Дневник из преисподней

Но я не могла предположить, что останусь одна и буду вынуждена встретить вашу армию в отсутствие наследного принца Сэн Лэриэн Дэниэля. Это не мой мир и не моя война, и не мне предрешать исходы сражений и битв.

Единственное, что я знаю наверняка – я предпочла бы находиться рядом с вами в качестве пленника, осознавая, что война отсрочена, чем драться на стенах крепости, наблюдая смерть, кровь и разрушение.

Я также знаю, что вы желаете избегнуть войны, как способа достижения своих целей, и надеюсь, что ваше молчание в последние минуты нашего разговора не означает: «прощайте навеки», но может быть принято как: «до следующей встречи».

Возможность избегнуть войны и сохранить тысячи жизней выпадает крайне редко, почти никогда. Но вы можете прислушаться к своим и моим желаниям и исполнить их так, как хотелось бы именно вам.

Я не могу рассчитывать снова на приглашение быть гостем в вашем доме, но я верю вам, что моей жизни в нем не угрожает ничто…».

Моя подпись была последним штрихом, дополняющим письмо, и просьба сэра Гэлейна, присутствовавшего при этом, не показалась мне назойливой. Я протянула ему письмо, и он прочитал его вслух, почти не делая акцентов, не глядя на меня. Комментариев не последовало и я запечатала письмо в конверт старым дедовским способом, провозившись еще несколько минут. Только после того, как я высказала намерение немедленно отправить курьера к милорду, сэр Гэлейн нерешительно произнес:

– Если милорд примет ваше предложение, вы никогда не вернетесь домой.

– Я надеюсь, что он его примет. Мы все хотим избежать войны, сэр Гэлейн. Даже самый небольшой конфликт между милордом и принцем Дэниэлем способен привести к непредсказуемым последствиям. А я точно знаю, что Дэниэль не вернется к началу переговоров.

Сэр Гэлейн не знал того, что уже знала я. Дэниэль был жив, и его возвращение – всего лишь вопрос времени. Правитель Ночных земель, действительно, не желал, чтобы его сыновья воевали друг с другом, но его не волновала судьба Эльдарии. Он беспокоился только за жизни своих сыновей и потому не отпускал Дэниэля. Его также интересовало, что происходит в моей голове, и он без труда влез в нее в прошедшую ночь.

Я сжала виски, почти ненавидя изматывающую тело боль, и подумала, что при таких темпах я скоро перестану быть хозяйкой собственных мыслей. Отец Дэниэля прокрался в них, словно неуловимая серая тень, и его присутствие я заметила лишь тогда, когда он сам этого захотел. Он не был человеком в прямом смысле этого слова. Возможно, внешне – да, но внутри – точно нет. Для него подобное не представляло вообще никаких сложностей. Он был не похож на орлов, на людей, вообще ни на кого из всех, с кем я встречалась в этом мире. Его способности превосходили все, с чем я сталкивалась, и решение написать письмо милорду принадлежало не только мне.

По крайней мере, я стала немного понимать тех людей, что твердят о голосах в своей голове. Может быть, они не так уж безумны, как мы считаем?

– Принц Дэниэль скоро вернется! Поверьте мне, сэр Гэлейн, как только милорд примет мое предложение, и я покину столицу, он вернется. Мне обещал его отец.

И тогда сэр Гэлейн понимающе кивнул:

– Он говорил с вами! Ну конечно. Это его идея! Однако статус пленницы в доме милорда лишает вас права на защиту и неприкосновенность. Милорд не отличается терпением или добрым отношением к своим пленникам. Возможно, вы ошибаетесь, следуя советам его отца!

Слова сэра Гэлейна были полны сомнений, как и мое сердце, полное дурных предчувствий. Но это касалось только меня и моего будущего. К тому же я была уверена, что иных вариантов милорд не приемлет. Он пришел с армией за своим «военным трофеем», и он не уйдет, пока не получит его. Я не стала объяснять это сэру Гэлейну, лишь отметила, что данное предложение – наиболее приемлемый для милорда вариант моего возвращения. Вряд ли он способен согласиться на иные условия.

