Наследники и самозванцы. Книга пятая

Наследники и самозванцы. Книга пятая
Ирина Костина

1740—41 года. Анна Иоанновна, умирая, назначает регентом над младенцем-императором ненавистного всем Бирона. Но его недолгое правление обрывает дворцовый переворот. Столица ликует. И только канцлер Остерман знает, что близится беда: Швеция грозит не только войной, но и новым переворотом с возведением на престол царевны Елизаветы. В такое смутное время приятели-офицеры отчаянными поступками пытаются противостоять несправедливости. А Василий, возвращаясь из ссылки, попадает в новую авантюру.

Наследники и самозванцы

Книга пятая

Ирина Костина

© Ирина Костина, 2018

ISBN 978-5-4493-2908-0

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

автор Ирина Костина

1740 год

Мир между Россией и Портой был заключён в Белграде осенью 1739 года, ратифицирован в Константинополе в январе 1740 года, а в начале февраля советник миссии Неплюев привез ратификацию в Петербург. Анна Иоанновна, как только её получила, послала курьеров к Миниху и Ласси с приглашением возвращаться ко двору.

И на следующий день после их приезда мир был торжественно объявлен. По этому случаю в Петербурге были организованы большие празднества с чествованиями и награждениями. Самый выгодный куш от турецкой кампании отхватил герцог Курляндский, так как получил от государыни пятьсот тысяч рублей золотом. Графу Миниху было дано звание подполковника гвардии Преображенского полка – пост, на который он давно метил, но долго не получал. Принцу Антону-Ульриху тоже дано звание подполковника гвардии Семеновского полка и генерал-поручика армии.

А вот князя Никиту Юрьевича Трубецкого чуть было не постигла опала. Жалобы на его из рук вон плохое оснащение полков продовольствием в турецком походе просочились-таки к императрице. И государыня, осерчав, выдала предписание князю о назначении его губернатором в Сибирь. Однако Миних, преданный любезной его сердцу Анне Даниловне, взялся рьяно хлопотать за её нерадивого супруга. И так в этом преуспел, что, вместо прощения, выхлопотал Трубецкому пост генерал-прокурора и председателя Правительствующего сената!

Одним словом, все остались довольны.

Правда, особого повода для радости не было. Война не оправдала высоких замыслов, которые гордо трактовал Миних. Вместо этого она нанесла сокрушительный удар по государственной казне и унесла жизни тридцати тысячам русских солдат. Причём лишь малая часть из них – тысячи две – погибли в сражениях, остальные – от болезней и нехватки воды в тяжёлых походах. Да и условия Белградского мирного договора были вовсе не выгодны России; она оставляла за собой Азов, но обязывалась срыть все находящиеся в нём укрепления. Лишилась флота на Чёрном море. А для торговли ей разрешалось использовать только турецкие суда. Но государыня была рада окончанию этой войны, особенно теперь, когда с севера-запада уже откровенно нависала новая военная угроза.

Пока высшие чины праздновали мир в императорских дворцах, главные армейские силы, покинув южные пределы Российской империи, без отдыха маршировали под Выборг, чтобы сосредоточиться там, в устрашение шведам.

К началу года Швеция, хоть и с упущением момента, но подписала союз с Оттоманской Портой. К слову сказать, турецкая сторона, только что вышедшая из войны с Россией, не очень-то жаждала новых баталий, и потому обещала предоставить помощь лишь в случае нападения на Швецию третьей державы.

Анна Иоанновна, узнав о заключении шведско-турецкого союза, посчитала это за оскорбление и запретила-таки вывоз хлеба в Швецию из русских портов.

Озлобленные шведские министры всколыхнулись и в один голос начали призывать Сейм к немедленному выдвижению полков через финские границы. Сдержало их только одно обстоятельство – зима. Как известно, суровый нрав этой русской «союзницы» всегда удерживал противника от намерений развернуть военные действия против России и вынуждал откладывать их до весны.

Празднование Белградского мира плавно влилось в череду балов и маскарадов, которые, по заведённой уже традиции, начинались в Петербурге с января каждого года. Как раз в период празднования тезоименитства императрицы и её племянницы неожиданно открылось известие о том, что Анна Леопольдовна беременна. И это добавило ещё один повод к торжеству.

Анну Иоанновну переполняли радостные чувства. Такое скопление радостных событий в один момент хотелось отметить как-то по-особенному, необыкновенно с размахом! Запечатлеть в небывалом зрелище, которое бы надолго осталась в памяти жителей столицы. Тем более, неуклонно ухудшающееся здоровье государыни постоянно напоминало ей о том, как скоротечна жизнь. И тем сильнее было желание вкусить больше радости, потешить себя, отвлечься от гнетущих мыслей.

Приближенные влиятельные вельможи наперебой стали предлагать свои проекты предстоящего праздника. Но всех затмил Артемий Петрович Волынский, который предложил устроить грандиозное театрализованное представление на застывшей, под зимним панцирем, Неве.

Зная, что императрица больше других забав, любит гулять свадьбы, Волынский в основу своей идеи взял свадьбу; шуточную свадьбу, которую он задумал провести в выстроенном по этому случаю ледяном дворце. И на свадьбу эту соберутся гости в национальных костюмах всех народностей, проживающих на огромной территории Российского государства. И все они пройдут парадом мимо трона государыни, выразив ей почтение и покорность.

