Блудный Сын

Что до торговца, то он полагался на одно обстоятельство – чутьё. Хендрик ван Эйленбюрх занимался торговлей картинами и эстампами уже несколько лет и этим занятием обеспечивал своей семье неплохой доход и достойное проживание, но большим богатством похвастаться не мог. Он начал собственное дело с нуля, сделав несколько займов и ему всё ещё иногда приходилось занимать. Его уже хорошо знали в амстердамских кругах торговцев произведениями искусства и живописи, художников и их агентов, но его художественная лавка и галерея были не из самых больших в Амстердаме. За несколько лет ведения дела Хендрик ван Эйленбюрх, общительный и любезный по натуре, отлично разбирающийся в живописи, – сам когда-то ей учился – набил руку в торговле предметами искусства. Он внимательно следил за изменениями вкусов и моды. Сейчас он видел перед собой приличные картины, в основном в духе модного Ластмана или ещё более популярных утрехтцев, их вполне можно продавать. Для портретов, изображений святых и апостолов также можно найти покупателей- коллекционеров, хотя и не так быстро как для «утрехтских» картин. Эстампы со сценками из низкой, грубой жизни тоже кстати – такие сценки пользовались в данный момент большим спросом и быстро раскупались. Хендрик ван Эйленбюрх вверялся чутью; перекрывая сомнения и нерешительность, внутренний голос внушал ему, что этих двух молодых художников ждет большой успех.

Ян вернулся из Гааги и с упоением рассказывал о жизни при дворе штатгальтера Фредерика Хендрика Оранского, где ему посчастливилось побывать не один вечер. Все дневные часы он проводил за работой в доме господина Константина Хейгенса. Господину секретарю определённо понравился его портрет. Восхваляя уже который раз способности Ливенса – портретиста, он отметил, что Яну удалось точно схватить несколько напряженное, беспокойное выражение лица господина Хейгенса. Напряжение объяснялось семейными обстоятельствами. Молодая чета – Константин Хейгенс и его супруга – ожидала своего первенца. Милую жену господина Хейгенса Яну Ливенсу пришлось увидеть только два-три раза: всё это время она неважно себя чувствовала. Константин Хейгенс, обожавший жену и с нетерпением ожидавший появления ребёнка, испугался. Выражение беспокойства не сходило с его лица, хотя доктор, приходивший едва ли не каждый день, говорил, что такое бывает и, по всей видимости, беременность протекает вполне благополучно.

Вскоре Рембрандт и Ян получили письмо от господина Хейгенса, он извещал художников о приятном событии: штатгальтерФредерик Хендрик преподнёс их картины, из тех, что секретарь купил во время своего визита, английскому посланнику сэру Роберту Керру, а тот, в свою очередь – королю Англии. Король Карл[31 - Карл (Чарлз) I Стюарт (1600 – 1649) – король Англии с1625 по 1649 год, когда он был казнён республиканцами.], известный своей любовью к живописи, регулярно покупал картины в свою коллекцию. Константин Хейгенс дал им рекомендации как восходящим звёздам Голландии.

7

Удачи одна к другой вселяли веские надежды на признание в скором будущем, а Рембрандт ощущал себя словно на горящих углях: отцу становилось всё хуже. Хармен ван Рейн угасал как тонкая свеча, неумолимо съедаемая язычком огненного пламени. Он ослаб и одряхлел, запавшие глаза в тёмных кругах плохо видели, он стал почти слепой. Врач, навещавший теперь не только Геррита, но и отца, не обнаружил никаких признаков чумы, постоянно поражавшей то один то другой город, или даже обычной простуды, он разводил руками и поднимал их к небу. Во время одного из визитов врач улучил момент и тихо сказал Адриану готовиться к самому худшему, но и без его предупреждения в семье уже понимали к чему идёт дело. Хармен ван Рейн, неустанно трудившийся всю жизнь, по привычке пытался руководить семейным делом, иногда наведывался на мельницу, создавая лишние хлопоты домочадцам. Боясь, что он наткнётся на что-нибудь и упадёт или поранит себя, они посылали Лизбет вместе с отцом. Адриан перебрался в отчий дом, оставил своё башмачное ремесло и вернулся к семейному, мельничному, став старшим в семье и ведущим в фамильном деле.

