Механический бог

– Не сегодня и не здесь, – печально ответила Соня.

Какой же она была красивой в этот момент… Я подошел ближе, занес руку за ее талию и впился в ее теплые губы. Секунда страха и… волшебство… «Меня не отвергнули». Она ответила на поцелуй, но ее ладонь была на моей груди – нежный предохранитель, сдерживающий собственную страсть. По моей спине пробежали мурашки. Время остановилось… на целую минуту. Затем я сам ее отпустил. «Если меня не приглашают, перспектива уходить перевозбужденным – не радует».

– Давай в другой раз, – сказала она.

– Договорились, – ответил я.

«Другой раз». Какие противоречивые проекции замерцали вокруг этой фразы. «Это мог быть повод попрощаться, а могло быть приглашение к дальнейшему развитию сюжета».

Уже на следующий день, я почувствовал, что скучаю. Я мог установить за ней слежку, но сама эта мысль казалась грязной и портила настроение. Мы несколько раз созванивались, затем решили встретиться снова. Сразу в гостинице. Я волновался, как подросток.

– Ты мне нравишься, заяц, – сказал я Соне в разговоре по телефону, – и я боюсь все испортить.

– Наверное, – отвечала она, – мне следовало бы воспользоваться этой информацией иначе, но я почему-то хочу ответить тебе взаимностью. То есть, я имею ввиду, что я буду честна, говоря, что и ты, Тэо Михайлович, мне не безразличен. Такие вот – сюси-пуси, – произнесла она таким голосом, словно где-то в одной из тысячи потайных комнат ее разума, неприступная гордость просила пощады за снимающую все завесы искренность.

– В таком случае, предлагаю не медлить, а воспользоваться этой актуальной ситуацией, – сказал я, как бы запуская самонаводящуюся стрелу во внезапно открывшееся слабое место среди непробиваемых чешуек на теле ледяного дракона, что делит единое на обособленные частицы.

– Это как? – удивилась она.

– Я вношу непристойное предложение, – сознался я, – за которое в черно-белых фильмах принято получать звонкую пощечину.

– Какая дерзость. Как смеешь ты так разговаривать с благонравной девушкой? – игриво гневалась Соня.

– Прости.

– Но я не хотела бы перегорать с тобой… – и тут же примирялась она.

– Перегорать? А это как? – я повторил ее вопрос и скопировал интонацию, чувствуя себя так, словно тут же с легким сердцем решил с только что прирученным ледяным драконом немного поиграть.

– Это, когда ситуация теряет свою актуальность, – ответила она чуть цепенеющим голосом.

– Тогда, чего тянуть?

– Так принято, и вообще странно, что мы говорим об этом.

– А как бы ты хотела?

Она несколько секунд молчала, и я уже было начал думать, что перешел какие-то невидимые штрафные рамки.

– Соня?

– Я здесь.

Я не видел ее лица, и по голосу мне было сложно определить, то ли она не хотела говорить, то ли думала…

– А сейчас?

– И сейчас здесь.

Мы с минуту молчали.

– О чем думаешь? – спросил я.

– Так нечестно, это я хотела тебя спросить, о чем ты думаешь.

– О тебе. А ты?

– Я хочу, чтобы это было, как в кино.

Меня охватило воодушевление.

– Как в комедийном боевике?

– Глупый. Речь – о качественном ужастике.

– Тогда я ищу заброшенный дом в темном лесу и…

– Нет-нет-нет!

– А как бывает в кино?

– Как в сказке.

– А как бывает в сказке?

– Как в сказке – не бывает.

– Бывает!

– Тогда ты все сделаешь, как я скажу, – сказала Соня. – Не пугайся. Темных лесов не будет. Все просто. Это должна быть уютная гостиница. Ты молча придешь и…. да, лучше совсем ничего не говори, – попросила она. – И до нашей встречи – не надо разговаривать. Даже если на этом будет конец сказки, сейчас я хочу в нее молча поверить.

Соня любила высоту, и поэтому я выбрал для нее самый дорогой номер в башне на вершине высочайшего строения в мегаполисе. Снова лифт, и снова подъем. На этот раз коридор был устлан белым мрамором, в котором отражались блики сотен ликующих ламп. Проходя мимо фойе, я осмелился посмотреть сквозь прозрачную стену стекла на город, утопающий в облаках. Отсюда поверхность мегаполиса была похожа на огромную микросхему, по которой неторопливо ползли нереально крошечные, еле различимые сквозь туман облаков машины. Дороги на теле земли походили на спонтанно развернувшийся причудливый орнамент. Другие высотки казались маленькими и далекими. Небо было пасмурное, и кажется, шел самый настоящий дождь – явление, с которым я раньше никогда не сталкивался.

Я ощущал волнение. Этот вечер был похож на мечту, которой не хотелось мешать сбываться – оставалось лишь покорно исполнять свою радостную роль.

Метрдотель объяснил, как пройти в башню. В конце коридора я увидел винтовую лестницу, поднявшись по которой, вышел к огромной деревянной двери, впечатанной в стену с белыми колоннами. Все это походило на фасад миниатюрного греческого храма. Открыв дверь, я, наконец, вошел в номер.

В оформлении башни было что-то от периода возрождения – стены густо покрывал мишурный орнамент и вырезка с какими-то причудливыми разрастаниями и выпирающими складками драпировок. Повсюду были налеплены всевозможные восхитительные безделушки и завитки. У входа стояла небольшая статуя ангела с распущенными крыльями.

Я спешно ополоснулся, нагое тело одел в халат, и осторожно, крадучись направился к Соне. В голову стали приходить какие-то глупости. «Вдруг все это сон, или жестокий розыгрыш, и в комнате меня ожидает какой-нибудь неприятный сюрприз». Я сноровисто, будто бездарные каракули с меловой доски, стер из своей головы эти мысли.

А в комнате меня ждала обнаженная красавица. И все было, как в сказке.

Я смотрел на ее прекрасное тело, и переживал блаженство. Я вспомнил, как уже был влюблен, и как страдал, потому что блаженство это вызывает зависимость. Если это проекция, я бы назвал ее «психическим бриллиантом», в гранях которого преломляются целые пласты моей психики. Я видел этот бриллиант в ее прекрасном теле и жаждал им овладеть. Эта драгоценность магнитом затягивала в себя мое внимание. Я уже чувствовал намек на чащобы подсознания, за которыми эта драгоценность все это время скрывалась. «Неужели и это всего лишь иллюзия? Неужели ее красота – просто образ в моей голове? Что это? Связь со своим сверхсознательным?» Но связь столь опосредованная, что принять психический «бриллиант» как грань собственной психики я был не способен. Прекрасная Софья (сейчас мне хотелось называть ее так) смотрела на меня, и я погружался в пространство весенних искр нежности. Возможно, я проецировал на нее чистый архетип женственности, которую в силу своей социальной роли принять в себе был неспособен. Я жаждал этого единства. Возможно, так, полюбив себя ее глазами, я мог принять себя на каком-то глубочайшем уровне. Возможно, на самом деле влюбленность эта была к самому себе.

Я не хотел думать о Софье, как об инструменте для отражения своего сознания. Я хотел видеть в ней равного себе человека – недостающую половину целостности двух людей. Но я страшно боялся этой зависимости, потому что именно так, я чувствовал, человек взращивает свое самолюбие, впадая в болезненную двойственность маятника ничтожества и величия. Ведь когда я не способен полюбить себя сам, я использую для этого других людей, стараясь возвышаться в их глазах, чтобы благодаря их любви ко мне, я смог бы принять самого себя.

Соня была прекрасной, потому что и сама умело играла в эту игру. Она сама также, как и все люди на земле, стремилась принять и полюбить себя. И поэтому она старалась нравиться тем, кто нравился ей. Я был этим человеком, потому что сумел сыграть для нее образ подходящего, возможно, идеального любовника. Мы в эту минуту были друг для друга самыми авторитетными представителями сферы обоюдного самолюбования.