Да воздастся каждому по делам его. Часть 3. Ангелина

– Мы тут с Вованом твоим, нет-нет, а вжбаним вечерком. От грусти. Он любитель у тебя, вроде. Нет?

– Вер. Ты что, пьешь, что ли?

– Да так… чо та грусть-тоска заела. Не знаю куда свою головушку прислонить -то.

Верка по-бабьи подперла щеку и завыла -заныла, что-то тягучее, то ли плач, то песню. Потом резко прервалась, хохотнула, тряхнула пышным хвостом, стянутым на затылке атласной лентой.

– А! Ладно. Слушай, Гельк. Тут братан твой приезжал, думал ты у нас бесхозная кочуришься. Спасать тебя решил, – Верка гулко гыгыкнула, как в бочку, – Так он у тебя – обалдееееть. У меня до сих пор в животе горячо. Ты б нас свела, что ли?

– Ты брось это, – Геля уже начала раздражаться, – Не вздумай. Лично башку снесу твою дурную. У него жена. А ты профура!

– Сама ты. Мне мой придурок уже знаешь где? Не может ничо, час в видах всяких изгаляюсь, чтоб добиться от него чего. В медсестру играю. Со шприцом и голой задницей. Гель, тошнит, честно. Повешусь, наверное. Иль Вовку у тя отобью. Бушь знать.

Верка встала, обтянула узкое платье на круглых бедрах и, резко развернувшись, быстро пошла по дорожке к калитке.

…

– Гель, я поговорить хочу с тобой.

Вовка виновато смотрел на жену. Геля не разговаривала с ним уже пару недель, Веркины рассказы о вечерних посиделках c ее мужем сделали свое дело. Они страшно поссорились тогда, она наговорила гадостей, жутких и несправедливых, и Володя обиделся. Первый раз, сильно и по-настоящему. Сначала молчали оба, и гробовая тишина в их уютной комнате делала её холодной и чужой. Ирка смотрела то на одного, то на другого и слезинки, размером с вишню, блестели у нее в круглых карих глазенках. Один раз она даже схватила их за руки, когда Геля возилась у плиты, а Володя мыл посуду рядом, и потянула друг к другу. И вот оно было бы, примирение, совсем рядом, Вовка прыснул и потянулся к жене, но Геля резко выдернула руку и выскочила в сени, хлопнув дверью.

– Гель, хватит дурить, а? Присядь на минутку.

Геля понимала, что ее уже заносит, но какая-то черная ревность, сжимала тисками и лишала разума. Она медленно, с видом английской королевы, опустилась на табурет.

– Чего тебе?

– Поговорим?

– А о чем мне говорить с тобой, пьянчугой? Может о том, что вы с Веркой водку трескали по вечерам, когда я тут помирала?

– Гель, ты не права сейчас…

– Может ты прав? Может мне пойти вам пузырь купить и свечку подержать?

Она чувствовала, что надо остановиться, но так бывает, когда летишь на санях с крутой горы, захватывает дух, скорость увеличивается с каждым мгновением, и тут, вот он! Огромный камень. И нельзя свернуть. И ты сейчас разобьешься.

Выскочила из комнаты Ирка, вскарабкалась Вовке на колени, обняла. Геля, как сквозь туман видела, как у него трясутся руки и он, чтобы хоть как это скрыть, свернул полотенце в толстый жгут и слегка дёргал.

– Я знаю о чем ты говорить хотел. Мне мать сказала. Ты Ирку удочерить хочешь?

Вовка смотрел жалко, как большой побитый пес и молчал.

– Хрен тебе! Не будет этого.

Геля наконец заткнула себе рот, и вроде наткнулась на стеклянную стену. И смотрела, как она, эта стена, начинает падать, разбиваясь на мелкие осколки.

Володя тяжело встал, поставил Ирку на ножки, легко хлопнул по попе.

– Не думал я, что ты такая… дура.

Надел пальто и вышел во двор…

…

– Это я все один должен решать? А если ошибка?

Мастер Меры что-то стал нервничать последнее время. Хотя там, в небесном саду, не было этого грустного слова – время. Он много суетился, стал хуже различать цвета. Голубые шары казались серыми, розовые – грязно-оранжевыми. Он часто тер глаза белоснежным платком, вытканным из лепестков белого цветка, то ли ромашки, то ли хризантемы. И задумывался —подолгу, грустно. Он сидел на краю тверди и смотрел вдаль. Он боялся смотреть вниз. Он вдруг стал понимать, чтО он судит. Вернее, за что. Взвешивать любовь, боль, страдание, подвиг, предательство, а потом менять их на шары… он стал вдруг терять мастерство Меры…

И вот снова. Уже с утра, в сердцах задернув плотную занавесь, чтобы его душу, отягощенную бременем высшей справедливости, не смущали радостные лучи и аромат бездумных роз, он перебирал шары. Складывал их в маленькие кучки и резким движением кучки ломал. Складывал снова. Он тянул время, но краем глаза все-таки видел ЕГО. Он лежал на самом краю стола и чуть пульсировал. Серый, как мышь. Тяжелый, как свинец.

