Да воздастся каждому по делам его. Часть 3. Ангелина

– Небось наговорили тут на меня, знаю их, болтушек. Где девчонка ваша, я ей конфет мешок привезла, там, в сенях

Она порыскала быстрыми, такими же темно-карими, как у сестер глазами, выхватила взглядом притихшую Ирку.

– А ну, иди сюда, рыбка. Да красивая какая. Иди скорей, зайчик, не бойся.

И щебеча что-то ласковое, она усадила Ирку рядом с собой, шептала что-то ей на ушко, разворачивая очередную конфету.

За завтраком Геле было уже намного легче. Но вот отец по-прежнему молчал, изредка кидая сумрачный взгляд в её сторону. И когда Геля подала ему хлеб, увидев, что тот ищет его глазами, сделал вид, что не заметил протянутой плетенки и отвернулся.

Глава 23. Родные

– Ты, деточка, об стол шмякай посильней. Тесто, оно вымес любит, ручки у тебя сильные, не ленись.

Свекровь, покатавшись колобком по дому, проверив – все ли в порядке в хозяйстве, исчезла без предупреждения, и уже через секунду её ласковый голосок зазвенел во дворе. Геля с Ниной, в мыле от дикой жары и чада маленькой кухни, в которой почему-то никогда не открывались крошечные, засиженные мухами окна, третий час лепили пирожки, но тесто не кончалось.

– Слушай, Нин, сколько она его поставила, теста этого поганого? Ведра четыре, что ли?

Сдувая все время падающую на глаза тяжелую, влажную прядь и дергая плечом, поправляя сползающую лямку хлопчатой рубахи, заботливо выданной свекровью, Геля с силой лупила круглым шматом пышного теста об надраенную до белизны столешницу хлипкого стола. Нина с остервенением раскатывала очередной пласт. От порывистых движений двух крепких девах притихли даже вечно снующие мухи и слышалось только иногда неуверенное «жжжж» над вспотевшим ухом.

– Не меньше. Она на всю ораву печет всегда. Тут оглоедов желающих с пол улицы. Ты, кстати, Гельк, на кругленькие, с грибами, налегай. Она для них грибы сама берет, особенные какие-то. В лес одна ходит, рецепт никому не дает.

Нина смахнула муку с тонкой, изящной руки, вытерла лоб тыльной стороной ладони. Вытянувшись всем стройными телом, попыталась достать кружку с верхней полки, но не удержалась и плюхнулась на табуретку.

– Фу, замордует ведь, ей волю только дай! Гель воды налей, а. Будь ласка. Там поближе к тебе ведро

Она взяла кружку и жадно пила, проливая воду. Вода стекала в ложбинку красивой груди и кожа на точёной, смуглой шее слегка лоснилась.

– Красивая ты, Нин. На редкость красивая. А что – замуж —не хочешь?

– А, Гель… Что она, красота-то? Куда её? Я с утра до вечера бегаю, как савраска в шляпе.

Она помолчала, темные, влажные глаза погрустнели,

– А замуж? Хочу. Он только не хочет знать про мою хотелку. А за другого – я не хочу. А так, чо… только свистни.

– Вот не поверю…

Геля не договорила, потому что Нина вдруг вскочила и, развернувшись к окну, снова начала катать тесто, скалка быстро мелькала в ее руках, чуть отсвечивая белым, надраенным деревом. Потом повернулась, шмыгнула покрасневшим носом.

– Сейчас с пирогами закончим, и бежим отсель. Мамка с котлетами точно навяжется, это тоже – тот еще геморрой. Ничего, там две коровы на дворе скучают, вот пусть жопы разомнут. А то… двор они метут… Два часа уж, – она шуранула с грохотом противень в печку, – Что, отец? Молчит?

– Молчит… Ирку только признал, вчера кошку ей принес соседскую, котенка. Играли.

– Ничо. Все образуется.

Нина шмякнула новый шмат теста об стол и звонко захлопала по нему ладошками.

***

– Ир, где папа?

Еле разогнув немую от многочасового стояния у стола спину, Геля выползла во двор. Чисто выметенный, по периметру обсаженный красивыми, кудрявыми кустиками, и здоровенными, как подсолнухи бархотками, двор выглядел очень нарядно, особенно в сравнении с темным мрачным домом. Ирка терзала маленького пятнистого котенка, пытаясь надеть на него куклин фартук.

– Папа чистить поросю пошел, – пропела она, но тут кот вывернулся, и сверкая белыми пятками, победно задрав хвост-морковку, улепетнул за угол сарая.

– Кого чистить?

