Книга Белого

– Знаешь, многие осуждали Ремарка за то, что в его романах – все постоянно пьют: не трезвея и не пряча чарки. Но те, кто винили его в этом – не понимали и так никогда не смогу понять одного – почему они это делали? По той же причине, которую озвучил ты – чтобы забыться. Мы забываем, что эту жизнь – живём не мы.

В одном из баров, в который мы заходили, висела картина Пикассо «Девочка на шаре» – последняя картина его голубого периода.

– Знаешь, – вновь сказал он, пьяно и бездумно глядя на картину, – я и не знал, что столь разные – культурно, умственно и социально – люди, могут быть настолько похожи.

Я сказал в пустоту, не обращая внимания на своего спутника:

– Эта девочка – никогда не упадёт с шара. Она стоит на нём крепко – вот бы нам так держаться на своём пути.

Мы повернулись к окну: за ним был старый дом охрово-солнечного цвета. Его балконы были заставлены старыми, поломанными, трёхметровыми лестницами зелёного цвета, корзинами с фиалками и деревянными стульями с выцветшей на них красной краской.

– Если можно описать наши с тобой жизни каким-нибудь одним цветом, – сказал я, – то им был бы – голубой.

– И чего же? – почти не слыша меня, спросил он.

– Это – цвет неба и глубокой меланхолии, склоняющей к бездействию и долгим созерцаниям. Это бездействие имеет такое же различие, что и гурманство имеет с обжорством. Мы оба посвятили свою жизнь этому ничего неделанию и вынужденному отчаянию – одиночеству. Над нами – голубое небо.

Маэстро взглянул мне в глаза:

– «Голубой» – у многих людей ассоциируется с гомосексуалистами.

– А почему? Из-за тотального недопонимания. Вот, много людей, способных понять геев? Вот – поэтому, многим из них пришлось либо сломаться, либо стать мощнейшими деятелями искусства. Опять – почему? По той же причине, почему и пещерные люди царапали стены своих пещер. По той же причине, почему и люди пишут картины, заранее зная, что их творчество будет оценено ниже стоимости холста. По той же причине, почему писатели-неудачники – упрямо продолжают писать. Потому что иначе – холод разорвёт их на части. Иначе – волк сожмёт челюсти на их шеях. В первую очередь – интеллект и искусство – оружия обороны и контратаки. Потому что иначе – мы не живём – умираем. Наш цвет – голубой – как цвет неба над нашими головами; и как цвет истощённых вечной борьбой – умов.

Я не знаю, слышал ли он всё то, что я говорил, поскольку его состояния – очень сложно было назвать здоровым и нормальным. Слова – так и выходили из своего сознания неистовым потоком. И растворялись – исчезали навсегда в этом хмельном воздухе. Но если маэстро услышал хоть треть того, что я ему сказал – значит – всё было не напрасно.

Я потерял сознание. Моя разгромленная алкоголем в пыль башка свалила меня мешком на мокрый, деревянный стол дешёвой закусочной. Дальше – была только пустота – голубого цвета тьма…

В себя я пришел уже в больнице. Вокруг меня – всё было: белым, стерильным и насквозь пропахнувшим мертвечиной. На соседней койке – лежал мужчина, занятый прочтением какой-то рукописи. Он повернул голову в мою сторону, заметив, что я рассматриваю его. Он оторвался от своей рукописи и помахал мне рукой. Я робко помахал в ответ. Он стал улыбаться и показал мне рукопись:

– Гляди, чего пишут.

У меня немного болела голова, а мой сосед, видимо, был абсолютно здоров.

– Нашел это вчера на земле – кто-то бросил её прямо на асфальт. Поднял, думаю, что-то интересное. Положил куда-то и забыл. А теперь – вишь – нашел. Читаю и думаю – что они курят!

– А что это?

– Какая-то несусветная хрень. Чел, который выкинул её, тоже вёл себя странно – осматривался, такой, по сторонам, мол, от кого-то спасался. Псих – да и только.

– Можно прочитать? – даже не знаю, зачем это сказал; меньше всего сейчас мне хотелось читать.

Но мужик протянул мне несколько листов и спросил:

– А деньги есть?

Я пошарил в карманах лежащих рядом штанов. Достал оттуда пару скомканных купюр и отдал мужику. От благодарно взял их и отдал мне ветхого, избитого вида листки с выцветшим текстом. Думал – отложить и прочитать потом; но случайно бросил взгляд на первую фразу и уже не мог остановится:

«…Мидас – был могущественным царём Фригии; жил во дворце из чистого золота со стенами, которые на закате и на рассвете пели всему городу песню: «У царя Мидаса – ослиные уши…». Во Фригию мы прибыли из Пергама – из города, в котором за день нас пытались убить семь раз. Еврейский купец по имени Соломон посоветовал таким магам, как мы, ехать прямиком ко двору властелина соседнего с Пергамом царства Фригии – к какому-то Мидасу – самому могущественному царю от Армении до Вифинии, от Трапезунда до Родоса. Во Фригию мы попали вместе со странствующими купцами, раз в год совершающими путешествия от Эгейского до Чёрного моря. Воины Мидаса, ревностно охраняющие своего царя, вздумали не пустить нас, так как у нас не были рекомендационного письма – и мы могли оказаться одними из многочисленных врагов его величества. Моя спутница, которая училась магии цветов за день, как за год, посмеялась над ними и одного за другим лишила возможности говорить и видеть. Преданные стражники в ужасе разбежались, позабыв о своём царе, коего так рьяно охраняли. Мы вошли в покои к великому царю и тот, в удивлении, закричал: «Что такое? Что случилось?». Я ответил: «Мидас, мы – маги, последние, кто помнит великую мудрость атлантов. Мы здесь, чтобы служить тебе – а взамен, однажды, ты будешь служить нам». Великий царь рассмеялся: «Знаешь ли ты, что одним прикосновением, я что угодно могу превратить в золото – этот дар даровал мне сам Дионис. Стоит мне только коснуться из вас любого – как я получу новую, отличную скульптуру. Не тому пришел угрожать – знаешь ли ты, что за мной стоит сам бог Пан?». Я ответил ему: «Я знаю это. Знаю и то, что когда ты был младенцем, муравьи заползли тебе в рот стали сносить туда пшеничные зёрна. Я слышал так же, что орды киммерийцев грабят границы твоих владений и грозят, вскоре, напасть на Гордион и сравнять его с землёй. У тебя нет воинов, чтобы противостоять им. Люди ненавидят тебя. Знаю я так же, что Гордий, твой отец, плакал бы, увидев, во что превратилось его царство». Тогда, Мидас, вскочил и закричал: «Я убью тебя». Я сказал: «Нет. Ведь тебе нужен воин, способный одолеть самых отважных воителей Азии – киммерийцев». Мидас рассмеялся: «Разве сможешь ты – без роду и племени – одолеть орды варваров?!». И в тот же миг – он проглотил язык, так как я взглянул ему в глаза и рассказал ему свою историю. Тогда, Мидас понял, кто стоит перед ним и сказал: «Мы первыми уничтожим Киммерию. Ты поведёшь войска в поход и мы разгромим их». В ту ночь, мы остались ночевать в лучших покоях золотого дворца царя Мидаса. На рассвете, моя спутница разбудила меня и сказала мне: «Я боюсь за тебя». Я спросил: «Почему?». Она ответила: «Меня не покидало тревожное чувство всю дорогу. А этой ночью – я видела сон, в котором был ты. Это была кошмар. В нём – ты исчез – тебя больше не было нигде. И весь мир после тебя – стал ничем – пустым. Мне так страшно…». Я обнял её и погладил по спине; я прошептал ей на ухо: «Мне тоже страшно. Я тоже чувствую, что смерть, оставившая меня, вскоре придёт за моей бессмертной душой. Я не знаю, как это будет – но даже самая долгая жизнь будет иметь конец. Мне одиноко – мне было одиноко все мучительно долгие года моего заточения на Х. Но знаешь, как я справлялся со своей тоской?» Она спросила: «Как?». Я ответил: «Я верил в чудеса. Я знал, что всё, рано или поздно, закончится. И вот – я снова стал собой и вернул себе силу. Но мне до сих пор нужно вспоминать, как это – всем телом и душой верить в чудеса. Когда вокруг была непроглядная тьма – я представлял светло-голубой цвет – он несёт в себе всю силу непроглядной тоски, но и силу чуда, спасающего от меланхолии. Посмотри на небо». Мы оба подняли глаза вверх – к небу нового дня, после самой тёмной ночи года. Я сказал: «Светло-голубой – это цвет нашего спасения. Мы с тобой не пропадём, пока держимся вместе. Никому не удастся нас одолеть – мы будем сиять вместе; и однажды, мы найдём себя в этом новом мире, так изменившемся за столько лет». Она сказала: «Зачем тебе завоёвывать мир?! Атлантида давно разрушена – а ты остался жив. Хватит следовать за давно погибшими царями и идеями. Раздели со мной своё бессмертие – и мы проживём вместе, в свободе и счастье, то время, что нам суждено». Я сказал: «Я смотрю в небо – и мне хочется сказать то же самое, что сказала и ты. Возможно, так и мы и поступим. Но пусть – покажет время». Настал день. Близилась война. Я снова должен был вести войско в бой. Одно только – теперь, я был во много раз старше. В моей жизни появилось больше цветов – больше чудес. Утро…»

Когда я закончил читать, в палату вошла медсестра и сказала моему соседу:

– Вы можете идти – с вами всё в порядке.

Одевшись, через несколько секунд – от него и следу не осталось. А медсестра сказала мне:

– А вы – ещё немного полежите – мы понаблюдаем за вами, – она развернулась, окончив осмотр и направилась к выходу, перед уходом объявив, – к вам гости.

Хоть этого можно было и не говорить, так как в ту же секунду в палату ворвался маэстро, отлично себя чувствующий и смеющийся:

– А, ты, наконец, очнулся?! Знаешь, нам с тобой лучше больше не пить. Почему-то, ни к чему хорошему это тебя не приводит.

