Наследники и самозванцы. Книга пятая

– Вы сказали «до некоторых пор», – заметил Бирон, – Что это значит?

– Я к этому вернусь чуть позже, – мягко уклонился от ответа канцлер и вынул из папки следующий листок, – Но должен заметить, что Волынский старается угодить не только Анне Иоанновне. Он в той же степени любезен и услужлив к Анне Леопольдовне. И бывает у неё с визитами чаще иных придворных. Вот. Извольте взглянуть. Здесь все его визиты к принцессе за последний год.

– Из этих записей следует, что он бывает у неё почти каждый день!

– Совершенно верно. И принцесса его жалует, принимает с удовольствием. А о чём они рассуждают в её апартаментах за чашкой чая, одному богу известно.

– В чём подвох? – насупился Бюрен.

– Согласитесь, какой дальновидный ход. Особенно теперь, когда известно, что царевна ждёт ребёнка. Ведь все уже присягнули этому не родившемуся младенцу, как будущему императору. А, в случае, простите, кончины императрицы, её племянница станет регентшей. И Волынский уже заранее выхлопотал себе её расположение. А, следовательно, и первую должность при дворе на будущее.

– Каков прощелыга!

– Уверен, он уже мнит себя главным распорядителем при новом дворе, так как его поступки уже сейчас выказывают явное пренебрежение интересам нынешних привилегированных особ. Я имею в виду, Ваше сиятельство.

– Что?!

– Судите сами, – Остерман протянул ему следующий лист, – Недавно в Кабинет на рассмотрение поступила бумага от представителей польского шляхетства с требованием возместить им деньгами ущерб, нанесённый русскими войсками, проходившими через польские территории за период войны с Портой. Волынский составил проект ответа с категоричным отказом и прислал мне на согласование. Прошу ознакомиться. Улавливаете?

И, видя лёгкое недоумение в лице Бирона, канцлер тут же дал ему полный расклад:

– Ведь небезызвестно, что с некоторого времени Вы, Ваше сиятельство, будучи титулованным герцогом Курляндии, являетесь поданным польско-саксонского короля. И, следовательно, тоже могли бы претендовать на часть той выплаты, о которой ходатайствует шляхетство Польши.

– О! – озарился герцог неожиданно открывшейся перспективе.

– Теперь понимаете, что требованием отказать польскому шляхетству, Волынский открыто, выражает пренебрежение Вашим интересам?

– Каков наглец!

– И это легко прослеживается и в иных его поступках. Не далее, как вчера вечером вышел казус: господин Волынский осерчал на придворного поэта Тредиаковского, и отлупил его прямо во дворце, пока они оба дожидались Вашей аудиенции.

– Побил? За что?

– Причина пустяковая. Накануне Тредиаковский получил выволочку от Волынского за то, что непозволительно затянул сроки написания торжественной оды для шутовской свадьбы. Тредиаковскому показалось, что с ним обошлись не любезно, и он решил пожаловаться Вашему сиятельству. А наутро Волынский, увидев его у порога Вашего кабинета, смекнул, для чего тот явился, и в сердцах вторично отходил его так, что будь здоров! Прямо у кабинета Вашего сиятельства. Разве это не говорит о том, что Волынский откровенно презирает Ваш авторитет? Он позволяет себе лупить Ваших посетителей, причём в Вашей же резиденции!

– Мерзавец.

– Погодите. Сейчас самое время вернуться к разговору о вечерних посиделках Волынского с соратниками. Итогом этих посиделок стало написание Волынским так называемого «Генерального рассуждения о поправлении внутренних государственных дел», которое он готовит представить Её императорскому величеству. А знаете, в чём суть сего великого трактата?

– И в чём же?

– Волынский ратует в нём за усиление политической роли русского дворянства. Догадываетесь, на что нацелен его выпад? – и, видя, опять непонимание в глазах собеседника, сделал страшное лицо, – Это завуалированная жалоба государыне на то, что немцы заняли при её персоне все высокие должности и управляют страной. Это камень и в мой огород, и в Миниха, и братьев Левенвольдов. Но, думаю, не надо называть Вам имя того, кто им видится главным немцем за спинкой трона?