А право выбрать жениха и невесту Волынский, разумеется, предоставил государыне. И Анна Иоанновна определила в невесты свою любимую шутиху-карлицу калмычку Буженинову. А в женихи ей назначила майора в отставке князя Михаила Голицына, который три года назад (за провинность) был переведён в придворные шуты и именовался «Квасником».

По случаю предстоящего свадебного спектакля на Неве вторую неделю неустанно шло возведение ледяного дворца. И жители столицы ежедневно прогуливались по набережной, чтоб полюбоваться невиданным зрелищем.

дом канцлера А. И. Остермана

– Я рад, что Вы изъявили желание прогуляться. Погода нынче – благодать! Мороз и солнце. Прокатимся по набережной? – спросил Левенвольд, рассматривая через окно кабинета канцлера высившийся на Неве ледяной дом, – Нынче там весь Петербург! Вы только взгляните, Андрей Иванович, на это строение! Во истину, небывалое зрелище, какого ещё в столице не видывали!

– Прекратите, – поморщился Остерман, стягивая халат и рассматривая приготовленный камердинером кафтан с залоснившимися от старости рукавами, – Вы будто нарочно хотите меня позлить.

– Что такое?

– А Вы не понимаете?

Левенвольд предусмотрительно отошёл от окна и опустился в кресло напротив:

– Ах, да… Кажется, понимаю. Волынский…

У канцлера глаз дёрнулся в нервном тике:

– Волынский! Он, точно чума, распространился повсюду! Проник во все сферы влияния. Заполнил все ниши. Завладел всеми мыслями и делами государыни; теперь каждый её шаг – будь то развлечение или дело – продиктован его «гениальными» придумками! В этом он превзошёл Миниха и Бирона, вместе взятых.

– Простите, я не думал, что своей неловкой фразой так задену Вас за живое.

– Я задет за живое, как Вы изволили высказаться, отнюдь не Вашей неловкой фразой, – отмахнулся Остерман, – А тем, как этот неутомимый деятель, семимильным шагами взлетел по карьерной лестнице на вершину Олимпа!

Остерман отбросил кафтан и взял со стола папку, гневно потряс ею в воздухе:

– Вы только взгляните! Донесения из кабинета министров все сплошь пестрят его записями. Всюду, куда не сунься, везде он! Самый умный. Самый талантливый. И всё, то он знает! И, как императрице угодить, и как её позабавить, и чем удивить, и чем порадовать. На балах первый кавалер – Волынский. На заседаниях первый человек – Волынский. На докладе у государыни первый – опять Волынский. Царскую охоту провести – он. Устроить представление в зверинце – он. Раздобыть арабских скакунов, чтоб ублажить Бирона – всегда он. Ружья по всем комнатам у окон расставить, чтоб государыня могла ворон стрелять – опять его затея. Как говорит русская пословица, и швец, и жнец, и на дуде игрец!

Левенвольд скрестил на груди руки и терпеливо слушал, как Остерман выпускает пар. И ему есть, отчего негодовать. Волынский, не считаясь с ним, перекроил всю работу Кабинета на свой лад.

И самым непростительным был тот факт, что он разделил все обязанности Кабинета между министрами, таким образом, выдернув у Остермана нить, через которую тот управлял всем единолично. Теперь у Андрея Ивановича даже отпала необходимость являться в Кабинет (хоть он и делал это крайне редко).

Однако канцлер не сдавался; он письменно критиковал решения коллег и требовал изменить формулировки проектов указов. Из-за его капризов, Волынскому приходилось направлять ему бумаги на согласование, прежде, чем отдать на подпись императрице. А Остерман, чтоб досадить конкуренту, намерено оттягивал решение или уклонялся от него.

Но, зная Остермана, Левенвольд понимал, что это мелкая пакость, в сравнении с тем, что в действительности способен сделать Остерман тому, кто перейдёт ему дорогу. Ведь кто, как не он, искушенный в интригах, знает, как сплести замысловатую сеть, из которой не выпутаться.

Выслушав гневные тирады патрона в адрес ненавистного соперника, Левенвольд покрутил серьгу и вкрадчиво произнёс:

– Да… Но пока что государыня и герцог Курляндский от Волынского в полном восторге.

– Вы правы, мой друг, употребив верное слово «пока», – довольный собой заметил ему Остерман, залезая руками в рукава кафтана.

– Я заинтригован.

– Вы знаете, что я никогда не умаляю сильных сторон противника. А Волынский, пожалуй, самый сильный из всех, с кем мне доводилось встречаться. Он умён и образован, мудр и хитёр в равной степени. Он хваток и дерзок. Он невероятно трудоспособен и силён. И, в отличие от прежних конкурентов, у него есть одно важное преимущество – он не одинок.

– Что Вы имеете в виду?

– Вокруг него, как явного лидера, сформировался круг единомышленников. Целая партия! И это не клевреты, как у Бирона, которые лебезят перед ним из-за боязни попасть в опалу. Это соратники, столь же деловые и просвещённые, стремящиеся к переустройству общества, – он принялся загибать пальцы, – Еропкин, Соймонов, Хрущёв, Эйхлер.

– Вы правы. Собственная партия – это мощь, которой трудно противостоять.