Гнездо страха

– Как ты узнал?

– Стал бы ты всюду за собой возить эту мертвую девушку, которую даже твои способности не в силах вернуть к жизни, о тебе ходит молва в народе – выразительно сказал священник.

– Ты проницателен, – сказал я и выпустил когти смерти в последнего солдата. Закончив с зачисткой, я подошел поближе к безоружному индусу.

– Хочешь поговорить о ней, облегчить душу?

– Нет, не с тобой, – с презрением произнес я.

– Я заметил, что ты не убиваешь безоружных, но давай так: если я не помогу тебе, то ты забираешь мою жизнь.

С тех пор, как я разговаривал по душам с Найджелом, прошел почти месяц, и то ли от того, что я соскучился по общению, то ли из уважения к священнику и его благим намерениям, я решил послушать, что он скажет.

– Идет, – сказал я.

– Тогда давай пройдем в костел. Оставь своих зомби и следуй за мной. Я живу там один, мы никому не помешаем.

Я пошел следом за священником в костел. Это был обычный католический храм с витражами, угловатой и мрачной архитектурой, скамейками и исповедальней. Мы сели на вторую скамью от кафедры и отсутствие прихожан разбудило во мне желание обсудить со своим собеседником вопрос веры.

– Странно, что в такое время все отвернулись от Христа.

– Для Индии в этом нет ничего странного. Последние полвека эта страна усердно старалась избавиться от наследия Англии путем восстановления своей культуры, а теперь, когда прошла чудовищная гроза от западной веры отказались даже самые приверженные индийские христиане. Но мы собирались поговорить не о Боге, а о твоем горе, о твоей потере.

– Еще успеем. У меня наметилась другая тема.

– Какая?

– Ты назвал меня всадником апокалипсиса, и я подумал, что было бы очень неплохо, если б вся эта чушь о Иисусе и судном дне оказалась бы правдой.

– Что ты имеешь в виду?

– Когда-то я пытался обрести веру, но у меня ничего не вышло.

– Что же мешает тебе поверить в Него?

– Мне казалось, что, если Бог есть, то он был не осмотрителен, когда создавал свои законы. Стольким людям могло бы житься проще, будь он чуточку гуманнее. Ну а неосмотрительный Бог – это какая-то глупость.

– Бог не дает человеку испытаний сверх того, что он может выдержать. Просто большинство слепы, и они не доверяют Богу вести себя по предназначенному им пути. И оно и ясно, что слепой без поводыря теряется, пропадает. Как только ты прекратишь идти на ощупь и увидишь божественный свет в образе Иисуса, ты обретёшь веру.

– Не так-то все просто, святой отец. Тем более, когда я могу обвинить Бога в равнодушии к судьбе человечества и безразличии к моей судьбе конкретно. Знаете, мне кажется это мы должны судить его, а не он нас.

– С Бога никто не спросит отчета, зато Бог спросит отчета со всех, так написано в Библии. А еще ты должен понять, что греховность человечества и все беды, которые она порождает не зависят от справедливости Господа. Хочешь спастись, тогда в тебе должна быть заложена какая-то доля доброты. Ведь также в Библии сказано, что в ад попадут не только злые, но и порочные.

– А как же тогда быть тем, у кого не было выбора быть злым или добрым. Ведь зачастую не мы выбираем зло, а оно выбирает нас.

– Здесь мы должны просто смириться с тем, что многие люди были созданы для ада.

– Просто? Да нет, совсем не просто смириться с такой несправедливостью. Поймите, падре, я не ищу Бога, потому что знаю, что он есть. – я, наконец, понял, что конкретно меня интересует и решил быть откровенным, – хотя и не такой, каким вы все его представляете, и я не ищу спасения, потому что это эгоистично. Но мне непонятен смысл вашей веры, если ваш Бог настолько жаден, чтобы подарить всем счастье.

– Ты спрашиваешь, в чем смысл моей веры?

– Да, папаша.