К лицу Бирона мигом прихлынула кровь. И он сделался багряным.

– Вот текст его чернового варианта, – Остерман любезно протянул ему листы, исписанные размашистым почерком, и ядовито добавил, – Хочу заметить, что Артемий Петрович вовсе не скрывает ни от кого своих идей. И текст этого проекта он свободно обсуждает с соратниками. Даёт им вести записи своих речей и даже отдаёт править свои собственные заметки.

– То есть никого не боится? – угрюмо засопел Бирон, подрагивая крылышками ноздрей.

– Понимаете, да? – многозначительно намекнул канцлер.

Левенвольд уже крепко дремал в карете, истомившись долгим ожиданием, когда, наконец, дверца открылась и, возникший в её проёме Остерман, сидя на носилках, обратился к нему с просьбой:

– Помогите мне пересесть в карету.

Левенвольд засуетился, придерживая дверь, пока слуги кряхтели, перетаскивая больного Остермана с носилок на сидение кареты.

– Ну, как прошла встреча?

– Прекрасно! – отозвался канцлер.

Он пребывал в хорошем расположении духа. Лицо его так и светилось.

– Что с прогулкой? Передумали?

– Напротив. Едемте! – решительно заявил тот, – И велите кучеру проехать по набережной. Хочу полюбоваться этим невероятным замком изо льда.

У Левенвольда в изумлении выгнулась бровь:

– Вы же запретили мне даже упоминать о нём.

– А теперь хочу видеть. Более того, завтра с супругой лично поеду на торжество. Обещают, что будет диковинное зрелище, невиданное по размаху и великолепию. Такое нельзя пропустить.

– С чего вдруг Вы так переменились? – насторожился Левенвольд.

– Надо отдать должное стараниям Волынского, – ответил Остерман и любовно погладил набалдашник трости, – Как знать? Может, это последнее яркое событие в его блестящей карьере.

набережная Невы

Праздник, организованный Волынским, удался на славу. Шуточная свадьба в ледяном доме, проведённая с размахом, красочная и помпезная, произвела неизгладимое впечатление на жителей столицы. Не оставила она равнодушными и иностранных гостей; все они в подробностях долго и с восхищением описывали это действие в письмах своим монархам.

Событие это на долгие годы осталось в памяти народа, потому, что его неустанно передавали из уст в уста на протяжении нескольких поколений. История про молодожёнов, которых после церемонии венчания оставили в ледяном доме на ночь, так запала всем в душу, что обросла легендами. Служители муз ещё долго вдохновлялись ею и в последующие века: художники писали картины, поэты слагали песни и драматурги ставили пьесы.

А сегодня очевидцы наблюдали это грандиозное празднество воочию.

Прямо возле зимнего дворца на берегу замёрзшей Невы были сооружены зрительские места для государыни и её приближённых. Чтоб влиятельные вельможи не застудились, созерцая свадебную церемонию и праздничные шествия гостей, под их сидениями разместили котлы с горячей водой. И слуги, приставленные присматривать за этими котлами, отдавали распоряжение менять в них воду по мере того, как она остужалась на морозе.

Остальные зрители свободно разместились стоя по всей набережной, как с адмиралтейской стороны, так и с Васильевского острова.

По окончании свадебной процессии, программа перешла в развлекательные номера. Желающие могли подойти к ледяному дому и пристально рассмотреть сквозь прозрачные стены все затейливо вылепленные изо льда предметы обстановки: мебели и даже посуды.

На берегу были установлены карусели. Давали представления скоморохи и итальянские комедианты. А дети и юное поколение развлекались катанием на салазках.

Две Анастасии, Лопухина и Ягужинская, стоя на вершине склона, придерживая за верёвку салазки, отчаянно высматривали в толпе Трубецкого:

– Ну, где Петька? Куда он девался?

– Сколько можно ждать!