– Как долго я спал? – только и спросил я, выпав из магического мира рукописи.

– Ты не спалю. По сути, ты был без сознания. Я очень переживал за тебя. Доктор что-то тебе в колол – он невнятно объяснил, что. Не люблю я докторов – им можно только слепо верить, а ведь и они могут ошибаться. Он спросил ещё меня, нет ли у тебя аллергии на что-нибудь. Я, конечно же, не смог ответить. Поскольку, никаких родственников у тебя не было, пришлось надеяться, что у тебя не будет никаких проблем с препаратами. Повезло, что всё закончилось хорошо.

– Так, как долго я был без сознания? – повторил я свой вопрос.

– Около двенадцати часов. Я сижу здесь уже почти три часа и немного задремал. Мне сообщили, что ты проснулся – и я тут же побежал к тебе… Странно всё это – ведь мы выпили совсем немного. Я, со своим здоровьем, и то – опустошил в два раза больше бутылок, чем ты. И посмотри на меня: немного болит голова, но я бодр, как огурчик и в любой миг готов дирижировать оперу Вагнера, хоть двум симфоническим оркестрам одновременно. Но ты – тебе на бутылки лучше вообще не смотреть – почему ты сразу не предупредил меня, что такой ты чувствительный?

– Ты действительно очень хорошо вчера играл. Это было невероятно.

– Дали бы скрипку – так я и на ней не хуже бы сыграл, – засмеялся он, – а если честно, то оператор, мой хороший знакомый, который столько раз слышал мои выступления, уверенно заявил, что так хорошо я не играл с самого своего нью-йоркского периода. Он спросил: «Что с тобой произошло?». Я ответил, дескать, понятия не имею. Но мне кажется, дружище, что всё это – из-за тебя. С тобой – я чувствую себя увереннее. Мне кажется, что я ещё могу сыграть нечто, что трогало бы до глубин сердец.

Я улыбнулся:

– Я тоже чувствую себя сильнее. Вот, ты ждал пробуждения человека без сознания – я вряд ли сделал бы это для кого-либо – мне бы даже в голову такое не пришло. Меня бы уже через несколько минут одолела бы скука и я начал бы искать выход. Никто раньше никогда не делал такого для меня – я и не просил. И я чувствую себя намного лучше – спасибо, дружище.

– Да, всегда пожалуйста. Знаешь, всё это – напоминает мне основной принцип синергии: 1+1=3. Он звучит так: взаимодействие двух талантов больше, чем их сумма по-отдельности. Это – про нас. Вместе, мы на единицу больше, чем сумма наших усилий, если бы мы были по разные стороны.

– Откуда скромному импресарио знать про синергию? Мне казалось, этот давно знакомый мне термин применим только в социологии или биологии.

Он рассмеялся. Мне сразу стало легче на душе.

– Так ты тоже, видимо, хорошо образованный человек – даже приятно стало. Но ты сильно заблуждаешься, если действительно думаешь, что к музыки не применимы законы физики, химии, биологии, математике или, скажем, социологии. Принцип взаимодействия двух различных тел или структур – одно из основополагающих понятий в теории музыки. Я это говорил своим студентам в консерватории, а теперь – говорю тебе. Возьмём, к примеру, струнный квартет: три скрипки и виолончель. Просто три скрипки – это скрипящее ничто. Соло виолончели – завораживающее, но совсем не то, что оно может дать, объединив свой звук со скрипками. А рэп? Просто бегло говорящий непонятно что афроамериканец – никому не будет интересен, кроме санитаров. А чем хорош просто бит?! Под такое – даже в туалет выходить будет невозможно. Но объединяясь… На мой вкус – всё равно, многое звучит не очень. Но такая музыка – покорила сердца доброй четверти современной молодёжи. Даже если математически сплюсовать результаты отдельной их работы, они всё равно – на единицу будут меньше их взаимной работы. А хор? А ансамбль? Симфонический оркестр? Синергия, то есть, физика сотрудничества, и музыка – практически неотделимы друг от друга. Когда человек погружается в музыку – в любую музыку – он быстро познаёт то, что не смог бы понять за все свои школьные годы. Он познаёт мир, природу, события и людей – во много раз качественнее и плодотворнее скучных школьных занятий. Когда люди поймут, насколько важна и полезна музыкальная культура – познание мира и красоты – станут куда качественнее и интереснее.

– А как насчёт литературы?

– Литература – это всё та же музыка, но записанная другими нотами. Как и музыка – это – лишь литература, записанная другими буквами; я называю эти «буквы» – чувствами.

Я сказал:

– Знаешь, я вот слушаю тебя и будто вижу мир по-другому. И я забываю о том, что болен – даже, когда напоминаю себе об этом. С тобой, мне просто не вериться, что мне когда-то – мне было плохо.

– Я очень рад, что тебе стало лучше.

– Да, спасибо вам, маэстро… дружище.

Я сделал ему жест подойти поближе.