История села Мотовилово. Тетрадь 8 (1926 г.)

– А что это тебе так приспичило в такую-то непогодь ехать-то? Она вон какая метет, свету вольного не видать! Чай будет время-то! – пытаясь отговорить Осипа, не ехать в пургу, которая заметно забушевала под этот вечер.

– Она может к утру-то перестанет. Я сюда пошёл, наш петух распелся, значит к перемене, пурга за ночь-то затихнет, – не отступая от своего намерения, высказался Осип.

– А ты знаешь, что по лесным-то дорогам лихие люди шалят! Ты не боишься? Обидеть могут, – бросив последний козырь, стараясь остановить Осипа, предупредительно проговорил Василий.

– Что будет! Мне ни чать, ни кончать, не глядя ни на что, ехать надо! Завтра пятница, базар. Откладывать – как бы хлеб-то еще больше не вздорожал! – убедительно высказывал свои доводы Осип.

Савельев, из-за сродства, и не забывая о коже, Осипом отданной ему задарма, иногда давал Осипу безвозмездно свою лошадь для разных поездок по хозяйственным нуждам. Так и на этот раз он не отказал Осипу, благо Серый, за десять дней после гонок на масленице, отдохнул и заметно поправился боками.

– А там, в городе-то, в случае, ты сумеешь сам-то запрячь лошадь-то? – для достоверности спросил Василий Осипа, запрягая Серого ранним утром следующего дня.

– Ну, вот еще спрашиваешь, словно я не в селе вырос! Чай ты знаешь, у меня и своя лошадь была! – обидчиво заметил Осип, бочком намекая о лошадиной коже, которую подарствовал Василию, после гибели своей лошади на мосту.

Часа в четыре утра, Осип выехал из села, а в семь уже прогуливался по Арзамасскому базару, присматриваясь и приценяясь к хлебу, которого было на базаре много. Осип обошёл весь хлебный базар. Он неторопливо ходил от воза к возу, заскорузлыми пальцами щупал сквозь мешков тучное ржаное зерно, спрашивал «почём стоит», и отходил к следующему возу. Осипу казалось, что рубль за пуд ржи, это дороговато, он ждал скоски и дешевления ржи к обеду, так как из-за обилия хлеба на базаре, рожь должна к обеду подешеветь. Но, тем не менее, на предыдущем базаре цена за пуд ржи была 80 копеек. Своего хлеба у Осипа хватило только до масленицы, семья хотя и не так-то больно большая, всего четыре человека, но все взрослые, едоки убористые. Сын Гришка, наработав сотню каталок сдал их Лабину. Осип получил с Лабина 18 рублей, и с этими деньгами приехал в Арзамас за хлебом. До обеда Осип так и не купил ни одного пуда ржи, а после обеда, чувствуя, что цена на хлеб не падает, он решил накупить ржи и по рублю. У одного мужика, Осип сторговал четыре мешка по 95 копеек за пуд. Поехали на весы, навешали 16 пудов. Расплатившись за рожь, Осип попросил того мужика, подвести рожь к подворью, а когда мешки были перевалены на сани осиповой подводы, день уже заметно уклонился к вечеру.

Запрягши Серого, Осип выехал с подворья и всю дорогу он, самодовольно, размышлял об удаче. До Ломовки Осип доехал засветло и благополучно. Как миновал ее, то в поле его ожидали одни неприятности. Выехав из Ломовки, Осип заметил, что совсем стемнело, наступила туманно-серая ночь. Вскоре, все кругом окутала застилающая глаза, непроглядная мгла. Сверху хлопьями полетели снежинки, в воздухе началась какая-то невообразимая, снежная кутерьма. Дорогу завалило, замело снегом. Необтыканная опознавательными еловыми кустиками, она стала совсем неприметной. Осипу показалось, что лошадь, в темноте ходом своим в направлении забирает влево, он настойчиво потянул за правую вожжу, этим сбив лошадь с правильного пути, Серый послушаясь кучера неохотно покидая твердь дороги, повернул вправо и неуверенно зашагал по целине неглубокого снежного покрова. Поругав себя за то, что понапрасну довел покупку хлеба допоздна, обеспокоенный теперь капризами пути, Осип не стал больше пользоваться вожжами, а пустил лошадь на произвол, надеясь на чутье, лошадиную память и ориентировку в темноте Серого, а сам поглубже закутался в чапан. Из-за отворотов чапана, Осип видел только заснеженный круп Серого.

Февраль воду подпустил, снежный покров в поле несколько пообтаяв понизился, в поле обнажились жнивья, а март доказывая, что зима еще не окончена, дает о себе знать: временами добавляя сверху снегу и прижимая землю запоздалыми, но значительными морозами. Так вот и сейчас, во время возвращения Осипа их города, изменчивая погода придала Осипу немало тревог и переживаний. Прошло с полчаса, пурга стихла, вокруг несколько посветлело, но Осип не видит своего села. Привстав в санях, Осип вглядываясь вдаль, старался увидеть что-либо приметное в поле, но кругом расстилалась такая зимняя, снежная равнина, кругом один снег, ни кустика, ни деревца, не за что глазу зацепиться. Вдруг лошадь забеспокоившись зафыркала, Серый тревожно застриг ушами, стараясь прибавить шагу усталыми ногами. Осип, с некоторым опасением оглянулся назад. Осип увидел и услышал: шурша ногами по оголенному жнивью, наискось пересекая санный след, торопливо бежал матёрый волк, он, видимо, возвращался с «пира» – был сыт и не помышлял напасть на лошадь. Но, Серый, чуя поблизости хищного зверя, тревожно поводил ушами, ускоренно побежал по бездорожью. Время тянулось мучительно долго. Осип стал не в шутку тревожиться, его объял страх. В завершение неприятностей, пурга снова стала усиливаться. Он с досады, незаслуженно возложил вину за напасти в пути на лошадь, непристойно обругав Серого, но вспомнив, что лошадь ни в чем не повинна, он откинув от головы воротник чапана, истово перекрестился, благоговейно проговорив молитву. Где-то в стороне, Осипу послышался колокольный звон. Осип сразу узнал родной голос большого мотовиловского колокола, но звон, как показалось Осипу, исходил сбоку, где должно находится село, а несколько сзади. Но, заслышав этот спасательный звон, у Осипа отлегло от груди, которую до этого, тревожно и больно давила и сжимало, словно на сердце лежал мельничный жернов. Повернув лошадь в обратном направлении, Осип успокоено, завернулся снова в чапан, дуя на свои окоченевшие руки. Отъехав по этому бездорожью с полверсты, Серый устало встал, уткнувшись в стену сарая. Обрадованный Осип прикрикнул на лошадь, направил Серого в село. Как только Осип въехал в село, им снова овладела оторопь и тревога – перед его взором предстали чужие дома. Тут только он понял, что попал не в свое село, а во Вторусское.

Осипова семья, обеспокоенная тем, что он до такого позднего времени не возвращается из города, не беспричинно тревожилась и каждую минуту ждала его возвращения. Но нет, и нет его. Давно наступила ночь, а он не возвращался. Гришка, сын Осипа, решил пойти к Трынку и попросить разрешения несколько раз ударить в большой колокол. Такие удары, часто спасали путников, застигнутых зимней пургой и заплутавшихся в дороге от погибели. Так и в этот раз, ударь Гришка в колокол часом раньше и Осип, не приехал бы во Второрусское и не колесил бы по снежной целине поля, с такой тревогой и опасением. Когда Гришка возвратился с колокольни домой, Осип въезжал во двор. Его встречала с фонарем Стефанида.

– Скорей въезжай! Эх, чай и назябся, и намаялся в дороге-то, – с жалостью в голосе, она кричала Осипу.

– Не только назябся, а чуть совсем не замёрз! До самых кишок достало, руки и ноги задеревенели, по спине ознобом одевает, зуб на зуб не попадает! – не без оснований жаловался Осип своей жене Стефаниде, раскарячисто шагая зазябшими ногами по ступенькам надворного крыльца, после приказа Гришке, сгрузить мешки с рожью в сени в клеть, и отвести Савельевым лошадь. Принимая от Гришки уставшую лошадь Василий Ефимович заметил:

– Отец-то, видимо, маленько запропал в дороге-то?

– Како маленько, он совсем было заплутался, я бегал на колокольню его вызванивать.

Забравшись на теплую печь и прилёгши брюхом на приятно пригревающие кирпичи, Осип отчитывался перед семьёй.

– Что так поздно приехал-то? – спросила его Стефанида.

– Я заплутался и чуть было не погиб, да дивуй бы в чужом краю, на своем поле совсем окружился. В поле пурга метет, метель несусветная, и если бы не звон, я и сейчас бы из этой бездны не выбрался бы в чужом краю.

– Тять, это я звонил. Гляжу, долго тебя нет. Ждём-пождём, а ты все не едешь, вот и пошёл к Трынку.

– Ну, за это, спасибо тебе сынок! Молодец! – похвалил Осип сына

– Сколько пудов-то купил и почём чай сторговал? – допытливо стала расспрашивать Осипа Стефанида, сидя на лавке и глядя на печь на Осипа и видя, как на его спине пригревшись примостился кот.

– Ты чай сгони со спины, кота-то! – ты устал, а он тут на тебе улёгся!

– Пусть сидит, мне от него даже теплее, брюхо кирпичи греют, а спине от кота теплее, – не думая прогонять кота, отозвался Осип.

– А сколько денег-то ты за хлеб-то отвалил? – поинтересовалась Стефанида.

– Считай по рублю, так было бы шешнадцать целковых. По пятаку с пуда долой, значит 15 рублей 20 копеек.

– А остальные-то где? – настаивала на своем Стефанида, требуя полного отчёта.

– Вот у меня в кармане: два рубля бумажками да восемь гривен мелочью. На, прибери! – вытаскивая из кармана штанов оставшиеся от покупки хлеба деньги.

Стефанида, припрятав в укромное место деньги, зашла в чулан, шумливо стала там стучать ухватами. Вытащив из печи постные щи, налила их в чашку, поставила на стол. Подав ложку и хлеб.

– Поди ужинай, – мы давно отужинали, тебя ждали, ждали, да и не вытерпели, сели и поужинали.

Осип, кряхтя слез с печи. Отогревшись, он повеселел. Помолившись богу сел за стол, принялся за ужин. Он, одиноко сидя за столом, громко схлёбывал из ложки жидковатые, приостывшие щи, упружисто жевал засохшие хлебные корки, бережливо подбирая со стола упавшие крошки, чтобы они не пропали даром, клал их в полуоткрытый рот. Спрыгнувший с печи кот, изгорбатив спину и задрав хвост, с мурлыканьем увивался под столом около осиповых ног, прося подачку. Осип, помочив хлебную корку во щах, бросив ее кошке под стол, сказал – «на, ешь!».

Парни в токарне. Фольклор и невежество

Скучноватое время великий пост – время душеспасительного говения и покаяния во грехах каждого христианина. Особенно стеснённо его переносит молодежь, парни и девки. Старики и старухи, за пост норовят поговеть дважды, на первой и на последней – Страстной неделе. Мужики заняты своими делами. Они деятельно готовятся к весеннему севу, подсортировывают семена, ремонтируют инвентарь. Побольше подбрасывают в колоду овса для лошади. Бабы с девками хлопотливо прядут, готовя пряжу для тканья холстов. Парни, целыми днями не выходя их токарен, точат и сколачивают каталки. Парням и девкам, после трудового дня и выйти некуда, как-никак, приближение весны действует на них – женихам хочется увидаться с невестами, а невеста хочется повидать женихов. Парни, по воскресеньям хоть в избу-читатлку заглянут и там газеты и журналы посмотрят, а девкам и туда заглядывать грех. Правда, в третье воскресенье поста, в Мотовилово во второй раз приехала кинопередвижка. Картина на этот раз была показана «Закройщик из Торжка». В школу, где был показан кинофильм, народу, как и в первый раз, нашло много. В обширном классе все места были заняты. Смеху было, хоть отбавляй. Приключения портного, которого играл комик Игорь Ильинский, смешили всех зрителей. Особенно дружно и весело хохотала молодежь: – Ха-ха-ха! – хохотали парни, – Хи-хи-хи – хихикали девки.

Разговору после о впечатлениях, о фильме хватало надолго. Даже Василий Ефимович Савельев побывавший на этом сеансе и посмотревший кинокартину, удивляясь говорил:

– И что за чудо это самое кино, на стене, а ходют, как живые. Люди ходят, скотина тоже ходит, поезд едет, а дома стоят. По-моему, если все двигается, то и дома должны ходить, – удивленно недоумевал он

Не минуя Мотовилова и его жителей, неумолимо течет время. В строгом чередовании дни недели меняют друг друга, перемежаясь между собою темной перегородью ночи. Понедельник сменяется вторником, вторник поджидает среда, а четверг пройдёт – неделя врозь пойдёт…

В тихой безмятежности текут недели и дни великого поста, прижимисто укрощая пыл вольности людей надоедливой постной пищей. Старики и старухи отговели на первых неделях, теперь говеют мужики и бабы, а молодежь свое говение откладывают на последние недели, на вербную и страстную.

Вечерком, в сумерки, когда в токарнях работать уже темно, а зажигать лампы еще рано, сошлись парни у Терёхиных в токарне: посумерничать, покурить, позабавляться кто во что горазд. Тут Ванька со Степкой (братья Терёхины), Санька Селиванов, Колька Кочеврягин, Гришка Трынков, Панька Крестьянинов, Федька Лабин и Санька по прозвищу «Шеверушка», не в меру вертлявый парень.

– Эх, Саньк, крепок у тебя табак-то, я курнул, так до самой прямой кишки достало!

– Будешь крепок! Он у меня на самой крайней гряде к бане рос, его дымком и паром обдавало, – расхваливал свой табак Санька.

– Ты, Гришк, на какой неделе пойдёшь говеть-то?

– На Вербной!

– А ты?

– А я вместе с девками на Страсной уговорился!

– А я слышал, за Миньку Савельева на Пасхе сватать будут.

– И я слышал, у них ещё в масленицу было всё договорено.

– Минька-то девок-невест к себе в дом в гости брал.

– Федьк! Правда, что ли, он хочет на вашей Маньке женится?

– Чай мне не жаль, вот бы скорее на свадьбе погулять! – смеясь, высказался Федька Лабин.

– Робя, а робя! Я слышал, завтра в избе-читальне будет спектакля! – буркнул Ванька Терёхин, до этого сидевший молча. Его неумелое известие вызвало подковыристый смех у всех присутствующих.

– Да вовсе не спектакль, а кино! – поправил его Федька.