальше двигаться правильным путем. Не сразу получилось. Случай помог развязать гордиев узел противоречий и печальное стечение обстоятельств. А так, может, и до конца тянула бы свою лямку.

Иногда жизнь берет верх над своими смыслами. Дима ткнул меня носом в мою же добродетель. Дескать, на, нюхай ее сама. Я ужаснулась, опешила. Жила, оглушенная, впадая то в ярость, то в прострацию, то в депрессию. Так развел! Любовь прощает все, кроме низости. Нельзя мужчин ни превозносить, ни идеализировать, ни слишком жалеть, иначе они могут такое натворить, что не приведи господи… Я даже наши с ним фотографии убрала в самый дальний ящик. Нестерпимо ранили каждой подробностью.

Истерзанная моя душа ссохлась, растрескалась до крови, часто проваливалась в тоску как в омут. Порой мне кажется, что до сих пор мое сердце – саднящая, незатянувшаяся рана. И я понимала: сто лет мне без надобности такое счастье… Обоих моих мужей уж нет… а я вот живу. Хранит меня Бог за терпение. Говорят: «Кому что на роду написано». Может, не зря страдала столько лет… И что это я все о грустном да о грустном? Пора переплывать «в нейтральные воды».

В глазах Лили стояли слезы, но она справилась с ними.

«Если бы Дмитрий не ушел от Лили к той пьянчужке, мы сегодня о нем не услышали бы ни одного плохого слова, несмотря на то, что мучил он ее столько лет», – подумалось вдруг Инне.

– Если бы ты сейчас смеялась над своей жизнью, это было бы совсем странно, – сказала Аня.

– Каким же гадом должен быть следующий муж, чтобы женщина пожалела о предыдущем подонке? – грустно спросила Инна, сопроводив высказывание изрядной долей иронии и желчи, очевидно, осмысливая и свой собственный жизненный опыт. – …Настоящего счастья захотела? Губа не дура. Испугалась беспросветного одиночества надвигающейся старости. Это в тридцать-то с малым хвостиком лет?

Риторические вопросы праздно зависли в воздухе.

– …Жизнь кажется невыносимо трудной до тех пор, пока не увидишь чью-то еще более худшую, особенно если у близких тебе людей. И тогда собственные беды превращаются в ничто, – сказала Аня очень серьезно. – Ты вот все о себе да о своих несчастьях, а как дети отнеслись к твоему разводу с Дмитрием? Однозначно приняли твою сторону? Понимали, что разрываешь его слишком слабые, гнилые узы отцовства? Не казнились, не терзались?

– Наша дочь была категорически «за». В переводе с детского на взрослый язык она сказала: «Он отрекся от меня чуть ли не с самого моего рождения, на алкашей променял; никогда не дорожил семьей, мучил всех, ничего доброго в памяти не оставил. Ты последнее время не его жалела, а годы и силы, которые на него потратила». Я с ней согласилась, потому что ничего так не возмущает мать, как боль, причиненная ее детям. Мой сын и от первого развода страдал, сначала тянулся к отцу, но поняв, что никому кроме матери не нужен, смирился. И с Дмитрием он некоторое время продолжал общаться даже после развода. Нуждался в мужском плече. Но окунувшись в грязь его новой жизни, тоже жалеть перестал. Сказал: «Он не из нашего стойла. Теперь пусть за него отвечают другие».

Не хочу поднимать здесь вопрос о детях, душу он мне рвет. Дочка маленькой была веселой, оптимистичной, а стала молчаливой, задумчиво-грустной, безразличной. Еще до развода чувствовала себя брошенной, нелюбимой, – понизив голос до шепота, добавила Лиля. – Вот ты, Галя, наверное, думаешь, что для нас, детдомовских, существует только черное и белое? Но разве мое терпение не было признанием мною полутонов?

Галя утвердительно кивнула.

«И все-таки в словах Лили больше муки и отчаяния, чем презрения и ненависти. Она на самом деле любила Дмитрия. И до сих пор не все в ней, оказывается, отболело», – решила про себя Лена.

– Отхватила себе муженька. Чмо он непотребное! А ты ему мед, да еще ложками. Не слишком ли жирно ему было? Глаза на лоб от удивления у него не вылезали? Сами мужчин развращаем заботой, а потом плачем.

Инна начинала «расходиться». Женщины это почувствовали и примолкли. Только Аня сказала, пытаясь выглядеть как можно убедительней:

– В подметки тебе не годился Дмитрий. Законченный алкоголик. Он, пожалуй, со всеми оговорками, заслуживает то, что теперь имеет.

Но и она не решилась задавать вопросы, чувствуя, что Лиля сама хочет еще что-то рассказать из своей жизни.

А Жанна подумала об Инне раздраженно: «Самой не получилось свою красоту «конвертировать» в семейное счастье, а туда же, в советчики лезет».

– Святая простота. Деревня. Отвянь, Аня, – надменно фыркнула Инна. – Я бы, не церемонясь, без проволочек нашла способ отомстить мужику. Сделала бы так, что комар носа не подточит. Сам бы сбежал не оглядываясь.