Возвращение солнца. Цикл «Деревянная сабля». Книга первая

Меня поразил легкомысленный тон тётушки. Дочь заболела, а ей хоть бы что! Видя выражение моего лица, она объяснила, смеясь:

– Миче, дурачок, сегодня выписывают её парня. Того, для которого она заказывала у тебя защитный амулет. Думаю, они поженятся, да-да.

– Значит, это парень заболел, – догадался я.

– Он упал со смотровой площадки, – подскочила младшая Лорина сестра. – Ждал-ждал Лору, она всё не шла, и тут, говорит, ему показалось, будто она его зовёт из-под площадки. Он удивился, перелез через ограду, наклонился – ну и привет. Мог бы насмерть разбиться. Это знаешь, когда случилось? Как раз в тот вечер, когда вы за зверушкой из города уехали.

– Там сосна, – пояснила тётя. – Парень упал на сосну, чудом жив остался. Даже не сломал ничего, только поранился сильно. Будет парочка шрамов, ну да это можно пережить.

– Это, Миче, твой амулет действует! – радовалась сестрица.

От сердца отлегло. Значит, Лора здорова, просто опекает любимого. Надо с ним познакомиться на досуге.

– Попозже они оба сюда придут, – сказал папа.

Странно, однако. В газетах пишут, что в нашем городе увеличилось число несчастных случаев, связанных с падением откуда-нибудь.

Вся наша толпа дружно наблюдала за отходом кораблей, только папу отправили обратно в Лечебницу. Но он тоже видел море и суда из сада, с большой высоты.

Это было красиво. Корабли казались кружевными и игрушечными издалека. Какими-то они вернутся?

Их было так много, что они заняли всё видимое пространство слева и справа, но почти незаметно все они скрылись за горизонтом. Сколько-то их возвратится в гавань?

Отыграв последний бравый марш, замолк оркестр. Что он будет играть, когда наступит день встречи?

Весело гомоня, разбредались пёстрые толпы. А ведь многие из этих людей в тот день будут плакать, узнав, что потеряли своих близких навек. Если бы я мог, то предотвратил бы этот бой, но тут я бессилен. Рики дёрнул меня за рукав:

– Чудилу ведь не убьют, а? Он совсем не хотел воевать.

– Надо, сынок, – сказала мама. – Если мы не покажем свою силу, пираты возьмут нас голыми руками. Они обнаглели и людям житья не дают.

На руках у мамы вертелась наша зверушка, вымытая и причёсанная. Они полюбили друг друга.

– Мы назовём её Чикикуки, в честь того камня, да, Миче?

– Не уверен, что камень зовут именно так, Рики. Но пусть будет Чикикуки.

Зверушка не возражала. А мой очень младший брат вздохнул:

– Хорошо, что имя такое, не пойми какое. А то мы так и не поняли, мальчик это или девочка.

Это точно. Зверёк, как дикий, сопротивлялся переворачиванию на спину. Потому-то я настаивал на том, что это девочка. Чикикука.

– Конечно, девочка, – подтвердила мама. – Вы бы видели, как она вылизывалась у зеркала в парикмахерской Мале.

– Ты бы видела, в каком виде мы её нашли. Это Рики её потом немного вычесал.

– Пока вы её не нашли, у девочки была тоска от одиночества, и ей было всё равно, – объяснила мама.

– Если это девочка, – хихикая, сказал мне на ухо Рики, – то она влюбилась в Кохи. Ты видел, как она его обнюхивала?

У тоненькой колонны смотровой площадки стояла тоненькая девушка в мрачно-синем платье, с волосами, собранными в тугую дулю. Она не сводила взгляда с моря.

Мадина Корк полюбила Петрика Тихо. Полюбила глубоко и нежно, я это понял без всяких карт, лишь взглянув на неё. Она боялась, что он не вернётся. Она не заметила, что я стою недалеко и смотрю на неё. Вот такое несчастье свалилось на дочь моих врагов. Любовь не к тому.

Я протянул руку:

– Ната…

– Что, Миче?

– Нет, ничего.

*

Прошло несколько дней.

Они летели один за другим, и в течение дня я не успевал думать о плохом. Много работал, и мне было не до того. Я привлёк к работе Рики, и он самозабвенно строгал дощечки, выжигал на них замысловатые буквы древнего анчутского алфавита, и прочее, и прочее. Я упорядочил свой день, я стал вывешивать над домом флаг – это значит, есть приём. Нет флага – нет приёма. Имею же я право отлучиться и поесть. Люди хотели знать, вернутся ли их близкие домой, и многим не суждено было вернуться. Я не гадал на Чудилу, и Рики запретил. Ни на него, ни на Далима. Я боялся. Но просыпался ночью и выходил за калитку туда, откуда хорошо просматривается гавань. Не видно ли кораблей?

Вдруг испортилась погода и начался дождь и шторм. И тогда ночью я вдруг понял, что плачу в подушку. Вместо того, чтобы свалить это на погоду, усталость и дурной сон, вытереть глаза и заснуть, я встал, оделся, накинул плащ и вышел в сад.

– Миче, ты куда? – Рики тоже встал и оделся. – Я с тобой.

Молча мы шли по мокрым, пахнущим свежестью и хвоей улицам, всё выше, на обрывы Вершинки над морем. Мы стояли на высоте, а под нами бились о берег упрямые, пенные, пугающе высокие волны.

С Петриком случилась беда.

Может, он в страшной опасности, может быть, умер. Как же мне жить теперь? Ко мне жался Рики, он всхлипывал, уткнувшись в мой бок, потому что очень любил Чудилу. Наша зверушка, увязавшаяся за нами, сидела на парапете и тоже смотрела в море.

Вдруг она вздрогнула, заурчала и одним прыжком оказалась за нашими спинами.

– Ррр…

Там стояла Мадина Корк.

Да можно ли девушке ночью, в шторм, одной бродить по городу так далеко от дома? Первым делом я испугался, что из-за неё у меня опять будут проблемы с Корками, а вторым сказал:

– Какой смысл стоять здесь, Мурашка, если из башни вашего дома отлично видно побережье и море? Тебя родители загрызут за то, что болтаешься по городу в темноте. Где твои братья?

Из башни её дома также хорошо видна площадь, которую мы с Рики пересекли по пути на обрывы. Я знаю, потому что однажды, в детстве, в отсутствие мужской части Коркиного семейства, одноклассницы затащили меня туда ради гаданий и рассказывания страшилок из пещерной жизни анчу. Прибежав сюда за нами под влиянием порыва, Мадинка теперь боялась возвращаться одна. Мурашка – это её детское прозвище. Не потому, что она боязлива или не любит холод, а потому, что трудолюбива, усердна и заботлива. Девушка замотала головой и припала к платану в расстроенных чувствах.

– Мы тебя проводим, – вызвался Рики. – Мы проводим Мадину, правда, Миче?

– Угу.

Я снова уставился в море, и снова ничего почти не видел. Набережную освещали фонари, а там, дальше, ревела чернота. Вокруг маяка клубился подкрашенный алым туман, и нигде ни души.

Чикикука залезла мне под плащ. Не из приятных ощущение – мокрая тушка на груди. Мы, трое, молчали. Наконец Мадина спросила: