Осторожно, двери открываются

Там жизнь, которой можно никогда не узнать. Между словами Юры "посмотрите направо" и "взгляните налево" Таня смотрела только на дорогу, опустив глаза. Вот здесь несчётное количество раз пролетало авто Лёши. При разной погоде, на разной скорости. Неизменно было одно. Он молчал. Держал по-пижонски руль одной рукой, подняв высоко подбородок, смотрел вперёд. Иногда, при самом хорошем настроении мог мычать любимую песню или отвечать на звонок. Но никогда не отвечал на вопросы Тани, аргументируя это одним – "не отвлекай, пожалуйста, опасно".

И каждый небольшой бульвар Москвы преодолевался в два раза медленней, когда девушка смотрела в окно и всё хотела, очень хотела сказать – "давай пройдёмся вместе до театра". А теперь он, парень Юра. Вышагивает к ней лицом, останавливаясь показать то, что не видит никто. Какие-то архитектурные фишки интересные теперь не только ему.

Они обедали в уютной маленькой кафешке, говорили без остановки. Где он так много узнал о Москве? Иногда те, кто живут здесь всю жизнь, не знают и трёх процентов того, что рассказывал парень, живущий здесь… Сколько? Таня не спрашивала, а Юра и не говорил. Оставят этот момент на десерт. Следующую встречу. Следующую. Встречу. Таня отводила глаза в сторону, когда вспоминала вдруг о том, что продолжает гулять со странным парнем. Смотрит вместе с ним, как тает последний снег, как поздним вечером окна заливает яркое мартовское солнце. Она приезжает на место встречи, говорит своё "бывай" на прощание и не просит ничего взамен.

– Мы просто гуляем. Ничего необычного, – говорила она сама себе в ванной у зеркала утром и ощущала – "ещё один день прожит не зря".

Улицы заканчивались, повторялись. Двое молодых людей можно было застать где-то там, в одинаковом детстве. Прилежно одетую в платьице и с косичками Таню на набережной Невы. Скромного Юру с копной густых волос, в белой рубашке, у стены с ковром за юбилейным бабушкиным столом. Таню папа всегда садил на шею, чтобы она увидела из сотен людей проплывающие махины кораблей. Юра подкладывал как можно больше подушек, чтобы за столом казаться выше и наливал яблочный сок в громадный бокал. Они говорили эти глупости из жизни, сами не зная зачем. Продлить встречи? Убить время? Понравиться друг другу? Странные способы, трудный переход на лёгкость.

Ты знаешь, что этот человек тебе не опасен и всегда можно остановиться, развернуться и уйти, указать без шуток, что ты калека и нужно иметь хоть капельку совести. Но она не в силах что-либо сказать или сделать, если за последнее время это первый человек с помыслами – "привет, давай познакомимся, мне нравится твоя улыбка". Ты не можешь себя держать вечно взаперти сомнений, страхов и, в конце концов, отвечаешь – "да, привет, я не против, давай прогуляемся".

Гулять. Говорить. Обедать. Пересекать одни и те же улицы, где каждая дверь заведения уже выучила двух молодых людей, ведь за час оба сделав круг оказываются у одного и того же кафе. Нет, им туда не нужно, но эта дверь их запомнит и через четверть часа увидит вновь. Там, в витринных окнах Юра рассматривал отражение девичьего лица и после работы, не успевая поужинать, бросался дома к столу, чтобы повторить её нос, глаза и аккуратную линию подбородка. Наспех, почти вслепую. Было в Тане то, что не похоже на девушек, каких ему доводилось встречать. В офисах, в метро и на вокзалах городов. Осторожная красота, как на портретах недавно ушедшей эпохи. Балерина. Из тех документальных фильмов о классическом искусстве, какие он помнил из детства.

Портрет как фотография. Той, что в десяти километрах на юг от курьера спряталась от одинаковой музыки, идущей по пятому кругу из колонок в гостиной.

