Никто, кроме нас

Затем добавил:

–Живо!

Те замялись, но остались стоять. Люди в синей форме продолжали уверенно держать оружие перед собой.

–Вы слышите меня или нет? – мэр заметно разволновался. Он совершенно потерял контроль над ситуацией, да ещё на глазах у политических представителей других стран. Лицо мужчины приняло более тёмный оттенок.

–Никто сегодня не выстрелит…

Последовал выстрел, и мужчина принялся оседать на мальчишку; тот растерянно попытался поймать его и удержать на руках, но разница в весе и размерах всё-таки была неуклонна. Они упали на пол, тощая фигура в розовом платье оказалась придавлена широким телом в тёмном костюме с розой в нагрудном кармане, сквозь наполовину сдёрнутую вуаль я мог разглядеть напуганное и растерянное лицо мальчишки. Я было рванулся к нему, но тут же замер, рискуя тоже напороться на пули. Я попытался вспомнить, откуда произошёл выстрел и оглядел помещение. Лица всех до одного воинов Защиты не выражали ровно никаких эмоций. Каждый из них мог с равным успехом как стрелять в мэра города, так и печь блинчики на масленицу. В критические моменты меня просто пропирает на наиглупейшие шутки. Бывшие несколько секунд назад нападавшими растерянно начали переглядываться. Иностранцы в панике, боясь получить пулю, негромко принялись переговариваться.

Резкий звон во второй раз разрезал эту ночь. Все вновь посмотрели в сторону колонны. Там всё так же стоял Юсиф с бокалом и ложкой в руках. Добившись всеобщего внимания, он поправил свою бабочку и на чистом китайском заговорил, прося всех гостей успокоиться и не паниковать.

Ведь на ваших глазах, дорогие дамы и господа, совершается история.

Глава 11

Всё-таки политиками не становятся политиками рождаются. Рождаются в каком-то захолустье на краю общества, где-нибудь в месте, подобном техзоне, а потом устраивают революции. Или восстания, войны. «Дети Евы», как назвал бы их немецкий писатель и философ Герман Гессе. Особенные, от рождения несущие на себе печать Каина. Ее нельзя нарисовать, нельзя свести или передать. Печать Каина словно лежит на них и сквозь них, въевшись своей судьбоносной краской в каждую частичку сущности. Это Наполеон Бонапарт, которого чтил Раскольников, которого уважал когда-то Пьер Безухов. И там, где есть эти люди, творится оно. Порой один такой человек способен взять этот мир, словно старый рваный носок, и вывернуть наизнанку.

За окном была теплая ночь. Ночь знаменательного дня, обернувшегося в какофонию. Это была кульминация, стационарный судьбоносный узел во времени и пространстве, в котором сходились все нити мироздания, на которых подвешена к небу земля, на которой мы живём. Возможно, сейчас ты ещё не можешь этого понять, думаешь, что я несу какую-то чушь. Но когда-нибудь ты поймешь. Только я больше не буду тебе писать. Потому что той ночью – я ещё расскажу об этом, немного позже – я тебя увидел. И , понял, что тебя уже давно не было. Мне это говорили сотни и тысячи раз уже не один год, но я наивно и глупо пропускал это мимо ушей, как последний баран упёршись в оставшийся в моей голове спасительный образ, уже совсем не твой, лишь идеал, навеянный миом глупым воображением. И я любовался этим идеалом, лелея его и протирая от грязи окружающей правды.

В одном высоком, красивом, роковом здании решалась судьба оставшихся ошметков человечества. Но эта история не об этом, я уже говорил. Этой ночью я лишился семьи. Также я лишился статуса и окончательно потерял окутавшие меня комфортным одеялом иллюзии.

Что будет с человеком, если отобрать у него прошлое? Что будет представлять из себя это существо без памяти? Сотни философов пытались найти ответ на вопрос о сущности человека. Джон Локк, западный философ 17 века, утверждал, что человек рождается «чистым листом», не имея ровно никаких инстинктов и навыков. Другие считали, что человек по природе своей порочен и дик, и только общество и цивилизация упрощается его, сажая в клетку морали и этики. Кто-то утверждал совершенно противоположное.

Что выйдет из человека, очищенного до степени новорожденного ребенка? Дадим ли мы свободу зверю, или же невинной чистоте девственного от пошлости разума? Или же получим чистый холст, на котором будем вольны писать иконы или даже кровавые бойни?