Геля ошалело посмотрела вслед дочери, которая вприпрыжку неслась за сбежавшим котенком, гикая и размахивая фартуком.

– Сумасшедший дом. Какую ещё поросю?

Она растерянно обогнула сарай и нос к носу столкнулась с Витькой и отцом. Грязные до некуда и злые, как черти они быстро шли к дому, и крыли так, что даже у Гели, привыкшей к мату, зазвенело в ушах.

– … этого борова… его в коромысло! Витьк, пи… быстро к соседям, помощь зови. Кликни Коляна. Да и Мишку волоки. Бегом!

Лицо у Вовкиного отца таким красным, казалось, что его вот-вот хватит удар.

– Случилось что? – сердце у Гели ёкнуло и покатилось вниз, а в животе стало холодно и пусто.

– Иди в дом, что раскорячилась? Володьку там, в сарае боров зажал. Не лезь – в дом иди, сказал. Сейчас соседи прибегут, там Колян, сам как боров, он вытащит. И девку свою поймай, боров сбесился может, мало ли чего. Давай, пошла!

Он развернулся и пошел обратно, но Геля, практически не соображая, что делает рванула вперед, и, обогнав старика, вылетела прямо к дверям сарая. Оттуда, шатаясь, белый как смерть, вышел Володя, грязный, в рваном ватнике, из которого торчали клочья ржавой от нечистот ваты. Он двигался, как в замедленном кино, и, вздохнув с облегчением, Геля прижалась спиной к хлипкой стене сараюшки. И тут выскочил боров. Ослепленный ярким дневным светом, он крутил башкой, оглядываясь, огромное туловище лоснилось, кожа подрагивала от возбуждения. Геля, ошалев от страха, прижалась к доскам и шарила зачем-то вокруг себя. Боров двинулся к Володе, тот стоял спиной и медленно приходил в себя. И, нащупав гладкую деревянную ручку, вдруг чётко и ясно поняв, что надо делать, Геля рванулась наперерез и с силой воткнула вилы в толстую, противную кожу, куда-то между ухом и мощной, грязной шеей. Боров завизжал тонко и пронзительно, кто-то резко толкнул Гелю в спину и, отлетев метров на пять, она попала точно в раскрытые объятья свекра.

***

– Девочка, приезжай, не забывай стариков. Эти фуфели разбегутся по мужьям, так только и надёжа на тебя, и вот Витек женится, сноху приведет.

Свекор тихонько поглаживал Гелину руку, и всматривался в ее лицо, неуверенно и ласково. Свекровь стояла сзади, и вытирала краем платка глаза.

– Ирочку, Ирочку хоть разок на лето к нам. Что уж вы, все туда, всё туда, – она быстро перекрестила их, потом обняла Вовку крепко, приникла, и казалось, что это он, большой и добрый папа маленькой, потерявшейся девчонки, которая плачет и не хочет его отпускать. Нина с Валей стояли поодаль, видно было, что им тоже грустно. Витька держал здоровенную корзину с банками.

– Мам! – Геля погладила свекровь, как маленькую, по голове, – Ну куда банок столько? Мы же в деревню опять, там своих…

– Ничо, ничо, Все поедите. Тебе надо кушать сейчас. Ой, —она вдруг заголосила тоненьким голосом, совсем как в старых фильмах, запричитала, – Ой, сыночка, деточка, да не уезжай же…

Поезд тихонько стучал, усыпляя. Геля не спала, думала. И казалось – всё было не с ней…

***

…Да ты же, Алюсенька, не журысь. Пройдэ…

Баба Пелагея – большая, полная, в темном длинном платье в мелкий цветочек и повязанной назад тонкой косынке, туго обтягивающей высокий узел пышных волос, ловко и плавно двигалась от плиты к высокой дубовой тумбе, накрытой покоробленной от времени клеенкой. Огромная чугунная сковорода шквырчала, поглощая в свое черное нутро тоненькую струйку теста, которую бабка лила из алюминиевого половника.

– Как она одновременно умудряется поворачивать это чудище и лить? – лениво думала Геля, по девчачьи пристроившись между сундуком и тумбой, на своей крошечной, детской табуреточке, – Я б не в жизни…

Здесь, на этой кухне, плывя в ароматах бабкиных блинов, сена, и еще чего-то необъяснимо родного, она всегда чувствовала себя ребенком, даже мысли становились легкими, детскими, воздушными и смешными.

– Оно, кажысь и не болит, а тако… тянит. Надысь огурца Танька принэсла с банки, я и зъила. Так вот оно болило. А так, ни, ни болит. Ни думай.