Мастер вздохнул и встал.

…

Зареванная до такой степени, что глаза опухли, как щелки, Геля бегала по улице. Вовки не было, она искала его уже три часа. Всех, у кого были телефоны, обзвонив, постучавшись ко всем соседям, задохнувшаяся и замерзшая, она вползла в дом.

– И пусть! Райка сказала, от судьбы не уйдешь, и опережать ее нельзя. Подожду.

Еще раз по-детски всхлипнув, она тихонько вошла в спальню. Ирка посапывала в кроватке, приглушенно горела лампа. Она устало села на кровать, расправила свою подушку. Чуть погладила холодную ткань на Вовкиной половине и почувствовала под пальцами что-то круглое.

– Жемчужинка… Надо же, все-таки что-то есть, там… не может быть совпадение. По подушке прокатился, упал на пол и провалился в щель между досками странный серый шарик.

Глава 14. Все кончено

– Ангелин Иванна, Ангелин Иванна, там…

Маринка с Генкой что-то наперебой кричали и тащили Гелю за руки, причем тащили в разные стороны. Геле нравились эти ребятки – симпатичная парочка близняшек, веселых и суматошных. Их нашел парнишка- милиционер на перроне маленького, заброшенного богом полустанка голодными и оборванными, когда Генка тырил у кассирши пакет с обедом, а Маринка стояла на стрёме. Ребят передали в интернат в жутком состоянии, они были истощены до предела, кожа содрана до крови от расчесов, в головах полно вшей. Но, несмотря ни на что, в их глазенках не было ни зла, ни обиды, в них всегда горел озорной огонек. Людям не удалось, при всем старании, вылепить из детей волчат, и они веселыми щенятами бегали по интернатским закоулкам, во всем принимали участие, ни к чему не оставались равнодушными. К тому же, неожиданно у них проявился математический талант, совершенно неординарный, причем сразу у двоих. Геля уже три раза серьезно поцапалась с Алевтиной, пытаясь пробить для них математическую школу, но та упиралась насмерть.

***

– Что там, Марина? Гена, да подожди, не тяни.

Они почти бегом влетели в небольшой сарайчик на отшибе, в самом дальнем углу интернатского двора. Там было темно и тихо. Пока не привыкли глаза, Геля подслеповато всматривалась, но майское солнце, пробившись сквозь тучи, вдруг ворвалось тонкими острыми лучами через щели между старыми досками, и картина высветилась, как в страшном кино. На куче старого тряпья, с окровавленным лицом лежал Андрюша. Он смотрел в потолок, из угла рта стекала розовая слюна. Разбитые руки шарили по грязному полу и что-то искали. А то, что они искали – маленький бело-рыжий котенок, играл с солнечным лучиком немного поодаль, весело подпрыгивая и подрагивая толстым коротким хвостиком. Геля бросилась к ребенку, приподняла голову.

– Господи. Кто это? За что его?

– Ангелин Иванна, это старшие. Это Серый, знаете его, длинный такой? Они котенка хотели Алому скормить, а Андрюша вступился. Схватил, за пазуху сунул и не отдавал. А они его били, Андрюшу. Палкой.

– Палкой? Как палкой? И как это – Алому?

Алый был жуткой тварью. Как Алевтине удавалось сохранить эту зверюгу в детском учреждении, для Гели оставалось загадкой. Пес признавал только силу, воспитателей побаивался, но детей в расчет не принимал. Мог укусить, мог облаять, противно щерясь, наверное, мог даже загрызть. Его никогда не отпускали с цепи, и он нарезал круги вокруг своей будки, злобно бросаясь на проходящих ребят.

– Зато сторож замечательный, – отбрехивалась Алевтина на очередные попытки учителей выставить с территории этого пса, – Ангелина Ивановна, почему вы то против собаки, вас же она признает?

Алый, действительно замолкал и поджимал хвост при виде Гели. Может чувствовал силу…

Геля попыталась поднять Андрюшу, но больной мальчик лишь мычал и стонал, видно ему что-то повредили, то ли в ногах, то ли в спине.