Монастырек и его окрестности… Пушкиногорский патерик

– Лично я, – сказал отец Фалафель, принимая от официантки поднос с тарелками, – лично я никогда ни одной ведьмы не видел.

– Считай, повезло. Потому что женщина – это Дьявол, – сказал Пасечник и добавил, пытаясь заглянуть за вырез кофты подошедшей официантке. – О присутствующих, разумеется, не говорят.

– Какие вы тут интересные вещи говорите, – официантка с интересом разглядывала стройную фигуру Пасечника.

– Не слушай его, Анюта, – сказал отец Фалафель, принимаясь за куриную ножку. – Это он хочет тебе понравиться.

– Я и не слушаю, – улыбнулась официантка, отходя.

– И все равно, женщины – это ведьмы, – вполголоса произнес Пасечник.

– Зачем же ты тогда смотришь на них? – спросил Фалафель и погрозил ему пальцем. – Я видел, как ты смотрел. Не слепой.

– Физиологическая сторона дела тут не обсуждается, – сказал Пасечник. – Мало ли кто на кого тут смотрит?

– Как это «мало ли»? А может, совсем не «мало ли», – Фалафель вытер рот салфеткой и поднял свой граненый стаканчик.

– А я тебе говорю, что это не существенно, – поднимая вслед за отцом Фалафелем свой стаканчик, сказал Пасечник. – И потом, разговор все-таки идет о женщинах, а не о мужчинах. И это правильно, потому что мужчина на самом деле ни в чем не виноват.

– Это почему же? – спросил Фалафель и слегка покачал поднятым стаканчиком, так что тот вспыхнул у него в руке разноцветными огнями.

– Да потому что он так запрограммирован, – сказал Пасечник. – Или ты не знал? Тогда послушай, что я тебе скажу. Как только в поле зрения мужчины попадает женщина, он немедленно получает импульс с ней соединиться… Теперь до тебя дошло?

– Да что ты говоришь, – удивился Фалафель. – Что, прямо тут?

– Прямо тут, – сказал Пасечник.

– Чему там только учат в этих ваших органах, – отец Фалафель еще раз поднял свой стаканчик. Потом он сказал:

– За путешествующих.

– За путешествующих, – подхватил вслед за ним Пасечник.

И они выпили и сразу почувствовали, что мир вокруг стал немного теплее, а тревоги и заботы легче.

И от этого тепла отец Фалафель начал слегка мурлыкать песню «Нас утро встречает прохладой», а Сергей-пасечник принялся вспоминать свою прежнюю жизнь и среди прочего рассказал Фалафелю одну поучительную историю, – историю, которая начиналась с явно необдуманного поступка Пасечника, который в ту далекую пору еще не был ни пасечником, ни даже офицером госбезопасности, а всего лишь студентом какого-то там курса в каком-то там институте железнодорожного транспорта, когда ему взбрело в голову позабавиться с местными вокзальными шлюшками, благо родители уехали куда-то на два дня, а в кошельке завелись маломальские деньги, вполне достаточные, чтобы почувствовать себя счастливым хотя бы на несколько часов.

– И вот представь себе, – говорил Пасечник, подперев голову рукой и задумчиво блуждая взором где-то далеко-далеко. – Лежу я на кровати и жду, когда эта ведьма соизволит, наконец, заняться своим прямыми обязанностями. А она как будто не торопится. То отойдет, то начнет просить воды. То закроется в туалете. Я ей говорю: «Ну ты долго еще, коза?», а она отвечает: «Уже иду». И не идет. И вдруг, ты только представь себе, я вижу, что она открыла мамин секретер и роется в нем, как в своем. Ну, ты понимаешь. Я, естественно, хочу встать и надавать паршивке по первое число. И вдруг чувствую, что не могу пошевелить ни рукой, ни ногой. И закричать не могу. Язык, словно из свинца. А эта мразь открывает один за другим все ящики и шурует, как может, не глядя даже в мою сторону, как будто я тут вообще ни при чем.

– Дела, – вздохнул отец Фалафель, изо всех сил сочувствуя товарищу. – Как же это ты не мог ничем пошевелить?

– А вот так, – сказал Пасечник. – Если не хочешь, можешь не верить.

– Я-то как раз верю. И чем же все это кончилось, милый?

