Да воздастся каждому по делам его. Часть 3. Ангелина

– Давай, залазь. Вот Вовке радость, теперь неделю не просохнете.

– А то!

Борька, вздернув рукава идеально белой рубашки, с видом доброго волшебника, щелкнул замками новенького пупырчатого портфеля и выудил три бутылки водки и огромную тарань.

– Рыба, бляха, все бумаги провоняла, завтра преподавателю вместе с ними пиво придется купить, а то зачет не сдам.

Борька расстегнул пиджак, сел на диван, поддернув брюки с такой стрелкой, что можно было обрезаться об её остриё, развалился, откинувшись, прикрыл глаза.

– Кофейку бы. Небось нет, кура?

– Треснешь, чаем обойдешься. С сухариками.

– Ага. А колбаски, жада?

– Треснешь, говорю.

В дверь опять позвонили, но уже тихонько, два аккуратный звоночка с небольшим перерывом. Верка!

– У меня сегодня аншлаг, блин. Народ косяком идет.

Влетела Верка, румяная, пышная, в легких трениках и обтягивающей маечке, подчеркнувших все, что можно и что нельзя. Втолкнула сонную Оксанку, блеснула здоровенными золотыми сережками, улыбнулась белозубо.

– Я на часок, как всегда. Пару кружков вокруг леска сделаю и заберу её. А чо, Ирка спит?

И тут споткнулась, налетев на оценивавший Борькин взгляд, как лошадь на препятствие.

– Ой! – голос Верки сразу изменился, стал тягучим, она повернулась к лесу передом, выпятив немаленькую грудь, – А кто это?

– Конь в пальто! Борька, не видишь? Приходите вечерком с Толиком, посидим. Я и Любу приглашу.

– А Толик в деревню уехал, картошку сажать, – Верка аж изогнулась, как береза под ураганом, принимая залпы из Борькиных нагловатых зрачков, – A я приду…

Она медленно, покачиваясь всем телом, пошла к дверям.

…

Геля проводила глазами резко изменившуюся фигуру с крутой грудью и поджатой донельзя попой.

– Кхм. Угу. Оксанку не забудь, смотри.

Захлопнув дверь, Геля внимательно посмотрела на брата.

– Ничо, козка, в теле, – Усмехнулся Борис, пряча ухмылку. Эту маслянистость хитрого прищура, нельзя было спутать ни с чем.

– Смотри Борь. Я тебе сама башку оторву, если что.

– Та лааадно…

…

Последние приготовления к завтрашнему празднику Геля заканчивала сама. Темная, гулкая, пустая школа – она обожала такие часы, когда в коридорах тускло светились редкие лампы, а стук каблучков отдавался в просторах рекреаций звонко и странно. Ей тогда казалось, что портреты со стен тоже начинали светиться неверным отраженным светом, и глаза писателей и поэтов оживали. Они явно следили за Гелей, переводя взгляд и от этого у нее по спине пробегали мурашки. Но было не страшно, а как-то чудесно, трепетно.

Володя ругал Гелю за такие «оставания», как говорила Ирка, но Геля все равно оставалась. Бросив последний взгляд на класс, внимательно оглядев кулич, который торжественно поставили на рушник, присланный с Борькой от бабы Пелагеи, гору крашенных луком яиц и веселую свору цыплят и зайчиков, сделанных из всего, что можно только себе представить, Геля присела. Она любовалась тонким вишневым деревцем, которое было нереально красивым. Деревце даже не рубили специально, его нашли в ворохе срубленных в старых садах веток, установили в большую старую керамическую вазу, совершенно преобразившуюся от блестящей масляной краски. Вишенку украсили яйцами, почти прозрачными, белоснежными, настоящими, из которых выдули желток-белок и разрисовали тоненько серебряной краской. А на самой вершинке завязали огромный белый бант. Геля хотела крест, но не знала, можно ли так, спросить было особо некого, и она не рискнула.