Сидя на балконе и укутавшись в шерстяное одеяло, Таня смотрела в телефоне краткую историю Москвы и её улиц. От Тверской на Триумфальную. Пешком. Сколько времени пройти? Что она может сказать? Два дня была послушной туристкой на улицах, которые знала наизусть. Нет, оказывается, не знала. Таня не знала ничего. Дурной до безобразия парень говорил тридцать слов в минуту, а она не знала что ответить. Не думала о том, во сколько они встретятся. В четыре? Юра ничего не ответил. И напрасно было предполагать, где он живёт. Что если в доме напротив, где один из фонарей уже неделю не работает? Что если он скажет "мне уже тридцать лет", она растеряется и снова подумает "надо заканчивать эту забавную историю"?

Тане было всё равно. Она тщательно читала исторические заметки из блогов и книг. И всё, что помнила – это яркие зелёные глаза. Цвет. Яркий. Контрастирующий с серыми оттенками первых весенних дней.

Но что если это всё обманка?

Таня прикрыла балконную дверь, постаравшись въехать очень тихо в мини репетиционный зал, где от одного угла до другого Лёша растягивал свои отточенные движения. Всё, что было на нём сейчас это плотно прилегающая к ступням балетная обувь и упруго держащая в стяжке линию бёдер резинка от белья.

– Помнишь, Григорий Степанович говорил, что репетировать нужно одетым? – девушка улыбнулась, подъехав очень-очень близко. Холодная и горячая кожа танцора. И на груди его красные пятна от разогретых мышц. А в голубых глазах непонятное счастье. Безопасный вечер. Стоит рассчитывать, что у любимого парня хорошее настроение.

Он вытянул шею, прогибаясь в спине.

– Вспомнила тоже, маразматика. Посмотришь как я танцую связку?

Заезженная история, когда Алексей, потакая своим амбициям, танцует то, что ему вряд ли теперь дадут скоро – сольная партия.

Звучат вступительные тяжёлые аккорды. В районе рёбер у Тани появляется ледяная корка. Дышать становится тяжелее, а музыка всё нарастает, нарастает. До соло героя ой как далеко.

Таня сжала руки в замок.

– Давай сразу к партии. Я… Хотела поговорить с тобой.

– Да-да, настроиться надо. Сейчас.

Парень утопает в собственных задумках. Делает глубокий вдох и выдох. Репетирует часто дома. Делает то, чем должен быть занят в театре.

Зачем?

– Может, отдохнёшь? Со мной. Рядом. Хотя бы немного? – Таня подъехала к музыкальной колонке, чтобы сделать потише. Но Лёша не реагирует даже в тишине. Он делает шаг, представляет себя на сцене. Круговорот движений. Неверных, смазанных. Здесь, в гостиной, не те полы, чтобы репетировать в полную силу. Размах вращений и прыжков. Всё не так. Оценивать невозможно. Зачем это всё?

Единственное, чем мог всегда похвастаться Лёша это постоянной уверенностью. Харизмой. Может, умеет, остальное не важно.

Партия закончилась очень быстро, и даже не сделав верную точку, танцор обратил свои глаза к девушке.

– Ну как?

Она растерянно посмотрела на балетный станок.

– Неплохо. Только движения слишком расхлябаны. Ты делаешь всё смазанно. Это усталость. Опять твои бёдра. Они смотрятся пошловато.

– Вот как? – парень вытер полотенцем лоб от пота. Снова его брови опустились почти на переносицу, – Опять в тебе говорит хореограф из Вагановки. Строгий, нудный и очень консервативный. И да, это не усталость, а лёгкость, которой требует роль. По факту есть какие-то замечания?

Таня открыла было рот, чтобы упомянуть сбитый ритм и ошибки в элементах. Но это было немыслимо. Что её услышат.

– Нет, ты прав. Это, наверное, я устала. Поеду спать.

– Точно не посмотришь ещё раз?

В глазах друг друга они не увидели, что это делать обязательно: поддерживать здесь и сейчас.

– У тебя всё хорошо, Лёш. Только долго не танцуй, тебе рано вставать.

Вслед привычней было бы услышать "спокойной ночи". Но не в этой квартире. Не сейчас. В глубоко голубых глазах была занятость собой. Теми самыми бёдрами. Обидой на замечание. Смазанность. Да, что она понимает? Спать? Пускай идёт. Нравится так скучно жить. Пускай живёт.

Пока Таня двенадцать минут будет высаживаться с кресла на кровать, он будет снимать свой танец на телефон. Мысленно бежать к кому-то кто от его танца задохнётся в слепом восторге. Он будет улыбаться от комплиментов и нежно ворковать перед сном. С кем-то очень близким, кто танцовщицу в кресле обогнал на раз.

Закроются глаза. Холодная ткань одеяла ляжет на пустое место рядом. Так и Юра теперь вечером садится на парапет рядом, возле памятника Карлу Марксу. Он устраивает свои руки на холодный мрамор и дышит полной грудью. Таня не исчезает. Если по ночам постель рядом всегда пуста, то днём, о боже, как хочется чтобы кто-то был рядом. На площади Театральной. Теперь двое незнакомцев после часовых прогулок оказываются всегда здесь, напротив Большого театра.

Таня поднимает подбородок, чтобы выпустить струйку дыма в небо, угасающее в сумерках. Его цвет с южной стороны превращается после восемнадцати ноль-ноль в молочно голубой. Рядом тёмная линия надвигается на здания современного типа и забирает туда, наверх, к самым звёздам свечение искусственного света. Было стойкое ощущение, что мир центральной Москвы застыл на пороге рассвета.

Парень украдкой посмотрел на Таню.

– Устала?

Как будто отойдя от долгого сна, девушка посмотрела на парня.

– Нет.

Было это правдой. И не правдой. Ещё не попав домой, она непривычно ощущала себя уставшей. Выжатой. Там весь вечер, ночь и точно всё утро следующего дня будут висеть нерешённые вопросы. Почему ты не участвуешь в кастинге основного состава? Почему тебя не взяли в поездку в Чехию? Где ты бываешь ночами? Усталость в разговорах без результатов.

Юра считал вечерние часы в сутках прекрасными. Можно говорить открыто. Когда устаёшь, сил на обман и сокрытие не остаётся. И ты начинаешь говорить кому-то правду. Всё, что у тебя есть. Может и Таня теперь сможет?

Он нерешительно вздохнул и как пианист сделал выдохом вступительный аккорд.

– Что… Произошло с тобой?

Голос рядом с Таней был тише, гораздо тише. Чтобы, в самом деле, она не услышала. Переспросила и парень, опомнившись, улыбнулся, спросил про что-то другое. Но нет. Она повернула голову, пристально глядя на своего экскурсовода. Узнать, как он изучает механизмы кресла, осматривает линию её согнутой руки, присматривался к изгибам её ног. Следила как парень ищет сам ответ на свой вопрос.

– Два года назад меня на дороге сбила машина. Это была моя вина, не посмотрев выскочила на проезжую часть, перебежать на другую сторону и вот итог, – руки Тани легли на собственные колени, пальцы крепко выпрямились, а взгляд искал покой, – тяжёлая травма спины. Нарушение двигательной системы. Ниже пояса я ничего не чувствую. Совсем ничего. Кто-то говорил, что скоро всё пройдёт, после операции нужно восстановиться, пройти лечение и реабилитацию. Но ничего не поменялось. Чувствительность не вернулась через месяц, два, год.

Легко говорить об этом, если быстро, на одном дыхании и почти без пауз. Таня улыбнётся, заправит прядь волос за ухо и вокруг, рядом с ней, царит особая атмосфера покоя.

– И сейчас ничего не чувствуешь?