Сэр Гэлейн не стал продолжать разговор и покинул меня, унося письмо. Он доставил его в крепость Солти и отправил курьера вместе с делегацией и своим письмом, содержащим просьбу о перенесении даты переговоров. А когда все сроки истекли, милорд свернул свой лагерь, и его воины покинули территорию Тэнии.

Сэр Гэлейн привез мне его ответ. Я помню, как долго не решалась открыть конверт и прочитать письмо. Но я знала, что милорд возвращается в игру. Только у меня было ощущение, что ему принадлежат все козыри, а я безнадежно проигрываю. Письмо Великого Магистра было очень лаконичным, впрочем, как всегда:

«Моя леди! Надеюсь, вы позволите себя так называть, поскольку «моя пленница» вам не подходит.

После взятия крепости Солти я намеревался предложить вам навестить меня в моем доме, но вы снова нарушили мои планы. И все же условия здесь диктую я.

Мои гарантии вашей жизни остаются неизменными, но гарантии вашей безопасности я оставляю на усмотрение своей чести.

Надеюсь, мы встретимся в моем замке в Пограничных землях, и вам не придется наблюдать смерть, кровь и разрушения».

Я сожгла письмо в камине. Никогда не любила письма. Вот только рассыпавшийся пепел облегчения не принес. Я несколько часов просидела в комнате сэра Гэлейна, завернувшись в плед, и глядя на огонь. Сил почти не осталось и дрожь била мое тело, не переставая. Я не могла никому позволить увидеть себя такой, и мы с сэром Гэлейном делали вид, что обсуждаем очень важные вопросы наедине. Ближе к вечеру, когда от деревянных поленьев остались лишь черные угольки, он заставил меня поесть и снова выпить ужасный настой, приготовленный Мастером. И только потом спросил:

– Когда вы уезжаете?

– Завтра, как только попрощаюсь с Мастером.

Сэр Гэлейн не произнес больше ни слова до тех пор, пока я сама не нарушила молчание:

– В этом мире я чувствую себя чужой, сэр Гэлейн. Во мне словно поселилось несколько моих «я», но какое из них настоящее понять невозможно. Я знаю, что поступаю правильно, ибо возможная война пугает меня больше, чем милорд. Но я не хочу страдать за то, чего не понимаю, и что, возможно, никогда не станет мне родным и близким. Я доверяю своим чувствам и потому не хочу возвращаться к человеку, который так пугает меня. Он может и способен внушить мне иные чувства, а не только страх, но он играет со мною, сэр Гэлейн! И кто знает, какой путь он изберет для меня?

Мой собеседник долго молчал, и я не знаю, действительно, ли он искал ответ на мой вопрос или думал о чем-то своем, например, о том, как уберечь друзей от гибельных шагов, если они все уже решили для себя. Нуждаются ли наши друзья в утешении или поддержке, и возможно ли отговорить их, убедить в неправильности принятого решения, когда они уже шагнули в бездну, а нам остается лишь наблюдать за их гибельным падением? Будет ли оно долгим или нет? И успеем ли мы протянуть руку помощи или краткость их падения не позволит нам даже вздохнуть?

Да и что говорить о друзьях, когда собственные дети не желают нас слушать. Мы не можем удержать их от безумных поступков. Мы не можем передать им собственный опыт, и они не верят нам, совершая те же ошибки. Наша любовь к детям делает слепыми не нас, а наших детей, взывающих о помощи слишком поздно, и не призывающих нас, когда это нужно.

– Может быть, Магистр сам еще не решил? Или вы нужны ему больше, чем он полагал до сих пор? – Голос сэра Гэлейна был очень тихим, но звучал уверенно, и я наконец-то оторвала свой взгляд от камина, а он присел возле меня, поставив рядом стул, и продолжил: Я не пытаюсь отговорить вас, поскольку решение уже принято, и я не намерен вас утешать, поскольку вы не нуждаетесь в чьих-то советах или в моей скорби. Вас сковывает долг, а вы не желаете ему следовать. Это вполне понятно, потому что перемены, следующие за вами и милордом, способны поглотить вас обоих. Но милорд не чудовище, которое рисует вам ваше воображение, он – мужчина, который желает вас. Даже я понимаю, что ступив на дорогу боли и смерти, вы не дойдете до ее конца и уж тем более не придете по ней к милорду. И я уверяю вас, что милорд понимает это не хуже меня!