Рембрандт чувствовал особую близость к отцу и благодарность за то, что Хармен ни разу не попрекнул сына, решившего отойти от потомственного ремесла и заняться иным делом, далеко не всегда прибыльным, не всегда даже гарантирующим хлеб с маслом. Рембрандт не находил себе места, видя умирающего отца. Его сердце, всё его нутро заполняли глухая, ноющая тоска и отчаяние. Иногда ему хотелось кричать от безысходности, оттого, что уже ничего нельзя сделать. Иногода его сковывал страх. И постоянное, гнетущее ожидание непоправимого. Может быть это и его смерть? Может быть так умирают?

Невзирая ни на что, он должен был заниматься с учениками и работать. Он занимался и писал, писал, писал. Делал бесконечные карандашные зарисовки своего дряхлого, ослабевшего старика, на позирование для портрета у Хармена не хватало сил. Писал портрет матери, превратив её в библейскую пророчицу Анну, кроткую старицу восьмидесяти четырёх лет в традиционном покрывале. Портрет Нелтье писали мальчики и Ян. Геррит часами и днями сидел согнувшись с лупой над своим малюсеньким – почти миниатюрного размера – портретом[32 - Портрет в настоящее время находится в парижском Лувре. Существуют также потреты большего размера. Портретов Нелтье кисти Исаака де Йодервиля не сохранилось.]. Ян, тоже страдавший, глядя на мечущегося друга, словно сопротивляясь тягостному чувству, написал солнечный, умиротворённый портрет Нелтье[33 - Этот портрет Нелтье кисти Яна Ливенса сохранился до наших дней, в настоящее время находится в Канаде.]. На её голове и плечах покоилось лёгкое покрывало в нежных розовато-желтоватых тонах. Увидев законченный портрет, Рембрандт невольно улыбнулся, лицо его просветлело. Ян порадовался, на несколько мгновений ему удалось вытащить друга из тисков тьмы.

Рембрандт написал древнегреческую Андромеду на небольшой доске. Когда Ян по окончании работы взглянул на картину, он не смог произнести ни слова. Андромеда прикована к скале и ожидает смерти от лап морского чудовища. Чудовища нет, но нет и мужественного героя-спасителя Персея, поражающего чудовище и спасающего красавицу. Вместо классически правильного лица с глазами, полными надежды и благодарности Персею, на Яна глянуло откровенно некрасивое лицо, искажённое гримасой ужаса и безнадёжности оттого, что неоткуда ждать помощи. Вместо прекрасного женского тела, которое можно было искусно изогнуть, ловко использовав прикованность цепями – обмякшие члены, отвислый живот, колени подкосились от сковавшего её страха, она не может подняться. Безысходность, отчаяние, ожидание неминуемого конца.

Между занятиями и заказами Рембрандт работал над Воскрешением Лазаря. Никто не заказывал ему этого библейского сюжета, картину он писал для себя. Иисус, силой своего слова и чудодейственной власти оживляющий мертвого, Лазарь, поднимающийся из гроба, словно внезапно пробудившийся после тяжёлого сна и ещё не совсем понимающий где он, что с ним происходит, и свидетели деяния, будто не до конца верящие чуду, случимвшемуся перед их глазами несколько мгновений назад. С самого начала художник отказался от мысли следовать итальянской традиции, свято соблюдаемой и Рубенсом, изображать Лазаря мускулистым красавцем совершенных пропорций, от которого не оторвать взглядя. Его Лазарь будет похож на соседа или на любого проходящего мимо голландца. Работа над картиной подходила к завершению, когда Ян тоже принялся за этот сюжет. Он задумал изобразить более ранний момент, когда из гроба поднимаются только руки лазаря, а Иисус обращается к своиму Всемогущему Отцу и благодарит его за наделённую силу оживлять. Когда Ян нанёс последний мазок на своего Лазаря и оба посмотрели на работы, друзья согласились, что картины вполне можно назвать парными: они были приблизительно одного размера – картина Ливенса чуть больше – и одна будто являлась продолжением другой. Когда Ян заканчивал своего Лазаря, Хармен уже мог передвигаться без помощи.

Душа болела ещё и оттого, что вопреки горестному положению в семье, Рембрандта неотвязно преследовали мысли о переезде в Амстердам. Как бы старательно он не отгонял их от себя, они неизменно возвращались. Друзья задумывались об Амстердаме, но прербравшись туда, они потеряли бы свою уникальность дуэта. Им пришлось бы работать раздельно. Подходящего случая или связей для раздельной работы не случилось, поэтому разговоры оставались разговорами, а они оставались в Лейдене. После визита Константина Хейгенса, его откровенно восторженных отзывов и замечании об Амстердаме как о более благоприятном городе для нх творчества, думы о переселении крепко засели в голове Рембрандта. Другим вариантом желания выбраться из Лейдена стали, после визита господина Хейгенса, мечты о Гааге и дворе штатгальтера Фредерика Хендрика. C видами на возможное приглашение в Гаагу, Рембрандт и Ян внимательно штудировали каждую работу Рубенса, которую им удавалось увидеть. Питер Пауль Рубенс вызывал непреходящее восхищение при дворе принца Оранского. В Лейдене они нашли только эстампы, а в Амстердаме на аукционах встречались и картины. О плодотворности Рубенса, о быстроте и качестве его работы слагались легенды.

Сырым промозглым днём Рембрандт вернулся из мастерской раньше обычного: Исаак схватил где-то простуду и чувствовал себя скверно, капризуля Геррит был не в духе. Рембрандт рано отпустил учеников. Геррит помчался домой а Исаак пошёл с Рембрандтом – он жил у учителя. Дома Нелтье и Лисбет скребли и чистили кухню – голландский дом всегда должен быть безупречно чистым. Рембрандт отослал Исаака к себе в комнату отдыхать и отлёживаться, чтобы назавтра он чувствовал себя лучше, и попросил Лисбет приготовить юноше горячий травяной отвар. Он прошёл в комнату, где сидел на стуле отец, задумавшись о чем-то и устремив слепые глаза в одну точку:

– Рембрандт? Что-то вы сегодня рано вернулись.

– Да, отец, сегодня пораньше закончили. Исаак заболел, простудился где-то, да и у меня ничего не клеится, всё из рук валится. Как ты себя сегодня чувствуешь?

– Сегодня не так уж и плохо. Я даже хотел пойти на мельницу, но Адриан отговорил, да и у Лисбет работы много.

– Тебе не стоит ходить на мельницу, отец. Побереги себя. Если небходимо, я могу помочь братьям.

– Тебе нужно заниматься своим делом, своими картинами, Рембрандт. Много утебя сейчас работы?

– Работа есть. Недавно снова приезжал из Амстердама агент господина ван

Эйленбюрха, торговца картинами, помнишь я тебе о нём рассказывал?

Хармен кивнул.

– Он, по поручению ван Эйленбюрха, заказал мне и Яну по паре небольших картин с зимними сценками, они всегда неплохо продаются.

– Если господин ван Эйленбюрх постоянно покупает твои работы, значит они ему интересны, значит приносят прибыль. Не мог бы он помочь тебе первое время закрепиться в Амстердаме? Люди вокруг говорят, что в Амстердаме художнику лучше живётся: заказов больше, платят солиднее. Я вижу, сын, что тебе хочется уехать из Лейдена.

Краска бросилась в лицо Рембрандту.

– Как ты можешь видеть, отец? – тихо произнес Рембрандт, – Я никуда не уеду.

– Вижу, – мягко, но уверенно ответил Хармен, – иные вещи я сейчас вижу гораздо яснее, чем в то время, когда зорко видел глазами. Я плохо вижу столы и стулья, но хорошо вижу, что ты удивлён и смущён.

Рембрандт молчал, с удивлением глядя на старика-отца. Хармен повернулся в сторону Рембрандта.

– В этой слепой неясной сумеречности, где едва различаются очертания вещей, я узрел какой-то особый свет.

– Какой свет, отец? – с любопытством спросил Рембрандт.

– Не знаю, смогу ли объяснить. Будто на меня излились тёплые лучи. Я теперь по другому вижу – своими чувствами и ощущениями. Я чувствую, я предвижу, что тебя ждёт большое будущее, но тебе нужно выбраться из Лейдена. И ты сам страстно желаешь этого, несмотря на все попытки подавить себя. Уезжай, следуй своей судьбе. Тебе все равно не удержаться в Лейдене.

– Ах, отец, – Рембрандт не нашёлся, что сказать в ответ и только закрыл лицо ладонями, – простишь ли ты меня, простит ли мама?

– Прощу. Матери будет нелегко, ты её любимчик, но она поймёт, она хочет для тебя лучшей доли, – еле слышно прошелестел Хармен. Ему уже было трудно вести этот ставший очень эмоциональным разговор.

Рембрандт всхлипнул, бросился к сидящему на стуле отцу, обнял его колени, уткнулся в них лицом, словно маленький мальчик, и отчаянно заплакал.

8

Хармен ван Рейн отошел в мир иной тихо и смиренно, во сне. Ясным апрельским утром его похоронили у церкви святого Петра – старейшей церкви Лейдена. Нелтье не плакала, словно окаменела, на глаза не навернулось ни одной слезинки. После похоронной церемонии она пришла домой, села в комнате и просидела до самого вечера не плача и ни с кем не разговаривая. Только через несколько дней из их с Харменом спальни, теперь только её спальни, послышались рыдания.

В неприбранной мастерской царило гнетущее молчание. Ни шутливых разговоров, ни заразительного смеха Яна, ни капризных замечаний Геррита, не произнёсшего ни одного слова о беспорядке. Дубовые доски для картин валялись где попало, везде разбросаны немытые кисти, палитры с засохшими на них красками кучей свалены на столе. Рембрандт с кистями и палитрой в руках сидел перед мольбертом.

Кончина отца была далеко не первой смертью, которую видел Рембрандт. Смерть всегда находилась где-то поблизости: неожиданно и бысто умирали дети, умирали знакомые от болезней, через год после его приезда скончалась от тяжкой простуды Махтельт. Но смерть отца потрясла Рембрандта так глубоко, что он не мог понять, живой ли он сам или мёртвый. Живой он был или мёртвый, он продолжал писать, нанося мазок за мазком на картину, изображавшую Иисуса Христа на кресте. Напротив стоял мольбетр Яна и он наносил мазок за мазком на картину, изображавшую Иисуса Христа на кресте. Друзья работали спина к спине или мольберт к мольберту.

Геррит ван Рейн прожил чуть более полугода после кончины отца. Перед смертью он уже не испытывал приступов самобичевания. Рембрандту казалось, что брат угас от тоски. Его похоронили около той же церкви святого Петра, рядом с отцом.

В мастерской всё постепенно вернулось на круги своя: Рембрандт писал и занимался с учениками, рядом работал Ян, добродушный Исаак охотно помогал Нелтье с домашними хлопотами и тёр краски, занудливый Геррит делал ему замечания, которые тот терпеливо сносил.

Этим тёплым, но дождливым летом работа велась в сплошь просыревшей мастерской. В один из таких насквозь промокших дней Рембрандт и Ян получили письма от Константина Хейгенса. Художники, с надеждой ожидавшие вестей, как им казалось, целую вечность, едва не пустились в пляс от радости.

Рембрандту господин Хейгенс сообщал: штатгальтерГолландии принц Фредерик Хендрик Оранский желает заказать ему две картины о Страстях Господних. Все условия Рембрандт будет обсуждать с ним, секретарём штатгальтера. Супруга же принца Амалия ван Солмс пожелала свой портрет его кисти, который сочетался бы с портретом её супруга, написанным ранее Герритом ван Хонтхорстом[34 - Геррит (Герард) ван Хонтхорст (1590 – 1656) – голландский художник, работавший в утрехтском т. е. итальязированном стиле.]. Поэтому, если господин ван Рейн согласится выполнить заказы, не соблаговолит ли он в ближайшее удобное ему время приехать в Гаагу взглянуть на портрет принца Фредерика Хендрика и договориться о сеансах позирования…

Солидный заказ из Гааги будил многообещаущие надежды на вероятное будущее художником при дворе штатгальтера. Рембрандт начал скорые сборы, дабы не мешкая отправиться в Гаагу на два-три дня. Возможно, он уже сделает первые наброски с принцессы Амалии ван Солмс.