– А ты как думаешь? – Пасечник горько усмехнулся.

– Понятно, – сказал Фалафель, немного подумав.

– Все подчистую, – сказал Пасечник. – Деньги, драгоценности, техника… А ты говоришь – нету ведьм. Небось, полежал бы так на моем месте, быстро бы заговорил по-другому.

– Я тебе и так верю, – и Фалафель оглянулся по сторонам, словно опасаясь увидеть за каждым столом по ведьме, сидящей на помеле.

А потом наступила небольшая пауза, в продолжение которой была допита водка, и теперь каждый думал о своем, витая Бог знает где, пока, наконец, время, отпущенное на молчание, не истекло и не наступило время ничего не умеющих объяснить слов.

– А больше всего, – усмехнулся Пасечник, – мне жалко маминого шелкового веера, который ей привезла из Китая подруга… Тридцать лет прошло, а я до сих пор помню, как он гудел и вибрировал, когда я начинал им махать.

– Я понимаю, – со вздохом отец Фалафель стал подниматься со своего места, одновременно уплывая в какие-то неведомые страны. – Веер – это как раз то, чего не хватает каждому православному монаху.

– Ну, это ты уже перегнул, – сказал Пасечник.

– А вот и нет, – отец Фалафель отдал честь стоящим у буфета официанткам. – Сейчас я покажу тебе одно местечко, тебе понравится.

– Главное – не перебрать, – сказал Пасечник.

– Вот именно, – подтвердил отец Фалафель.

И они вступили за порог кафе.

39. Как отец Нектарий и отец Павел встретились в одном и том же сне

А сон этот привел их прямиком в монастырскую баню, которая была во сне не в пример больше, чем наяву, а уж раскалена до такой степени, что со всех сторон сыпались на отца наместника и отца благочинного искры и пламя в печи гудело, словно летящий в ночи паровоз.

Но забавней, конечно, было то, что и отец наместник, и отец благочинный были в своем сне совершенно лишены всякой одежды, то есть были совершенно голые и при этом почему-то совсем не стесняющиеся этой своей наготы, а, напротив, весело взирающие друг на друга, хихикающие и с любопытством осматривающие самих себя, вместе со всеми этими морщинками, седыми волосиками, трясущимися боками и жириками, которыми наградила их мать природа.

– А водичка-то могла бы быть и погорячей, – сказал отец благочинный, трогая льющуюся откуда-то сверху воду.

– Да и ковриков бы не мешало побольше постелить, – заметил игумен. – Не ровен час, поскользнешься да в больницу и поедешь.

– А вот, – подтвердил благочинный.

Тут где-то заиграла музыка, и отцу наместнику и отцу благочинному сразу стало ясно, что сейчас, наконец, начнется самое интересное, – то самое, о котором они, может, когда и знали, но затем основательно подзабыли и теперь изо всех сил надеялись вспомнить вновь.

Действие между тем, и в самом деле, стремительно разворачивалось.

Сначала влетела в помещение и разместилась у стен целая стая белоснежных ангелов, и, как водится, при всех известных регалиях, то есть при тимпанах, арфах и небесных сопелках, нежность звучания которых не знала себе равных во всей вселенной.

А вслед за ними влетел через форточку похожий на большую птицу архистратиг Михаил, повелевающий воинством небесным, а влетев, устроился, как на насесте, возле самого потолка и что-то заворчал там на своем небесном языке, который ни благочинный, ни игумен, к сожалению, не понимали.

– Сердится, должно, – сказал Нектарий вполголоса – Да ведь и как не сердиться, если подумать. Это ведь ангелы, не люди. Тут глаз да глаз нужен.

– Это конечно, – подтвердил благочинный. – Глаз да глаз.

– А на иконах-то ты совсем другой, – закричал отец Нектарий, обращаясь к Михаилу– архангелу и одновременно толкая локтем благочинного, чтобы тот тоже принял участие в беседе. – Это как прикажешь понимать, архистратиг?

– А так, что ты можешь видеть меня только таким, каков сам, – сказал архистратиг и принялся вычесывать клювом взбившиеся под крыльями перья, так что сверху на благочинного и игумена немедленно посыпался какой-то мусор.

Закончив же, архистратиг сел и, раскачиваясь на насесте, спросил: