История села Мотовилово. Тетрадь 8 (1926 г.)

Откуда ни возьмись, мелодично и требовательно в общем гаме слух резанула гармонь, смыв с мест добрых полдюжины молодых баб, их за столами как не бывало. Они повыпрыгнув со своих мест на середину избы, буйно приступили к гармонисту. Одна баба, наклонившись и припав к самому его уху, полуприказно скомандовала «Барыню!». Гармонист перебористо и бойко начал играть Барыню. И пошла плясать губерния – раздалось неудержимое, громкое топанье о пол бабьих полусапожек, в шкафу в такт пляски зазвенела посуда. Не жалея каблуков и самой обуви, бабы усердно притопывали, словно испытывали прочность пола. Распарившись в избном тепле, бабы буйной толпой вывалились из избы, насильно прихватив и гармониста. На улице, на просторе и вольготном воздухе пляска приняла массовый характер. Молодые мужики, разгорячённые выпивкой, тоже выхлынули на улицу. В пляс пустился Николай Смирнов. Он виртуозно вывиливал своими повёртливыми ногами. Его лаковые, до блеска начищенные сапоги зеркально блестели, отражая солнечные отблески. Из избы пьяно шатаясь, вывалился и Николай Ершов, он сразу же примкнул к толпе плясунов. Его ноги дрожали от желания пуститься в пляс, он не умел, а все же ему хотелось показать свое искусство и хвальнуться перед бабами. И он не сдержал себя, сорвался с места и начал вычублучивать по земле своими кожаными сапогами. Запыхавшись, Ершов, вызывающе топнул ногой перед Смирновым:

– Смени тёзка, повихляй своими светлыми сапогами.

– А у тебя, погляди-ка, Миколай Сергеич, сапоги-то каши просят! – заметила ему одна из баб. Ершов взглянул на свои сапоги и верно: правый сапог, оскалившись деревянными гвоздями словно щучья голова. Чтобы загладить эту, свою неисправность Ершов вынув из кармана кошелёк, поднял его над головой. Тряся им, начал демонстративно сорить из него деньги-мелочь. Медяки и серебро из кошелька падали на землю со звоном, а буйно разгулявшийся Ершов, выкрикивал, чтобы все слышали:

– Што у нас денег нет, штоли! Бедный бросает – богатый подбирает! – вклинил прибаутку в своем ухарстве Ершов.

– А ты подбери деньги-то, что соришь, – с упрёком обрушилась на него баба, дальняя сродственница.

Пока заканчивался пир и проходила задорная пляска у окна Савельевых, Ванька в качестве звата обходил все улицы села, приглашая на пир родных по списку вручённом ему отцом. В этом списке было не меньше 50-ти персон Савельевых, и дальних сродственников. Наткнувшись в списке на некоего Якова, оказался он сродник Ваньке в девятом колене.

После того, как от Савельевых ушли гости, стали собираться только родные и толпою пошли в гости в дом невесты, чтоб нанести ответный визит. Толпу разноряженных своих сродников, замыкал Василий Ефимович, с караваем в руках как символ взаимного, со сватьями, гостеприимства. Нарядившись в красную сатиновую рубаху, в жилете поверх, из кармана которого красовалась цепочка от часов, краги свои и ботинки он начистил до такого блеска, что они взаимно любовались друг другом, и в лоск их можно было смотреться, как в зеркало. Подходя к дому сватьев, Василий, чинно шаркая ногами о траву обтёр пыль с ботинок.

Пир у сватьев дотянулся до самого вечера. Напившись в гостях как следует, до повалухи, домой шли с песнями, кто на своих двоих, кто на карачках, а кого волокли волоком. Молодые после пира ушли в мазанку, на свое брачное ложе.

К ночи в селе все стихло. Вся природа, как бы уговорилась устроить полуночный антракт. Луна чародейка, масляным бликом смотрела с высоты в зеркальную гладь озера, словно хозяйка этой безмолвной очаровательной картины. Так окончился первый день свадьбы.