Сэр Гэлейн в какой-то мере успокоил меня. Я, действительно, не нуждалась в утешении, но я нуждалась в его совете. И он дал его мне. Каким бы ни был мой опыт взаимоотношений с влюбленными мужчинами, одно я знала наверняка – они также уязвимы и испытывают боль, если ее причинить.

Я покинула замок принца Дэниэля ближе к полудню и путь к милорду показался мне слишком коротким. Исполнив приказ, моя личная охрана покинула меня, и я осталась одна у ворот старого замка, где однажды уже побывала. Я не пыталась открыть их, пока воины не скрылись в лесу, потому что боялась, что они увидят страх в моих глазах. Всю дорогу я видела их сомнения, тщательно скрываемые, но все же проникающие в зрачки. И я боялась спросить воинов принца Дэниэля: сомневаются ли они во мне или в правильности моего решения?

Ржавые петли ворот все также скрипели и я подумала, что в следующий раз прихвачу с собой масло, а потом подумала, что только великий оптимист способен рассчитывать на еще один шанс.

Замок ничуть не изменился и в какое-то мгновение мне показалось, что сейчас я увижу милорда, но увидела лишь раскрытые настежь двери, приглашающие войти, и его личную охрану. Я шагнула через порог, оставив позади себя все сомнения. Мне так хотелось верить в милорда, что я поверила самой себе и ошиблась в нас обоих…

Я хорошо помнила дорогу к той самой комнате, где сквозь сон неожиданно почувствовало боль и страдание Рэймонда, и была уверена, что милорд ждет меня там. Но он был там не один. Холодные глаза Короля Орлов Лана были первыми, что увидели мои глаза, когда руки с усилием открыли двери, и душа моя в страхе забилась в пятки под радостный звон колокольчиков, висевших над дверью. Их звон отдавался в моих ушах похоронным звоном, а в голове билась единственная мысль: «Это нечестно! Двое против одного…».

В глазах милорда отражался огонь, весело полыхавший в камине, но из-за этого они показались мне холодными и безжизненными, а я даже не могла упрекнуть их за подобное безразличие. И дверь я не закрыла – не было сил. Милорд позволил Лану коснуться меня и ввергнуть мое сознание в ад боли и муки, о которых вскользь упоминал Алекс. И мое падение в темноту было самым долгим в моей жизни…

Мне казалась, что раскаленный обруч все туже сжимает голову, а грудь обвивает огромная змея, медленно ломающая ребра и сдавливающая сердце. Ее острые зубы впивались в мои запястья и ранили их. Мои легкие задыхались от нехватки воздуха, а пульсирующая боль в висках давила на глаза, ослепляя их. Мои босые ноги касались ледяной воды, медленно поднимающейся все выше и выше, и в нее стекали капельки моей крови, стремительно сбегавшие от меня из ран на запястьях и пальцах рук.

Слабость накатывала очередной волной вслед за волной боли и безнадежность овладела мною, лишив возможности сопротивляться неизмеримо более могущественной силе. Я закричала от ужаса за секунду до того, как перестала ощущать себя живой, и темнота поглотила меня.

Я очнулась в тех же самых цепях, что когда-то снимала с Рэя, и неожиданно для себя поняла, что означает ирония судьбы. Не странная случайность и не злобная усмешка нашей жизни, но закономерный результат совершаемых нами действий и поступков, и принимаемых решений. В жизни почти не бывает совпадений, напротив, все совпадения – это звенья одной цепи, и происходящие с нами события наступают неминуемо, ибо мы всеми силами способствуем их приходу. В конце концов, что может быть настолько неизбежным, как очнуться в темнице, из которой ты забрал человека, обреченного оставаться там всю свою жизнь?

Между тем мое положение не казалось мне еще одним приключением. Ледяной каменный пол уже давал о себе знать, и похоже, я пролежала на нем слишком долго. Мой организм всегда очень плохо переносил сырость, холод и сквозняки. И сейчас он реагировал на них так же, как и всегда – острой болью в горле и удушающим сухим кашлем. Тяжелые цепи держали мое тело в ледяных тисках и я с тоской подумала о недосягаемой горячей ванне и еще более недосягаемой чашке обжигающего мясного бульона. Наши насущные желания всегда незаметны, пока исполнимы, но как только мы попадаем в подвалы и казематы, начинаем сожалеть об утраченных удовольствиях.

