История села Мотовилово. Тетрадь 8 (1926 г.)

Все на страшный суд мы явимся, все грехи нам там предъявляться.

Чем нам там будет оправдаться!

По делам нашим осудимся!

Кто при жизни здесь,

греховно жил – ад кромешный он для себя заслужил.

А кто в жизни здесь добро творит, тому в рай двери, сам Бог растворит!

Под воздействием этой страшноватой стихири ребята уныло приутихали.

Бабушка, унимая разбушевавшихся ребятишек, частенько стращала: не озоруйте, ато Бог в огонь посадит, а кому не хочется попасть в рай, чем угодить в ад и там на неугосимом огне жариться. Даже бессмысленный ребенок Никишка, находящийся в зыбке, не спал, а присмирело слушал пение бабушки. Притаившуюся в избе пугливую для ребят темноту и тишину, вдруг нарушил какой-то похожий на пушкин приглушенный гулом выстрел. Ребятишки боязливо вздрогнули, с тревогой спросили:

– Бабк, что это?

– Это на озере лед треснул. Не бойтесь! Скоро весна.

Наступила пора колки льда на озере и возки его к погребам, чтоб набить им погребные ямы, заготовив его впрок на лето, для охлаждения молока и кваса.

Василий Ефимович, запрягая лошадь в сани-розвальни, крикнул Миньке с Санькой:

– Выходите из токарни, поехали на озеро за льдом!

Выехав на середину озера, где лед почище, отец проговорил:

– Вот так трещина, видите, как она прополосовала во все озеро. Слышали вчера вечером, как лед-то треснул, как из пушки. Ну, вооружайтесь топорами, а я ломом от этой щели колоть начну. От щели-то он пойдёт податливее, – с поучением проговорил он сыновьям.

В разных местах озера, семьями кололи себе лёд. Особенно дело спорилось у мужиков семьи Евдокима Клементьева. Его четыре сына, он пятый топорами и ломами дружно вгрызались в синюю, с трудом податливую толщу льда. Сам Евкдоким от пробитой проруби пилил лёд продольной пилой, режа её на большие глыбы.

– А кто там внизу пилу-то тянет? – шутливо спросил Евдокима, случайно проходивший тут Николай Ершов.

– Санька Лунькин! – тоже шутейно ответил ему Евдоким.

Савельевы, за каких-то, за три часа накололи пять возов льда, хоть их только трое, но дело у них шло споро, куча наколотого льда росла и росла. Лед к дому отвозил сам Василий, сам бросал его большими ковригами в погребную яму, предусмотрительно стараясь, чтобы лед укладывался плотнее, чтоб летом он дольше не таял. Уминать в яме лёд отец заставил Ваньку. Пока отец ездил со льдом к дому, сыновья напористо налегали на неподатливый лёд, особенно старался Минька, он ударяя ломом, откалывал большие ковриги льда – силы у него хватало. Санька действовал топором, отколатые куски из-под его топора в разные стороны разлетались. Мелкие крошки, иногда, попадали в лицо, от чего Санька морщился, бережа глаза. Отец, приедя за последним, пятым возом, скомандовал сыновьям:

– Довольно, хватит! В яме пространства осталось мало, полувозка хватит!

Закончив набивку, отец, самодовольно улыбаясь, провозгласил:

– Ну, вот, летом квасок холодненький пить будем!

Вышедшей из дома Любови Михайловне крикнул:

– Ну мать, принимай работу – погреб набит. Летом ставь студить молоко и квас, да и мясо, чтоб не протухло!

– Ну, а как сынки-то тебе помогали? – спросила мать.

– Они поработали на славу, за старанье достойны похвалы! – не без гордости отозвался отец о своих парнях.

– Ну, и молодцы! – похвалила их мать.

А Минька с Санькой, довольны тем, что их отец расхваливает, блаженно млели переминаясь с ноги на ногу.

Санька проговорил:

– Эх, я и устал сегодня!

– Чай ты не камни ворочал? – с нескрываемой шуткой заметил ему отец

– Лед-то не камни, он легонький.

– Ну, ничего, мы все приустали и есть хотим.

– Собирай-ка мать обедать, мы проголодались.

Весна. Грачи. Ручьи. Капели

Накануне дня «Алексея божия» (17-го марта по cтарому стилю) снова похолодало. Прилетевшие уже грачи, сидя на ветвях берёзы, зябли на пронизывающем ветру, они жалобно кричали, как-бы укоряя весну в неприветливости. Галки, сидя парами, чтобы ветер не забрался под перья, сидели встречь ветра головами. А на другой день, в день Алексея, на землю, ударило такое тепло, что поистине потекла с гор вода.

К полудню, горячие солнечные лучи, ласково пригревая землю, напористо расплавляли снег. С крыш, на припёке солнышка торопливо закапали капельки. Видит из своего окна бабушка Евлинья как за зиму снег, наметённый на крышу переднего карниза у дома Якова Забродина, подтаявши с шумом сполз, упал под окном, загородив пол-окошка. Бабушка глядит, не наглядится на уличную благодать. Ее взор привлекли и мухи, ожившие между рам окна.

– Бабк, а скоро снег-то растает и будет лето? – донимал её внук Васька, тоже приглядываясь через окно на улицу.

– Скоро, скоро! Гляди на воле-то какая благодать, снег тает, всякая тварь ожила. Слава Богу, снова до тепла дожили.

От кровли строений, освободившихся от снега вверх тянулась сизая испарина. Но и снег-то по-разному тает. На железной крыше дома Крестьяниновых, снег дотаивает, вода с неё капает, свежая, как слеза. Вышла Татьяна с ведром, подставила его под струю, оно громко забренчало от торопливо падающей в него капели. В ведре пенилось, пузырилось, по поверхности плавали большие, похожие на коровьи глаза пузыри. А вот, на соломенной, полупрогнившей крыше Семионовой избы, снег держится долго, и вода с нее капает желтая, вяло и тягуче, как сопля из носа курильщика. Да и сама его изба стоит, как-то отворяясь от солнышка, оборотилась задом к нему.

На улице воздух прозрачен и чист. По улице разносится смолистый запах от сосновых брёвен, наваленных близ дороги, в нос тягуче сочился запах прели осиновых дров. Петухи встретили весну азартной и кровопролитной дракой. Видит бабушка Евлинья из окна, как Дарья Федотова, выйдя из дома с поганым ведром, выплеснула на дорогу помои и ушла опять в избу. Подбежала собака, понюхав помои, и не найдя в них ничего съестного, недовольно отвернулась. На дороге, в жидком лошадином навозе, с весёлым чириканьем копошились воробьи, к ним подлетела седая ворона, воробьи пугливо с шумом вспорхнули и улетели. Над селом в прозрачной синей лазури неба, пролетела стайка жаворонков. Из поля послышалось несмелое пение жаворонка, видимо, он делая пробный взлёт, на только-что появившейся проталиной пробовал свой голос примолкнувший за зиму. Сначала одиноко пропел он, а потом и пошло распевание вовсю.

Грачи, сидя и покачиваясь на голых ветвях ветлы, громко и хлопотливо орали. Они, видимо, приступали к дележу прошлогодних гнезд. Между отдельными парами завязывалась бурная драка. Агрессивно нападая друг на друга, взаимно клюясь, обессилено слетали на землю. Грач-старик, свои грубым октавным голосом, как-бы примирительно унимал дерущихся. Другие же грачи деятельно и хлопотливо строили себе гнезда. Один грач, камнем слетев с ветлы на землю принялся подбирать себе нужный прутик и выбрав в клюве с ним поднялся в воздух, направляясь к своему гнезду, которое с искусством увивала его грачиха. Иногда, самка забраковывая бросала прут на землю. Разобиженный этим, грач с недовольством садился поодаль от гнезда, прекращал подачу стройматериала, сконфуженно ощипывал свои перья. Грач, из другой пары, подобрав на земле себе, видимо, подходящий двойной прут, взлетел с ним и облетев вокруг ветлы, стал приближаться к своему недостроенному гнезду. Непосильный прут мешал грачу в полете, грач искусно варьируя крыльями в воздухе, сделал несколько спиралей, кругом облетая крону ветлы, выбирая нужный, свободный от ветвей, путь к гнезду. При полете его крылья хлопали по пруту и прут выпал из его клюва. Грач, видимо, хотел поймать его в воздухе клювом, но это ему не удалось. С досады грач уселся на сучек отдохнуть.

Галки тоже занимались витьем для себя гнёзд. Они, усаживаясь на спину дремавшей на солнышке коровы, клювами старательно выщипывали линялую коровью шерсть. Корова, видимо, от этого ощущала большое удовольствие и не помышляла согнать галок со своей спины, ей, видимо, было приятно, она мирно и наслаждено, блаженно жевала жвачку. Скворец, на берёзе, старательно выгребая из скворечницы прошлогодний мусор, опрятно очищал свой запачканный клюв. После труда он уселся на крышке скворечника трепыхая приопущенными крылышками, стал, радостно с присвистыванием напевать, призывая свою подругу, извещая, жилье найдено – скорее лети.

Ванька Савельев выбежал на улицу, со своим, изготовленным им самим, скворечником, чтобы повесить его на ветлу около своей мазанки. Скворец-смельчак, не дождавшись, когда Ванька влезет на ветлу и прикрепит скворечник, нетерпеливо и смело занял его, не допустив того, чтобы другой скворец не занял его.

Началось бурное таяние снега. На припоре солнечных лучей, около угла Савельева дома образовалась лужа талой мутной, слюнявой воды, от малейшего дуновения ветерка вода зыбилась, рябилась мелкой чешуей. В верхней избе на потолке, отражённой от воды, ярко блестел зайчик, при колыхании поверхности воды, он, временами тая, расплывался, судорожно трепетался по потолку и снова сливался в яркое пятно. На поверхности калужины играли яркие солнечные блики, до боли режа глаза, если смотреть на них.

Из луж и калужин, талая вода устремлялась куда-нибудь течь. Прососав в снегу себе ход, она маленьким потоком стремится утечь в низинки на дороге, а там, собравшись воедино, образовав небольшой ручеек, поняв и заботливо журча, устремиться в озеро. По ручейку, обочь дороги, торопливым потоком течет талая вода. Поверхность воды в ручейке, от неровности дна горбатится и извивается девичьей косой, с бульканьем подмывая заледенелые бережки.

Влекомые стремительным течением, мелкие ледяшки мягко скользят по поверхности ручейка временами с шуршанием задевают за бережки, на несколько секунд задерживаясь на мели и снова, стремительно плыли по ручейку. Ребятишкам в это время через край хватает забав и потех: они с железными лопатами в руках пропускают ключи, устраивают запруды, гоняются за «корабликами» пуская их в бурные потоки ручейков.

Панька с Ванькой кораблики по ручейкам пускают самодельные, а вот у их товарища Гриньки Лабина кораблик фабричный. Гринькин отец Василий Григорьич, человек в селе знатный, денежный. По своим деловым торговым делам он частенько ездит в Нижний Новгород, откуда, балуя своего сына Гриньку привозит ему разнообразные игрушки, то настоящие коньки-снегурки, то кораблик, а однажды привёз ему игрушечную змею, которую Гринька тут же побежав на улицу, стал показывать товарищам. Держит Гринька свою змею за хвост, а она извиваясь, устрашающе скалится своей розовой пастью.

– Гриньк, дай поближе рассмотреть змею-то, – попросил Ванька.

Вместо товарищеского одолжения Гринька охваченный гордостью, с зазнайством и самодовольным ухарством, самодовольно улыбаясь с наслаждением сунул змею Ваньке прямо в лицо, не щадя при этом Ванькиных глаз. Дать сдачи, чтоб неповадно было издеваться над товарищем, Ванька не осмелился, пожалуется Гринька своему брату – атаману Федьке, тогда пощады не жди, Федька задаст лупанцу!