К сожалению, господин мэр перестал справляться с ситуацией. Вы будете иметь дело с исполняющим его обязанности.

–Опустили оружие, или я воткну эту вилку в глаз министру! – закричал официант в маске с острым носом.

–Увольте нас от этого зрелища,– брезгливо поморщился Юсиф, раздались выстрелы, и оба человека, заложник и официант, стремительно осели на пол. Их убили. Я бросил взгляд на Кэсси Клер: она продолжала стоять на месте, ничего не предпринимая. Мне не нужно было видеть её лицо, чтобы понять, как она была растеряна. Они были обречены.

И тут мое левое ухо пронзил звук выстрела. Я, как и часть повстанцев, резко обернулся на окно. Что-то происходило снаружи, что-то безумно важное и настолько же ужасное. Я бросил взгляд на мальчишку, чьё лицо словно окаменело. Но для меня в тот момент оно выражало целую гамму эмоций и чувств. Я понял, я вдруг ясно это понял: там, снаружи, возле Акассеи были люди. Его люди, пришедшие с теми, кто стоял в масках. Люди, верящие в то, что их проблемы увидят. Надеющиеся на то, что их поймут. Люди, ждущие признания, пришедшие за него бороться.

Стоящие в зале повстанцы застыли в безысходности. Прямо на них были направлены дула винтовок, а в их руках зажаты те, чья судьба уже никак не волновала угрожающих. Теперь эти заложниками были для них лишь обузой, связывающей руки.

И тут несколько человек резко сорвались с мест. Кто-то резко откинул в сторону министра, один же потащил заложника за собой, укрываясь им, словно щитом. Раздалась череда выстрелов, и тела попадали на пол. Послышались вопли и женский крик, вновь началась суматоха, продлившаяся пять минут. Когда желающие рискнуть своей жизнью закончились, Юсиф поставил бокал на стол и вновь обратился к гостям, прося их вернуться в свои гостевые: завтра всех ждёт тяжёлый, насыщенный день. Тем временем Рэй уже выбрался из-под тела мэра, тот был ещё живой, но уже едва подавал признаки жизнеспособности. Мальчишка наощупь пытался зажать ему рану, из которой вовсю хлестала кровь. В первую же ночь своего существования Жемчужина мира оросилась кровью.

Кровью, красной, словно яблоки на свежем снегу, словно томатный сок, пролитый на новый пол. Красный-красный-красный…. Я сидел на стуле, пялился в пространство невидящим взглядом, перед которым одна за другой менялись несколько картинок. Кровь на новом полу, бесстрастное лицо воинов Защиты и…. перепуганные глаза матери, на которые я наткнулся прежде, чем нас увели из зала.

Вместе с оставшимися повстанцами нас поместили в переговорный зал. Некоторые почему-то упорно продолжали сидеть в масках, но большинство уже избавились от ставших бесполезными аксессуаров. Кэсси Клер тоже была там, села в углу у стены и молча рисовала что-то пальцем на колене. Даже Генри, словно оглушённый по голове чем-то тяжёлым, молчал. Рэй взгромоздился на стол и лёг, положив под голову окровавленные руки. Казалось, он спал, просто пришёл и лёг поспать после тяжёлого учебного дня. Какое-то время все молчали, лишь широкоплечий мужчина с короткой неаккуратной бородой вскочил и принялся ходить по кабинету, спотыкаясь о чужие ноги и оттаптывая кому-то пальцы. Из него так и исходила энергия, которую ему срочно требовалось куда-то деть. Время от времени он порыкивал и не переставал мотать головой в поисках груши бля битья. Я переключился на него, мечущегося, словно маятник старых часов. Мужчина очень подозрительно бросал в мою сторону неопределенные взгляды. Мой шок крайне резко оставило нахлынувшее безразличие, окутало бальзамом уставший мозг.

Не так должен был пройти этот день. День, который я ждал всю жизнь. Я хотел создать место, свободное от вражды и насилия. И я хотел встретить тебя. И я тебя встретил. И готов на все, чтобы это не случилось снова.

Кто-то может подумать, что самое страшное в этой истории – это кровь и мертвые тела. Но нет, самое страшное – это ужас в родных широко распахнутых глазах и безразличие на лице над дулом нацеленной на человека винтовки.

И что-то в этой истории, кроме всего остального, никак не давало мне покоя. Что-то, что я упустил. Что-то мешающее, совсем не вписывающееся в произошедшее.