Письмо для Яна содержало не менее радостные вести: картины господина Яна Ливенса, преподнёсенные через английского посланника в Голландии в дар королю Англии Карлу, пленили короля. Посланник Керр дал господину Ливенсу прекрасные рекомендации, основанные на картинах и на его, Константина Хейгенса, рекомендациях. Король изъявил желание пригласить господина Ливенса в Англию писать портреты королевской семьи и картины по историческим сюжетам. Вопрос практически решён и господин Ливенс, если он согласен, может ожидать официального приглашения. Это, возможно, займёт не один месяц, так как переговоры, вполне успешные, ведутся сейчас и с господином Антонисом ван Дейком в Антверпене. По каким-то своим причинам король Чарльз желает, чтобы оба художника прибыли примерно в одно время…

Рембрандт и Ян витали на седьмых небесах от счастья, от пришедшей неожиданно, несмотря на надежду и ожидание, удачи, поздравляли друг друга, благодарили Хейгенса, Провидение и Господа Бога. Для Нелтье, с болью в сердце постепено свыкавшейся с мыслью о дальнейшей жизни без Хармена и Геррита, эта новость явилась хоть каким-то утешением: её талантливого сына по настоящему заметили, отличили, теперь он будет писать картины для самого штатгальтера Голландии.

Рембрандт тотчас отписал Константину Хейгенсу: он счастлив выполнить заказы принца Фредерика Хендрика Оранского и принцессы Амалии ван Солмс и готов выехать в Гаагу в любое, удобное для принца и его супруги время, чтобы ознакомиться с портретом принца и, если случиться возможность, сделать первые наброски для портрета принцессы Амалии. Получив от Хейгенса приглашение, он быстро упаковал саквояж, помчался на центральную площадь Дам и отбыл в ближайшем дилижансе до Гааги. В Гааге Константин Хейгенс представил художника Фредерику Хендрику Оранскому и Амалии ван Солмс. Рембрандт снял размеры и сделал наброски с портрета штатгальтера кисти ван Хонтхорста, провел сеанс позирования с Амалией ван Солмс. Далее переговоры велись с Константином Хейгенсом: о дальнейших сеансах, для которых Рембрандту придется ещё не раз посетить Гаагу, о специальном пожелании принца, касающемся картин о страданиях Христа – обе доски должны иметь закругленную, арочную форму в своей верхней части. Вернувшись из Гааги, Рембрандт немедленно окунулся в работу, которой у него теперь по самое горло. Он не думал долго о сюжетах из страданий Христа. Конечно, он напишет традиционные Распятие Иисуса Христа и Снятие с Креста.

9

Хендрик ван Эйленбюрх не прислал своего агента, а пожаловал в мастерскую собственной персоной и, едва переступив порог, объявил, что у него для Рембрандта и Яна есть предложение, которое, как ему кажется, может заинтересовать их обоих.

– Господин ван Рейн, от своего агента я знаю о постигшем вашу семью несчастье – две смерти за такое короткое время. Я выражаю вам свои искренние соболезнования, – сначала он вежливо упомянул о печальных событиях.

– Спасибо, господин ван Эйленбюрх.

– Тем не менее, нужно продолжать жить, – Хендрик ван Эйленбюрх не смог избежать банальной фразы, чтобы повернуть разговор к делу. – Я вижу, у вас здесь вовсю кипит работа.

– Да, господин ван Эйленбюрх, мы напряжённо работаем. Недавно я вернулся из Гааги, где получил заказы от принца Фредерика Хендрика Оранского и его супруги. Есть и другие заказы. Ян Ливенс ожидает в скором времени формального приглашения ко двору короля Англии, – Рембрандт повернул голову в сторону приосанившегося Яна.

Он не упустил случая лишний раз продемонстрировать их с Яном быстрое продвижение. Почему они должны скромно помалкивать о своих успехах? Писать для принца Оранского посчитал бы за честь любой художник Голландии. Весть о скором приглашении Яна к английскому двору звучала не менее значительно.