Вишенка была такой, что Геля даже всплакнула, неожиданно для себя, встала, потрогала ветки, поправила бант. И тихонько прикрыла дверь класса, уходя, почему-то стараясь не щёлкнуть замком.

***

– В нашей работе надо быть беспристрастным. Нельзя иметь любимчиков. Это дисквалификация.

Мастер Мер сегодня был в хорошем настроении, у его окна расцвела долгожданная золотая роза. Она была действительно золотой, из настоящего золота, только раньше никто ему не верил, что этот металл может быть живым. Все обитатели страны Мер сбежались, каждый норовил потрогать теплые золотые лепестки. Мастер не успевал отгонять желающих и отталкивать руки, потому что, не вмешайся он, Золотую Розу замучали бы насмерть. Она и так вздрагивала, жалобно звенела и пахла так прекрасно – апельсином, мимозами и грушевым нектар ом. И ему было так её жаль…

Когда наконец наступил вечер и золотые лепестки плотно сомкнулись, как спящие веки, он вызвал к себе помощника. Того самого, похожего одновременно на толстого молчаливого воробья и серьезного шмеля.

– Я видел кучу белых шаров – одуванчиков. Ты набил ими мой мешок и тащил к Краю. Зачем?

Мастеру не хотелось ругаться, у него в животе все время щекотало от радостного предчувствия завтрашнего золотого утра и встречи с Розой, но порядок, хочешь – не хочешь, надо соблюдать.

Воробей молчал, ковыряя пухлым пальцем ажурную скатерть.

– Я понимаю, ОН! – Мастер помолчал, оглянулся и даже пригнулся, испугавшись сам своего громкого голоса, – Он любит к себе любовь. Но ты уверен, что она это сделала ради любви к НЕМУ?

Шмель – воробей зажужжал и внутри у него потемнело.

– Любовь всегда заслуживает награды, – мрачно и серьезно басил он, – Любая любовь. Любая любовь к любому. На то она и любовь.

Он вытянул мешок прямо из воздуха, поплотнее уложил свои одуванчики.

– Я сам решаю за что одариваю. И сам за это отвечу.

Мастер Мер показал воробью на дверь безупречно-царственным жестом. Подождал, пока стихнет ворчливое жужжание, погасил хрустальный месяц, висевший над столом, тихонько открыл окно. Там, на несколько взглядов вперед разлива лось золотое сияние. Втянув носом грушевый воздух чихнул и, фальшиво мыча под нос «Люби любую любовь», потрогал розу, стараясь не разбудить. Роза спала, тихо, как ребенок. Тогда Мастер, еле слышно кряхтя залез на подоконник и долго смотрел, как воробей трясет мешком над Краем, высыпая в звездное небо белые одуванчики.

Глава 22. Свекор

Пасхальное утро выдалось дождливым и холодным, хотя мать всегда уверяла Гелю, что не было года, когда в Светлое воскресенье не выглянуло бы солнышко. Промокнув до нитки и замерзнув, как жучка, стуча зубами, Геля пронеслась по лестнице и трясясь, долго совала непослушный ключ в замок.

– Куда спешу, еще два часа есть. Сейчас чайку хряпну, сигаретку давану, пока никого. Мятные мои на месте?

Она порылась в сумке неловкими от холода руками в поисках конфетки, и с ужасом поняла, что забыла сигареты на столике в прихожей.

– Твою мать! – прошипела в сердцах и тут же, опомнившись, хлопнула себя ладошкой по губам.

– Бабы Пелагеи нет на меня, в святое-то воскресенье! Сейчас бы за косу! Правда и косы-то никакой нет. А Ирка, точно, найдет сигареты.

Геля вздохнула, наконец открыла дверь и ввалилась в класс. В сумраке чудилось что-то странное, непривычное. Она перевела дух, кинула сумку на стол и включила свет.

– Господи, воля твоя!