Свет родной звезды

Оля тяжело дышала, ноздри вздымались, как у загнанной лошади, в груди хрипело, и она приоткрыла рот, будто силясь что-то произнести. Но вместо слов пленница ринулась на вторженца и размашистым отважным движением положила ему на грудь жадные пятерни.

– Что, – фальцетом выкрикнул Анатолий, – кх, кх, вы делаете? – он отступил назад.

– Живой, – раздалось из сухого молчаливого Олиного горла, и дальше, как угроза, – Откуда?!

Она, роняя неразборчивые слова, тянула вперед руки. По щекам катились слезы. Анатолий вжался, склонил голову (объятий было не избежать), и тут же Оля прильнула к нему и запричитала в ухо.

– Родненький, человечек. Да как ты здесь, да как же это так? О, Господи, живой, живехонький. Анатолий, Толечка! Да неужели этот мир обитаем-то.

– Ну, конечно, тут же много женщин, – Анатолий пытался высвободиться и крутил корпусом.

– Хорошо-то как, с живым человеком поговорить. Так вот дождалась Олька-то. Ох, батюшки мои! Защитник ты мой. Человечище! Толечка.

Она заплакала, уткнувшись ему в шею, и мужчина положил на нее руки. Так они стояли, пока Оля не скользнула назад и села на кровать. Анатолий опустился в кресло, снял очки и провел ладошками по глазам и щекам.

– Грязно тут как-то у вас.

– Что? – Оля отмахнулась, – Откуда ты тут? Как ты здесь оказался? Ха-ха-ха. Я же не поверила, думала галлюцинации начались.

Засмеялась. Провела руками по волосам.

– Сколько я тут всего натерпелась. Да я сначала и думать не могла, что меня того, киборги эти выкрали. Думала бывший. Ох, ну и происшествие. А ты знаешь, у них тут личинки такие, типа их дети, так я нужна для того, чтобы их нянчить. Вот умора! А тут ты. Ох, я не могу.

Замерла, глаза ее сияли. Свет из окна освещал ее грязные слежавшиеся волосы, несвежий в пятнах балахон, но внутренний свет женского горения преображал все несовершенства, и Анатолий не мог отвести глаз. Сковывающая его неловкость отошла, и мягкая улыбка изогнула пухлые бархатные губы.

Оля засмеялась и запустила руки в волосы.

– О, боже, – спохватилась она и начала себя осматривать. – Мамочки, не смотри на меня. Ох, подожди, я сейчас.

Она метнулась к санузлу и вдруг замерла, развернулась к нему.

– Ведь ты же не уйдешь? Ты не исчезнешь?

Она бросилась обратно и упала к его ногам. Она забыла, что свет из окна может высветить все ее морщины и помятое лицо, что такая близость обнажает все ее стыдные запахи, но страх заглушил все остальное.

– Ммм, – промычал Анатолий.

– Иди, иди сюда, постой рядом. Давай ты мне о себе расскажешь, я превращусь в слух, ни словечка не пропущу. Но я это, в душ, срочно, ой, быстро.

Оля смутилась, засмеялась, потащила его за собой и прислонила к загородке у санузла.

Свет за окном бил в комнату. Анатолий мялся на месте. Взглядом он щупал кучи простыней на кровати и рассматривал пятна на полу, то и дело почесывал кончик носа и обтирал тыльную сторону ладони о длинный балахон.

– Ну, расскажи о себе. Ой, я никак в себя не приду. Как это вообще возможно? Как это вообще возможно!

За перегородкой журчала вода и вторила журчанию Оли, легкому смеху и возгласам, произносимым с искренней детской непосредственностью.

– Эм, мэ, ну, как все.

– Что, как все? Не расслышала, – снова смех.

– Как все сюда попал, украли эмм…

– Вот зачем так поступать! Одно слово, нелюди. Ты представляешь, меня как скрутили, чпок, браслетами по рукам и ногам, я думала… отрезали. Ноги и руки имею в виду. Ох, нелюди.

– Ох, Толя, вот и сказала, не думала, что язык повернётся, – усталый голос замер, – Ненавижу!

Грохот, отголоски торопливых движений, и Оля вышла обратно в молочном платье с тюрбаном из полотенца на голове. Она была свежей и помолодевшей, спокойной и грациозной. Стояла, молчала, смотрела на него ласково и безотрывно. Взяла за руки и медленно, как невесту, подвела к кровати. Сели.

Анатолий тоже улыбался. Его радовала исходившая от нее прохлада и женское тепло. Он дышал всей грудью и твердо сжимал ее мягкие кисти.

– Ну, как ты тут оказался? – прошептала она и коснулась его прядки на лбу.

– Меня тоже украли, ничего не помню. Проснулся привязаный, тут, заграяне вокруг стоят. Дернулся раз, два, говорят, не пытайся.

Оля прижала руки ко рту, ее глаза наполнились болью.

– Как же ты?

– Э, ну, пострадал, – монотонно проговорил Анатолий, – Там же все, семья!

Он вырвал руки, ударил себя в грудь, опустил глаза и отвернулся.

Оля уронила голову на ладони и тихонько заплакала.

– С женой хотел помириться, вот шел, никого не трогал. И бац. Очнулся уже тут.

– А что с женой?

– С женой? – помолчал, – Жили плохо. Сын остался неприкаянный. И я не успел ничего ей сказать.

Оля кивала:

– А что хотел сказать?

– Ну, что хотел. Хотел да не сказал. Сейчас, наверное, что-то другое бы сказал. Может и к лучшему, что не сказал.

– Почему?! Надо обязательно было сказать!

– Да что я мог ей сказать, дуре! – Анатолий вспылил. – Да и сам выпил.

Он замялся, потупил глаза.

– Кх, я ж чего тогда у этих молчал, думал, с перепоя кажется, – мужчина засмеялся.

Оля улыбнулась, взгляд не отрывала.

– Я принял для смелости, думал приду, надо же говорить что-то, перед сыном стыдно, она зыркает. Ну я и напился. В собственной квартире чая не нальет, – он поправил очки, интеллигентно отставляя палец.