– Что ж, знай, что, если даже, да простит он меня за это допущение, – отец перекрестился, – Бога нет, я все равно проживу достойную жизнь, поскольку моя вера учит меня творить добро. А творить добро – и есть счастье. Счастье, которое ты обретаешь при любых поворотах судьбы.

– То есть я несчастлив, потому что я стал злым?

– А что приносят тебе все эти разрушения и убийства?

– А что, если, наоборот, я стал злым, потому что был несчастен, – на этой реплике я повысил голос, но уже на следующей понизил его, – все эти ваши суждения о том, как правильно жить, а как нет, лишь свод человеческих законов, подделанных под законы божьи. Ты никогда не обращал внимания, как верующие манипулируют научными фактами. Не задумывался о том, каким способом такие, как ты, обзаводятся роскошными квартирами и машинами, и почему их так сильно оскорбляют те, кто разоблачает всю эту грязную ложь о спасении и покаянии. Я вот задумывался и могу с уверенностью сказать, что Библия – это свод идеологически переработанных исторических фактов. Фактов, которые, если что и спасают, так это кошельки преподобных от разорения. Я сказал, что пытался обрести веру, но она не спасла меня от сорока четырех лет, проведенных в психушке, и теперь мое прошлое преследует меня, куда бы я не пошел.

Повисла небольшая пауза. Я хотел было заговорить о том, чем именно беспокоит меня мое прошлое, и тут я вспомнил про Бернадетту.

– Сейчас я направляюсь во Францию, в Невер, – продолжил я, – туда меня ведет еще одно смутное воспоминание, которое я не могу идентифицировать. Но, возможно, ты скажешь мне, кто такая Бернадетта?

– Бернадетта? Хм, была такая святая в девятнадцатом веке во Франции. Да и ее нетленные мощи до сих пор лежат в церкви названной ее именем. Надеюсь, ты не задумал ничего такого? – вдруг индус встал и заголосил. – Даже и не думай воскрешать ее своей магией!

С одной стороны, мне было интересно: что он предпримет против этого? А с другой меня заинтриговала сама возможность воскресить святую. И тут меня зацепило. Я вдруг вспомнил о том, как после посещения дурдомовской церквушки, я попал в надзорную палату. Там лежал какой-то парень, который рассказал мне о Бернадетте и о том, что она воскреснет в феврале две тысячи пятьдесят восьмого года. Эта информация как-то сама собой всплыла в своей памяти, однако я не помнил точного числа, когда должно произойти это чудо.

– Я делаю, что хочу, – заносчиво ответил я, – и, если будет необходимость, она станет моим зомби, – я облизнул клык, глядя на испуганное лицо священника и продолжил, – но вот что еще интересно: капелла святой Бернадетты – последнее место на Земле, куда еще проникает солнечный свет, ты не знаешь, что это могло бы значить?

– Что бы это не значило, ты не имеешь права осквернять святыню, – страх священника смешался с его гневом, из-за чего его начало трясти. – И раз уж я не могу ничего делать, то тебя остановит Бог!

– Эх, а я-то думал, сохранить тебе жизнь, ведь сам не подозревая о том, ты уже помог мне.

– Ты мерзкое дьявольское отродье, – кричал священник, доводя мое терпение до предела.

Вызвав оружие духов в виде наручного кинжала, я пронзил живот священника и произнес:

– М-да, нервы у тебя ни к черту.

Теперь я собирался прямиком в Невер, без длительных остановок и поисков той студии, в которой был сделан ролик с Кунгеном. Когда я вспомнил, что Бернадетта должна воскреснуть, я поменял приоритеты, потому что вспомнил еще кое-что. Воскреснув, святая должна будет исполнить самое заветное желание каждого, кто будет присутствовать при этом событии. «А это значит, – думал я, – что я смогу попросить вернуть к жизни девушку-ангела. Смогу вернуть Хэйли, свою любимую и неповторимую грезу, которая попала неизвестно куда после смерти ее земного тела. Я вырву ее из костлявых лап смерти и обеспечу заботой и защитой, каких никто не сможет дать ей кроме меня. Мне нужен лишь еще один шанс, и я уже никому ее не отдам. Но, конечно, еще остается вопрос, который назревал у меня к ней все эти годы. Без ответа на него у меня не будет ни возможности ухаживать за Хэйли, ни определиться с моей дальнейшей судьбой».

