Механический бог

Если влюбленность – иллюзия, она была опьяняющей. Я не хотел узнавать Соню лучше, потому что хотел эту иллюзию продлевать еще и еще.

Я касаюсь ее груди, и блаженство, пронзая мою ладонь, растекается по всему телу просто потому, что именно в это мгновение моя рука – это само приятие. В эту секунду я понимаю лучше всех на свете, почему женщины скрывают свои прекрасные прелести – потому что прикосновение к запретному плоду, возвышает меня над всеми смертными. Дать почувствовать этот божественный дар – ее власть надо мной. Я глажу ее тело, и понимаю, почему вокруг любви нагроможден такой титанический каскад противоречивых проекций. Я утопаю в ее теле, и теряю себя в единстве. Кажется, такую вибрирующую целостность называют словом «самадхи». И если бы этот опыт оказался последним в моей странной жизни, сама жизнь была бы прожита не зря, раз в ней случилось такое «впечатление». Мечта сбылась. А потом еще раз. И снова… Без всякого стыда. Я даже не подозревал, что так бывает с живыми людьми.

Мы несколько минут лежали в тишине блаженной вечности, держась за руки. Дождь уютно стучал об оконное стекло. Затем я услышал:

– Пойдем, – она повела меня на крышу небоскреба. Оказывается, там был бассейн и джакузи. Мы опустились в огромную теплую ванную, уютно бурлящую своим гидромассажем. Там, не нарушая оговоренного молчания, мы сидели и в блаженной бессмысленности бездумно улыбались друг другу. А сверху из пасмурного вечернего неба нас поливал дождь. И все это происходило у самого края крыши высочайшего небоскреба в мегаполисе. По правую руку, я видел далекий холодный город, и мне хотелось погрузиться еще глубже в уют джакузи. Соня игриво толкалась и гладила меня своими ногами.

Все было идеально. Посреди океана блаженства возникла лишь одна беспокойная мысль, глядя на которую мне вдруг стало ясно, почему некоторые люди из кожи вон лезут, чтобы никто и никогда не догадался, что у них тоже есть физиологические потребности. Все мы работаем на имидж. Возможно, думал я, глядя в прекрасные глаза Сони, в этом и заключается разница между влюбленностью и любовью. Наверное, любя, я принимаю настоящего человека со всеми его «грехами», заморочками и другими неприличествующими для выражения в письме аспектами. Но это вовсе не означает, что все эти неприглядные линии жизни являются необходимостью. Жизнь может быть красивой, не стыдясь собственной красоты. А если я принимаю персону со всеми ее тенями именно такой, какой она и является, будучи принятой таким вот всеобъемлющим образом, она может, наконец, расслабиться.

Взглянув на Соню, я почувствовал, что сейчас она снова прервет наше выразительное молчание.

– Знаешь, – сказала она, – а ведь чудо, когда двое находят друг друга посреди бесконечности…

– И вместе с этим… все – предопределено, – ответил я.

Вечер был настолько волшебным, что мой беспокойный ум по временам попросту отключался, и я больше не испытывал страхов что-то испортить, или упустить. Я знал, что управлять сказкой – нельзя. Она сама случается, когда приходит время. Все самое лучшее, что я только мог себе представить, уже случилось. Больше бояться было нечего. И как бы на всякий случай мой ум больше ничего и не ждал. В эту ночь я спал как младенец.

Любая сказка, к сожалению, обычно заканчивается неожиданно быстро, будто ее и не было вовсе. И чудо, что волшебство длилось целый вечер. «Всего лишь вечер…» На следующий день случилась какая-то несуразица. Соня позвонила, и, всхлипывая, сказала, что вскоре меня ожидает «неприятная новость». Это звучало, по меньшей мере – странно. Однако она уверяла, что с ней все в порядке – «беспокоиться не о чем», и «дело вовсе не в другом кавалере». А я не знал, что думать, и чему верить. Женщины отказываются от объяснений, когда не хотят врать, но и правду сказать не могут. «Может, она собиралась поведать мне какую-то свою тайну?» В голову лезли скверные мысли. Я снова принялся практиковать технику обесценивания. На душе помрачнело, зато я перестал беспокоиться.

Самолюбие

За двадцать дней до озарения

Дома мне не сиделось, я и решил выйти заблаговременно. Занятие намечалось в какой-то периферийной глуши в заброшенной гостинице на одном из нижних уровней Цитадели, куда кроме рабочих роботов никто не совался.

На выходе из элеватора передо мной раскинулась жутковатая панорама. Я стоял на небольшой платформе, которая опоясывала башню лифта. А под платформой воцарилась, казавшаяся исподним космосом, черная бездна, о глубине которой даже думать было страшно. Вокруг не было ни души. Потолок пещеры исчезал во мраке, поэтому возникало ощущение, словно башня лифта, также, спускается из непроглядной тьмы. Вдали, примерно в километре от выхода из элеватора, условно говоря, был другой берег, до которого через темную бездну тянулся двухъярусный мост. На том берегу виднелись очертания пятиэтажного здания с темными окнами, простиравшегося на несколько сотен метров в длину. Конца здания видно не было – он также терялся где-то впотьмах пещеры. Судя по карте, – понял я, – это здание как раз и было тем заброшенным отелем, в одном из номеров которого, предполагалось занятие.

Спустившись с платформы лифта, я вышел к мосту. Его нижний ярус заполняли огромные металлические контейнеры, строительные блоки и арматура. Верхний ярус представлял собой узкую пешеходную дорожку, по которой едва смогли бы разойтись двое крупных людей. Продвинувшись шагов на сто по этой дорожке, я заглянул за ограждение. Тьма под мостом была устрашающей – казалось, там громоздилась сама преисподняя. «Даже если эта тьма – всего лишь проекция моего подсознания с его темными уголками, это означает только одно – я не в силах совладать с собою». Прыгать в персональные психические пропасти мне пока не хотелось – так что вниз я больше не смотрел.

Пустынную дорожку тусклым светом освещали допотопные светодиодные фонари. Я бы не удивился, узнав, что работы, которые проводились в этой пещере, прекратились лет сто назад. Поглядев вперед, я вдруг заметил, что вдали, где-то на середине моста, стоит человек. Это была Хлоя. Облокотившись локтями о заграждение, высокая брюнетка в своем черном платье, словно темный ангел, смотрела вниз – в непроглядную бездну. Подойдя ближе я поприветствовал ее.

– Здравствуй, – ответила она тихо и отстраненно, так же, как и два года назад на первом занятии.

– А ты не знаешь, чего это Вальтер сегодня выбрал эту дыру для своих проповедей? – спросил я, чтобы привлечь внимание Хлои.

– Он старается, чтобы каждая встреча стала запоминающейся.

– А-а-а, – понял я, – да, говорят, так наставления лучше усваиваются.

– Да, но я думаю, Вальтер – позер – ему нравится впечатлять.

– И с этим соглашусь. А тебе не страшно смотреть в эту… темноту?

– Боишься темноты? – ответила она вопросом.

– Есть немного.

– А я сюда часто прихожу.

– Правда? – удивился я. – А для чего?

– Просто здесь… обычно никто не докучает глупыми вопросами.

– Мне лучше уйти?

– Нет, извини… – сказала она тихо. – Мне тут спокойно. Мысли приходят разные.

Она говорила не спеша, и после каждого предложения делала небольшие паузы.

– Например?

– Например…

И она замолчала. Я тоже облокотился об ограждение, и начал осторожно смотреть за борт – во тьму. Прошла минута, или две…

– Здесь, – вдруг сказал она, – я как будто ощущаю дно своей души…

– И тебе это нравится?

– Не очень, – она улыбнулась. – Зато потом ценишь… черно-белую повседневность.

– После рассказов Вальтера о психических коктейлях, все это воспринимаешь как-то иначе… – сказал я.

– Да. Это ведь не пещера такая…

– Мы – такие, – добавил я.

Хлоя кивнула, и мы снова замолчали.

«Не припоминаю, чтобы когда-нибудь раньше я с ней общался вот так вот – наедине. Подумать только, а ведь там – в ее голове – целый мир – свой мир, живущий по своим законам, проецирующий свои глубины на происходящую с нами всеми действительность. Как легко воспринимать людей шаблонно. Как легко не замечать, что каждый человек – это живое, чувствующее сознание. Просто, наверное, стыдно. Стыдно замечать истину, потому что она обнажает собственные пороки. А как иначе? Как действует система? Разве можно обкрадывать и обманывать живых людей? Разве можно послать живого человека на войну? Так поступить можно только с ничтожным винтиком, или расходным материалом. Для системы и ее служителей – живых людей не бывает, размышлял я, озадаченный своими крамольными проекциями».

– Эй… – тихо сказала Хлоя. – Чего приуныл?

– Да вот, мысли приходят… разные… и неожиданные.

Она улыбнулась и понимающе закивала.

Послышался механический шум, и я увидел, как вдали из элеватора выходит человек. В такой глухой тишине любой шорох привлекал внимание. Кажется, это была Анна. Она целую минуту стояла на платформе, затем двинулась в нашу сторону.

– Какое счастье, что вы здесь! – воскликнула она, приближаясь. – Я думала – с ума тут сойду! Какое мерзкое место…

– Какое мерзкое счастье! – колко заметил я.

– Ну, хоть счастливой мерзостью не обозвал, – нахмурилась она, – и на том спасибо.

– Мерзкими… бывают проекции, – сказала Хлоя, – а здесь просто темно.

– Да что вы все помешались на этих проекциях! Мне просто по-человечески тут не нравится…