Но сожалениями невозможно согреться, как невозможно согреться гневом или удовольствием. Тепло требует усилий, и мне пришлось затратить немало энергии в том холодном подвале, где навсегда осталась частичка моей храбрости, так и не вернувшейся ко мне до конца…

Я приседала, прыгала, снова приседала. Цепи были короткими, и я не могла ходить. Мое тело, вынужденное подолгу либо стоять, либо сидеть, продолжало терять тепло и энергию. И я ненавидела саму себя за свою слабость.

Я думала о Рэе. О том, что он выжил. О том, как он выжил, вынужденный провести в обществе милорда почти тридцать лет. Кто знает, что с ним происходило, и как долго он находился в этих цепях? Я думала о том, как долго я буду находиться в обществе милорда? Чем это может закончиться? И как не сойти с ума?

Время тянулось медленно и мучительно, но я все отчетливее понимала, что мой организм не протянет и нескольких дней. Было, действительно, очень холодно. Пальцы рук и ног замерзали все быстрее, а перерывы между приседаниями становились все длиннее. Остатки моего иммунитета капитулировали сейчас в подвалах этого замка, и мне вдруг захотелось на все наплевать и лечь на холодный пол, высасывающий из меня жизнь. Но я снова заставляла тело вставать и делать приседания, и кровь разгонялась по жилам, и сердце билось быстрее. И так каждый раз, как будто можно было спастись от холода без горячей еды и живительного тепла.

Несколько раз я впадала в странное оцепенение, похожее то ли на сон, то ли на потерю сознания, и уже не чувствовала холода, хотя и понимала, что он никуда не исчез. Приходя в себя, я снова и снова делала попытки согреть свое тело, порой просто раскачиваясь, словно маятник, обхватив колени руками и опустив на них голову, слишком тяжелую, чтобы удержать ее.

Эти часы, проведенные в подвалах замка, стали для меня вечностью. Они были испытанием, которое я не прошла. Мой разум почти не сопротивлялся боли, а сознание легко поддавалось чужому влиянию. Незримое присутствие Лана воздействовало на мое подсознание, и я постоянно думала о том, как далеко он сможет зайти в страстном желании получить символ власти, переданный его отцом. И я не могла забыть, что значит лежать под палящим солнцем со сломанными ногами и испытывать ужас от одной только мысли, что ты одинок и умрешь в одиночестве…

Кем были те люди, что выдерживали боль, шли на смерть и прощались с жизнью во имя веры или идеи? Что придавало им силы: любовь, дружба, надежда или просто фанатизм? Они не предали свою веру, родину, друзей, несмотря на боль, которой невозможно противостоять.

Они были героями? И если да, то есть ли они сейчас? Или все они остались в прошлом? И если да, то рождаемся ли мы героями, становимся ли ими, или судьба избирает тех немногих, в чьих жилах течет особенная кровь, и кто наделен силой, способной удержать на самом краю бездны и не позволить сорваться в нее?

Я думала о героях, но они казались мне призраками. Я думала о святых, но они казались мне сумраком. Я думала о себе и о том, чего я боюсь больше всего на свете – смерти или боли? И я не верила даже самой себе. Последнее, что я запомнила – это тяжелая голова, наполненная жаром. Я касалась затылком холодной стены в надежде получить облегчение и не понимала, почему мне так плохо, хотя я уже не мерзну. А потом я открыла глаза и увидела звезды…

Стояла глубокая ночь и звезды светили над моей головой вместо серого каменного потолка. Искусный мастер выложил крышу из прозрачного стекла, по всей видимости, обладающего свойством линз приближать удаленные предметы. От этого звезды показались такими близкими, что захотелось протянуть руку и коснуться их.

Было очень красиво, но не было желания радоваться подобной красоте, как не было желания наслаждаться ею. Все тело горело, плененное болезнью и слабостью. Очень хотелось пить, но не было сил даже пошевелиться. И я продолжала смотреть на звезды почти равнодушно и без единой мысли в голове. Давно забытое чувство, которое можно выразить одним предложением: я никому и ничем не обязана.