– М-да, ну и судьба мне выпала, – говорил я себе вслух, пересекая границу Индии с Пакистаном, – бросает то в огонь, то в полымя. Одни воскресают, другие умирают. То любовь захватывает тебя всего с головой, то заставляет сомневаться в себе словно кокетство незнакомки с кольцом на безымянном пальце. Что же несет мне новый поворот?

Календарь на смартфоне показывал одиннадцатое декабря пятьдесят седьмого года. Мне предстояло пересечь еще восемь границ и шесть с лишним тысяч километров по суше. Единственным местом, где я сменил свою химеру на лодку, был пролив Босфор. Когда я пересек границы Пакистана, Афганистана, Ирана и Турции, я попал в город Стамбул, один берег которого был в Азии, а другой – в Европе. Убив хозяина лодки и отбившись от береговой охраны, я переплыл пролив и продолжил свое кровавое странствие. В своем путешествии я продолжал убивать солдат и всех, кто оказывал мне сопротивление, но теперь я по возможности избегал конфликтов, потому что очень спешил. Чудо могло произойти в любой день (судя по новостям, которые я тогда слышал по телевизору, оно еще не свершилось), и поэтому каждая минута была на счету. После Турции я пересек границу Болгарии, затем Венгрии, Австрии, Германии и, наконец, Франции. В европейских странах жизнь текла намного привычнее, чем в Азии, даже не смотря на монстров, которые продолжали появляться при ударах молний. Здесь люди успели адаптироваться к сложившемуся положению и приспособиться к бесконечной войне с монстрами на улицах родных городов и деревень. Когда я оказался в Невере, меня встретили отнюдь не гостеприимно. Мне пришлось расчищать несколько километров заполненных вооруженными людьми улиц, но в конечном итоге я все-таки добрался до храма. И добрался как раз вовремя. Мой путь закончился через два месяца после того дня, как я убил индуса-священника, но теперь мне представилась возможность попасть на католический праздник, и я решил перестать на время убивать людей. Словом, на дворе было одиннадцатое февраля и ровно через неделю будет праздноваться день памяти святой Бернадетты. Мне не хотелось портить этот праздник, ведь вероятнее всего душа Бернадетты вернется в этот мир именно восемнадцатого числа, и уж наверняка она вернется не ради одного моего желания, а ради всех желаний избранных счастливцев, которым суждено присутствовать при последнем чуде на земле. Да, именно так назвал это событие псих, с которым я имел кратковременное знакомство. Я поймал себя на мысли о том, что чужое сумасшествие кажется таковым только для непосвященных людей, но углубляться в эту тему не стал. Моя голова занялась другими проблемами. В первую очередь, мне нужно было найти для себя убежище, чтобы не привлекать внимание жителей города. Я должен был исчезнуть на следующую неделю, но в то же время мое логово должно было находиться неподалеку, чтобы в нужный момент не провоцировать новую битву. Во-вторых, я должен был занять себя чем-то на эту неделю. И в-третьих, я должен был привести себя и Хэйли в условный порядок, нам была нужно подходящая одежда, чтобы не привлекать лишнего внимания.

С первыми двумя проблемами я справился быстро. Моим логовом на ближайшее будущее стал склеп, что стоял на кладбище при храме, а занятием стала медитация, через которую я пытался заговорить с Хэйли (раз уж Кунген смог найти Авгура через Абсолют, то и я смогу найти девушку-ангела). У меня было два больших рюкзака с запасами на пять дней вперед, которые можно было растянуть на неделю, но они мне не понадобились. Когда я вошел в Абсолют, я почувствовал прилив сил и бодрости и понял, что он может заменить и еду, и сон. А еще медитация восстановила кожу на моих крыльях. Какое упущение, что я не узнал об этом раньше, столько времени потеряно зря. Но что уж жалеть, еда и сон тоже своеобразное удовольствие, пусть не такое большое, как убийство людей, но все же в моей прежней жизни оно было для меня основным.