Взгляд мой резко наткнулся на ещё одно ранее не замеченное мной лицо. Без огромной потрёпанной куртки и дырявых кроссовок было сложно узнать лопоухого мальчугана. Именно эти уши провожали меня на самую крышу недостроенного здания, где я нашёл… Ленни.

Что делает передатчик? И если он не дело рук восставших, то чьих? И – самое главное – чем это грозит?

До меня донеслось бурчание. Генри сидел недалеко на стуле и теребил руками свои волосы. Он прижал к себе коленки и раскачивался на стуле.

–Что здесь, черт возьми, делает эта кукла?– взорвался маятник. Он ринулся в мою сторону, я вскочил с места, не зная, что ему ответить. Я готов был защищаться, если надо было, даже набить кому-нибудь морду.

–Видеть не могу его противную конфетную морду!

Я шагнул и пихнул мужика в грудь. Тот отлетел назад, свалив несколько стульев. Пусть остынет, ему не помешает немного успокоиться.

–Прекратите! Пожалуйста, прекратите!– завыл вдруг Генри, принявшись колотить по своей голове.

–Ах ты, скотина!– мужик взревел и, гремя стульями, поднялся с места. Но он наткнулся на вытянутую ногу в розовом тапочке.

–Спокойно, ребята

Рэй лизнул окровавленный палец и растянулся на столе

–А ты, щенок, молчи! Это ты во всем виноват! Послушали малолетку, у него в голове только нежности с этим сопляком в шапочке!

Мальчишка резко сел.

–Никто тебя за мной не тащил,– процедил он четко, перебив даже вопли Генри и установившийся галдеж,– ты шел бороться? Чего же ты стоял? Или надеялся вилкой перевернуть мир?

–Прекратите! Хватит! Пожалуйста!

У Генри вовсю бушевала истерика. Рэй поморщился:

–Вырубите кто-нибудь эту сирену, голова раскалывается.

Заряженный газ, домашние мини электростанции, новые частотные излучатели, приемники, дистанционное управление. Новые модификации, новые гаджеты требовали подзарядки, наполнения. Газовые баллоны, которые резко возросли в цене, стали на вес золота. Вскоре нашлись предприниматели, бюджетные версии, нелегальные распространители. Газ? Покупаем! Что будет не так? Ядовитые испарения стремительно расселялись по округе, появляясь в каждом доме. Бомбы на сигнале нужной частоты остались ждать своего часа в каждом доме города техзоны. И в назначенный час, пока остатки жизни покидали тело мера в центре города, повинуясь неизвестному дистанционному сигналу, все электростанции принялись испускать густые пары смертельного газа. И техзону вновь окутала мертвенная тишина.

Это произошло утром. Площадь перед Акассеей вновь была полна народа. С неба спускался ветерок и приветливо играл в волосах. Перед зданием в несколько рядов выстроились люди. За ними, подняв оружия и нацелив прямо в затылки, стали солдаты. Юсиф стоял в стороне, из кармана у него торчал ярко-красный платок.

–Я вынужден объявить наипечальнейшее известие,– его лицо выражало крайнюю степень скорби,– этой ночью, на самом важном балу в году, произошло страшное событие. На здание Международного Мира напали мятежники, нарушители спокойствия. Мятеж был подавлен, но нашего уважаемого мэра спасти не удалось. На неопределенное состояние Города я объявляю себя временно исполняющим его обязанности.

Рэй стоял рядом. Его неподвижное лицо словно излучало ненависть.

–Перед вами стоят люди, явившиеся причиной этого происшествия. Мятежники, забывшие историю. Террористы нашего общества. Они неостановимы. При попытке проведения переговоров героически погибли ещё семь человек.

Выкинешь какую-нибудь глупость, и твои бесполезные родители потеряют свободу. Подставишь мне в колеса палки – они лишатся жизни

Слова Юсифа, произнесенные мне перед церемонией, эхом отдавались в голове. Я сам привел их к нему. Идиот. Какой же я идиот.

Кэсси Клер стояла в первом ряду, смело подняв подбородок. По толпе было сложно понять, как они относятся к этой ситуации. Люди словно ждали, что будет дальше, совершенно не готовые ни к чему. Не понимающие, что происходило перед их глазами.

Солдат открыл дверь в кабинет. Мы прошли внутрь. Кабинет был заставлен цветами во всевозможных горшках. Юсиф стоял перед зеркалом и художественно запихивал в карман сложенный красный носовой платок. Увидев нас, он кивнул.