Моя медитация не давала никаких результатов, я не мог найти контакт с девушкой-ангелом. Не останавливаясь ни на секунду, я летел по бесконечному туннелю, направленному в сторону нужного мне заклинания, но на пути к нему мне не встречалось ни одного осколка знаний. Ни одного намека на то, каким может быть образ этого заклинания. Так в одной позе я и просидел семь дней, а рядом со мной все это время лежала Хэйли. Мне очень хотелось узнать, где сейчас обитает моя дорогая девушка-ангел, но неудача не огорчила меня, ведь уже завтра ее раны исцелятся и душа вернется в тело. Осталось только найти подходящий для праздника наряд. В склепе, принадлежавшем роду неких Брюэлей, лежало около двадцати гробов, после возвращения из Абсолюта мне пришла идея (и я устыдился этой глупой мысли), переодеться в одежду похороненных. Открывая склеп, я надеялся на то, что черви не поели их одежду, но естественно от нее остались лишь маленькие клочки ткани. Еще долго я сидел и думал о том, где мне найти какую-нибудь куртку для того, чтобы укрыть свои крылья и что-нибудь вроде плаща, чтобы спрятать окровавленную одежду Хэйли. Но лучшего варианта, чем убить и ограбить кого-нибудь, мне в голову не приходило. Часы в смартфоне показывали только половину седьмого, и я думал, что празднество начнется не ранее десяти часов, но многоголосые панические возгласы известили меня о том, что храм уже открыт и что в нем происходит что-то плохое. Когда я выбежал с кладбища оказалось, что всем прихожанам глубоко безразлично, как я выгляжу, все были сильно возбуждены из-за перемежавшихся криков: ее убили, Бернадетта убита, они убили ее! А затем к ним добавились отчаянные: пожар, бегите, храм горит. Толпа стала двигаться не внутрь храма, а из него, но вскоре я увидел, что огонь, который поглощал людей внутри здания, был без дыма и вовсе не являлся пламенем в его обычном представлении. Этот огонь плавал и извивался в воздухе, как угорь в воде. Его языки разделялись, как головы гидры на две или на три змееподобных головы, а затем каждая из них тоже делилась на несколько частей. И целью этих огненных бестий были вовсе не храм и его интерьер (эти твари игнорировали мертвую материю), а люди. Они пожирали одного прихожанина за другим и постепенно превращали всю толпу в кучу обуглившихся костей. Помня о том, во что огонь превратил мои крылья, я понял, что самое время спрятаться. Храм Бернадетты был огромным, гораздо больше, чем костел в Индии, но я успел подхватить Хэйли и забежать за его заднюю стену. За мной увязался какой-то француз и начал что-то щебетать на своем языке.

– Заткнись, – тихо попросил я его.

Но он и не думал умолкать.

– За-ткнись, – повторил я, не горя желанием никого убивать и ударил француза кулаком так, что он упал и вырубился. Собравшись с мыслями, я стал думать, что мне делать. У меня над головой висело большое круглое окно, и я решил заглянуть в него. Взмахнув крыльями, я поднялся на десятиметровую высоту и заглянул внутрь храма. Перед гробом, рядом с кафедрой стояли девять человек. Восемь из них создавали круг, а девятый стоял ко мне боком, возвышаясь над какой-то девушкой. Девушка, как я понял – Бернадетта, сидела с поджатыми коленями и держалась за бок. Она была одета в белую монашескую одежду, по которой в области печени растекалось красное пятно. Когда до меня, наконец, дошло, что Бернадетта при смерти, я тут же бросился плечом на стекло, и, выбив его, упал на мраморный пол. Девять фигур в черных плащах с капюшонами повернули свои головы ко мне. Двое расступились, освободив поле зрения тому, кто стоял в центре, и он заговорил:

– Ах, Джонатан! Я ждал тебя, – человек в плаще откинул капюшон и показал свое лицо. Это был Джим Джонс.